Осколки разбитого вдребезги

Однако с падением Российской империи серьезный раскол возник уже в самой воровской среде Ростова. Если падение династии Романовых было малоинтересно честным бродягам, плевавшим на любые власти и законы, то ликвидация царской полиции и сыскного отделения попросту дезориентировали хевру. К тому же либеральствующая пресса, взахлеб превозносившая революцию и Временное правительство, новые лица в политике, митинговщина, бесчисленные демонстрации, братания, швыряние лозунгов в массы совершенно сбили с толку политически беспомощных босяков. Преступников стало некому ловить — абсолютно неожиданно возник вакуум антикриминальных рычагов. И это… резко снизило криминогенный накал.

Дело в том, что большинство обитателей воровских слободок, «тортуги» и даже Богатяновского централа отнюдь не были закоренелыми варнаками и тем более потомственными шишами. Слишком мало времени прошло с момента отмены крепостного права и начала формирования устойчивого воровского сообщества в Ростове, чтобы руки неофитов-крадунов из бывших крестьян отвыкли от сохи и привыкли к финке. Бандитская идеология еще не укрепилась в сознании отставных слесарей, докеров, грузчиков, сапожников и пр. Еще не обросли романтическими мифами богатяновские притоны, еще не выросло поколение шишбал, которое бы стремилось героям этих мифов подражать. Авторитетным «богам» сложно было убедить городушника, вчерашнего хлебороба, в том, что блатная жизнь куда интереснее собственного клочка земли, которого теперь ожидали от реформ Временного правительства.

Центробежные тенденции появились и в самой хевре, где местная чувырла братская связывала свою скотскую жизнь как раз с проклятым царизмом. В этом ее ежедневно убеждали на митингах, собраниях и в прессе. К тому же 6 марта 1917 года министр юстиции России Александр Керенский инициировал выход постановления Временного правительства о всеобщей политической амнистии, в результате чего на волю из тюрем вышли свыше 90 тысяч заключенных, значительная часть которых была как раз не из «политики», а из числа обычных уголовников. Это были те самые «птенцы Керенского», обязанные ему нежданно свалившейся им на голову волей.

Опять же далеко не все птенцы мечтали свить себе гнездо в родной малине, многие из них попали под очарование «революционных вихрей» и действительно задумывались о том, чтобы в корне изменить свою жизнь. Правда, сам Керенский был уверен, что все обретшие волю жиганы немедленно вольются в ряды армии для защиты революции от немецкого империализма. Те думали несколько иначе, полагая, что достаточно будет просто отказаться от прежних занятий.

Впрочем, надежды Керенского взросли не на пустом месте. К примеру, знаменитый на всю Россию бессарабский налетчик Григорий Котовский, приговоренный военно-полевым судом к казни в 1916 году, писал покаянные письма с обещанием «кровью искупить свою вину». Керенский личным распоряжением от 3 марта 1917 года помиловал варнака, и тот пошел на Румынский фронт, где за короткое время отличился и дослужился до прапорщика. А затем и до легендарного комбрига Гражданской войны.

Пока до глубинки дошли сведения об амнистии, пока в Ростове новые власти кумекали, что бы это значило для воровского города-папы и как сподручнее организовать освобождение заключенных, те взяли инициативу в свои руки. 7 марта 1917 года из Богатяновского централа, связав практически не сопротивлявшихся надзирателей (которые были еще более дезориентированы), сбежали сразу две сотни уголовников и дезертиров. А когда одного из уголовных на следующий день поймали, тот спокойно объяснился во вновь образованной думской милиции: «Зря тока время тратите на облавы, мы воровать больше не будем». На недоуменные вопросы он уточнил сенсацию тем, что, мол, «братва на киче порешила пока не баловать, поглядеть, шо будет». Другие утверждали, что намерены записаться волонтерами в действующую армию.

Для самой милиции это стало как гром среди ясного неба. Старая структура полиции была развалена, ее архивы, как и архивы охранного отделения, разграблены и украдены (об этом позаботились как уголовники, так и политические). Новая муниципальная полиция, превратившаяся в милицию, только начала формироваться. Идти в нее никто не хотел — пришлось городской управе бросить клич студентам и сознательным рабочим. На 150 милицейских постов набрали 400–500 восторженных школяров-желторотиков, которые понятия не имели о правоохранительной работе. В Ротонде городского сада, предварительно выгнав оттуда черносотенский «Союз русского народа», школяры устроили штаб, подчинявшийся не управе, а Студенческому революционному комитету. Чтобы как-то выделяться из студенческой массы, нацепили на левый рукав университетской шинельки белые повязки с трафаретом соответствующего участка и летучего отряда. Участковый начальник и его помощник пришивали узкую полоску материи на левой руке, но уже красного цвета. Помощник начальника милиции украсил себя широкой красной полосой на левом рукаве и двумя в петлице.

Кроме студиозусов, в милицию пошла и «политика». Одним из самых активных агентов судебно-розыскного отделения стал большевик Григорий Черепахин, чьим именем сегодня названа одна из улиц Ростова, на которой он жил (бывшая Степная). Его отец, тоже большевик, участник Первой русской революции, после каторги открыл при той же Ротонде закусочную, сменив пролетарские идеалы на мелкобуржуазные.

Еще одним известным политиком стал новоиспеченный милиционер Семен Собинин, родной брат известного в Ростове революционера-бомбиста Анатолия Собино (Виталия Сабинина), участник большевистского подполья.

Начальником над этим странным кампусом поставили настоящего пролетария — бывшего конторщика, председателя профсоюза торгово-промышленных служащих Павла Калмыкова (один из первых ссыльных социал-демократов-меньшевиков с 17-летним партийным стажем, клички — Жажда, Валентин, Макар), который, не рассчитывая только на революционную сознательность молодежи, сумел внести упорядоченность в хаотичную беготню студентов и привлечь в милицию не самых одиозных бывших сыскарей. Они и составили основу «летучего отряда по борьбе с шинкарством и спекуляцией».

Пожалуй, только они да еще сознательная «политика» сумели хоть как-то поддерживать ситуацию на сносном уровне. Ибо студиозусы с началом нового учебного года разбрелись по аудиториям, и в милицию стал инфильтровываться кто попало. Одним из них стал харьковский аферист Мушенко. Он тыкал в лицо обывателям мандат члена Петроградского совета и представлялся помощником самого Калмыкова. Размахивая липовой бумагой, Мушенко устраивал обыски, изымал ценности «на революцию» и заставлял проституток обменивать свои желтые билеты на «пачпорта» нового образца. За что слупливал с облапошенных бабочек аж 45 целковых.

Были и более курьезные случаи. В местной газете не без злорадства писали: «16 мая в управление городской милиции явился пьяный милиционер Мартынов и устроил скандал. Когда Мартынова повели к комиссару, он ударил по лицу сопровождающего милиционера и порвал на нем одежду. В данный момент Мартынов находится под арестом и ожидает суда».

Вскоре выяснилось, что и помощник начальника милиции Петр Исконцев, по чудом сохранившимся данным из картотеки охранки, оказался бывшим провокатором по кличке Михайлов. Скандальная репутация за ростовской полицией-милицией тянулась и в новое время.

Вскрытие жандармских архивов выявило, что товарищ председателя Ростово-Нахичеванского совета, большевик Вячеслав Крылов, призывавший расстреливать меньшевиков, в свое время активно сотрудничал с Московским охранным отделением. В 1915 году он сдал охранке «любимца партии» Сергея Кирова и Ильмера Тика. Что поделаешь, бывает.

Кстати, в столице донского казачества Новочеркасске положение было куда хуже: там руководство новой милиции (насчитывавшей всего 179 человек) во главе с юнцом Тарариным полностью состояло из студентов Донского политехнического института. Эти вообще ничего не смыслили в оперативной работе, занимаясь митинговщиной и писаниной трогательных прокламаций.

Впрочем, ростовские власти традиционно игнорировали финансирование правоохранителей — уже летом Калмыков опубликовал, по сути, ультиматум, сообщив, что за несколько месяцев милиция не получила от управы ни гроша. И пригрозил, что, если так пойдет и дальше, то милиция объявит забастовку или самораспустится. Только после этого думцы раскошелились на 1,5 миллиона рублей на родимых милиционеров (612 тысяч рублей из этой суммы ушло на конную стражу).

То есть весной 1917 года в регионе фактически отсутствовала профессиональная система борьбы с преступностью, которая, в свою очередь, не собиралась этим пользоваться.

С другой стороны, и среди самих «богов» возникла совершенно сенсационная идея — уйти в завязку, коли уж старый мир окончательно рухнул. Внушительная часть авторитетных деловых (как себя называли представители воровского мира), враждовавших с отморозками и не удовлетворенных своим статусом в верхушке хевры, по сути, стала на путь воровского раскола.

Помогло им в этом совершенно немыслимое для иных времен событие: на толковище был допущен чужак. Но не из обычных фраеров, а имеющий определенное понятие о блатном мире — это был 26-летний помощник присяжного поверенного Геворк Тусузян.

Сын нахичеванского купца 1-й гильдии барона Тусузова (Луйспарона Тусузяна), имеющего свою лавку на Верхней Нольной, он в 1911 году вынужден был пойти на исключение из гильдии, ибо решился поступить на юридический факультет Московского университета. Там же чуть видоизменил для удобства свою фамилию и стал Георгием Тусузовым. Специализировался на перевоспитании бродяг и малолетних преступников.

Впоследствии Георгий Тусузов сменил юридическое поприще на театральное, познакомившись с другим юристом — Евгением Шварцем, участником Ледяного похода генерала Лавра Корнилова. Под Екатеринодаром Шварц получил тяжелую контузию и демобилизовался, вступив в Ростове в «Театральную мастерскую», где и пробовал свои силы армянский купеческий сын. Оттуда оба впоследствии переехали в столичные города. Евгений Шварц, проживший всю жизнь в Ленинграде, стал знаменитым драматургом, автором блестящих пьес. Георгий Тусузов — известным актером московского Театра сатиры, снялся в 36 кинофильмах.

Как тогдашний молодой юрист Тусузян попал на то историческое толковище, достоверно неизвестно. Вполне вероятно, его привели туда земляки — нахичеванские воры (возможно, Симаньянц), стремившиеся изменить свою жизнь. Уже само приглашение постороннего на сходняк было фактом беспрецедентным и свидетельствовало о глубоких изменениях в сознании воровской хевры. Ранее туда даже обычным честным бродягам вход был запрещен, разве что по специальному приглашению или на разбор.

Маленький «доктор» (адвокат на байковом языке) толкнул такую речь блатарям, что те прослезились. Он говорил о революции, о свободе, которую она принесла народу, о новой власти, о том, что у каждого теперь есть право на труд, что теперь каждый «кузнец своего счастья»… Окончательно Тусузов добил слушателей тем, что в Ростове и Нахичевани достаточно состоятельных людей, которых не надо грабить, а они сами готовы пожертвовать известную сумму, чтобы помочь товарищам раскаявшимся уголовным в обустройстве новой жизни.

Варначьи сердца были глубоко тронуты, руки в наколках тайком смахивали скупые мужские слезы, кастеты и бритвы сами вываливались из бездонных карманов. Авторитетный городушник Николай Рыбалка (Николка Дубарь) облобызал маленького армянского юриста и гордо назвал его товарищем.

Речь произвела настоящий фурор и стала той самой искрой, от которой полыхнул и раскололся воровской «собор». Оказалось, что только этой искры и ждали колеблющиеся, чтобы принять для себя решение. Возглавил раскол сам Николка Дубарь, близкие к нему воры Джуран (Ванька Цыган), Белик, Кротов, Цыплаков и др. В их числе оказались и беглецы из Богатяновского централа, сдержавшие честное слово не воровать. Урки, желавшие остаться при прежних занятиях, ничем им помешать уже не могли. Их влияние в хевре резко упало из-за значительного снижения потока средств в общак от «расстриг». А «бог» без денег уже далеко не ТОТ «бог». Казалось, новая эра перевернула все с ног на голову.

Уже с подачи Тусузова-Тусузяна 25 апреля 1917 года в клубе приказчиков был организован официальный съезд «раскольников». На нем под свист и овации сознательные деловые единогласно решили организовать Общество помощи бывшим уголовным Ростова и Нахичевани, призывавшее под свои знамена всех желающих расстаться с позорным прошлым. Здесь же был озвучен призыв к таганрогским коллегам хотя бы временно ради революции отказаться от воровства. Составлена телеграмма самому министру юстиции Александру Керенскому о том, что, мол, ростовские урки за революцию, поэтому, мол, и решили бросить воровать.

Телеграмма наделала много шума в стране. Ее растиражировали все либеральные газеты. От Керенского пришло приветствие обществу. Ростовцев поддержали петроградские «расстриги», написавшие в ответ: «Товарищи вожди ростовских уголовных! Нас неизмеримо обрадовала ваша соорганизованность. Мы, петроградские бывшие уголовники, также по вашему примеру организовали общество. Имеем устав, издаем журнал…» В Москве на Хитровом рынке в кабаке «Каторга» собрались местные раскольники, поскандалили, но также приняли резолюцию о полной поддержке ростовцев.

Интересно, что дальше приветствий в других городах России дело не пошло. Ни в Одессе, ни в Петрограде, ни в Москве. Только Ростов широко шагнул «кеглей» (ногой на байковом языке) в революцию.

Во главе общества встал сам Николка Дубарь, а его секретарем был назначен известный магазинник Дмитрий Белецкий (по прозвищу Дикохт, что на уголовном жаргоне тех лет означало голод; в марте 1915 года он прославился кражей целой партии ремней из магазина Ошеровской). В состав правления были включены «расстриги»: Кривошеин, Корнеев, Ершин, Леонтьев, Балуев, Пришко, Семенов, Кириченко, Кенко, Симаньянц. С председателем и секретарем выходило 12 человек — как присяжных в суде. От греха подальше казначеем общества сделали комиссара судебно-уголовной милиции Николая Киселева.

Под гул одобрения и непроизвольного хождения «по музыке» на первом же заседании был единогласно принят устав общества. В принятом ими «Воззвании» говорилось: «Цель общества — временная денежная поддержка своих членов в их первых шагах на новом пути и определение на должности и работы».

Главным для Общества было: трудоустройство бывших уголовников, отошедших от воровской жизни (в том числе и тех, кто освобождался Временным правительством с каторги и без тюрем), устройство малолетних преступников в приюты и ремесленные училища, борьба со скупкой краденого, организация лекций, концертов, спектаклей для материальной поддержки общества и прочее. Показательным являлся пункт «борьба с преступлениями способами, определенными собранием членов Общества». Конкретизировать сие не стали, ибо у ростовской братвы всегда были собственные методы влияния на строптивую хевру. Тусузян об этих методах предпочел не слышать. Зато поинтересовался у профи, какие запоры ростовские медвежатники не могут открыть. Те честно поделились с духовным наставником, что пока еще не научились взламывать двери, закрытые изнутри длинным, через всю дверь, болтом (засовом), закрепленным через петлю длинным штырем. Спустя несколько лет, когда кто-то попытался ограбить дом родственников Тусузова, только описанный профи запор помог предотвратить это преступление.

Процедура вступления в Общество была на редкость проста и неприхотлива. Неофит вставал под портретом министра юстиции Александра Керенского, словно под икону, и давал честное слово никогда больше не возвращаться к преступному прошлому. После чего получал 500 рублей из суммы пожертвований, продовольственный паек, рекомендацию на получение работы и братское уверение в том, что в случае нарушения клятвы его ждет жестокая месть остальных членов.

Казалось бы, для чего столь неоднозначным людям непременно нужно было заявить о себе официально? Не проще ли было тихо отойти от дел и не светить примелькавшейся на судах и в полиции физиономией перед обывателями?

В том то и дело, что ростовским блатарям необходимо было гласно легализоваться. Примелькавшиеся жиганские лица на базарах и в магазинах в нервные военно-революционные времена просто вызывали желание побить их чем ни попадя без дополнительных вопросов. Поэтому одним из первых обращений Общества к властям было требование к начальнику милиции Калмыкову оградить сознательных деловых от преследования мещан. Обыватели были зело злы на мазуриков. К примеру, 26 мая 1917 года известный ширмач Васька Макеев, срубив шмеля в толпе у магазина «Скороход» на углу Чехова и Большой Садовой, бросился бежать. За ним мгновенно рванула толпа с дрекольем. Ее опередил некий прохожий, уложивший ширмача в упор из своего револьвера. Анонимный доброхот под одобрительный гул покинул место триумфа, никто его разыскивать даже не стал. Немудрено, что под сурдинку подобная участь могла ожидать и раскаявшихся уркачей.

Возникла парадоксальная ситуация: легендарное ростовское ворье, гроза империи, творцы облика Ростова-папы начало апеллировать к обществу с требованием (!) признать его полноправным членом этого самого общества в обмен на прекращение преступной деятельности. Где еще такое можно было увидеть, как не в Ростове?

Калмыков пообещал заступиться, но призвал воров в свою очередь навсегда забыть прежнее ремесло, ибо «свергший самодержавие народ от мелкого паразита тем более пуха не оставит». А для того, чтобы показать, как хевра прониклась новыми веяниями, пусть назавтра организуют первомайскую демонстрацию, а дезертиры пусть не боятся вернуться в свои отряды.

Кстати, обещание Калмыков сдержал — его студенты отбили у толпы несколько проворовавшихся уркаганов, над которыми разгоряченные ростовцы хотели было совершить самосуд.

1 мая 1917 года произошло и вовсе немыслимое: в Ростове на Большой Садовой прошла единственная в отечественной истории официальная демонстрация уголовников под революционными лозунгами и российским триколором. От Софийской площади (на меже между Ростовом и Нахичеванью) по Большой Садовой шла удивительная толпа в несколько сот человек характерной варнацкой наружности с характерными узнаваемыми «богатяновскими» физиономиями. Впереди под триколором важно шествовал молодой помощник присяжного поверенного Тусузов, ставший в одночасье героем как по ту, так и по эту сторону баррикад. Толпа вальяжно шествовала к Городскому дому, держа над собой транспарант: «Товарищи уголовные! Откажемся от своего преступного прошлого!» Исполняемая под гармошку фиксатым дядей «Марсельеза» закругляла абсурдистскую «пастораль».

У пересечения Покровской площади и Богатяновского спуска (характерное совпадение) в толпу уголовных вливается другая группа митингующих. Это девицы с Восточной улицы — квартала красных фонарей Ростова. У них в руках плакаты «Долой еженедельный медицинский осмотр — насилие над женщиной. Женщина тоже человек!»

Объединенная толпа подходит к Городскому дому, где ее встречает начальник городской милиции Павел Калмыков, председатель Ростово-Нахичеванского совета рабочих и солдатских депутатов азовский мещанин Петр Петренко и городской голова частный поверенный Борис Васильев (все меньшевики).

Зато городской голова Васильев торжествовал — нигде и никогда в мире еще не было, чтобы отпетая босота добровольно и массово сложила с себя уголовное ремесло и вернулась к мирному труду. «Спасибо вам, господа (на «господах» толпа бурно заржала и зарукоплескала), что вы в такой великий день пришли сюда, на площадь!» — соловьем заливался Васильев, пообещавший материальную помощь «расстригам».

Чуть было не испортил весь пафос революционного события ротозей-зевака, пристроившийся к толпе диковинного зрелища ради. Он тонко заверещал, что кто-то только что умыкнул у него кошелек. Николка Дубарь тут же коршуном набросился на притихшую хевру: «Ну что, псы, какая падла лопатник срезала?»

— Не кипишуй, Колька, гадами будем — не наша работа, — возмутились сознательные урки, — это явно залетные городушники. Мы как обещали не воровать, так и держим обещание.

— Найду эту гниду, — бесился Дубарь, — башку откушу до самой задницы!

Расстроенному ротозею бросили вполголоса: «Чего базлаешь, крыса керогазная, фраер, сколько было в лопатнике?» Тот поскреб затылок и припомнил: всего шесть рублей.

По рядам была торжественно пущена кепка, и к фраеру-ушастому она вернулась с шестью рублями мелочью, рублем стоимости самого кошелька и благожелательным пинком под зад.

Демонстрация произвела глубокое впечатление на весь Ростов. За короткий срок в Общество вступили до 350 бывших урок, из которых половина была тут же устроена на механические заводы Нитнера и «Аксай», в депо Владикавказской железной дороги и т. д. Были специально открыты механическая, металлоткацкая, фанерно-коробочная, сапожная мастерские. Часть экс-жуликов работала в рыбацких артелях, бригадах портовых грузчиков, строителей. Подобрали беспризорных «ангелов улиц» — к мирному труду на благо общества пристроили 21 пацана и 5 девчонок, взяв с работодателей обещание загружать их работой не более 4 часов в день. Их привлекали к труду в отделе столовых Гражданского комитета, на ремонте дороги в Армянский монастырский сад и т. п. К сентябрю в рядах Общества числилось уже более 500 членов, из которых лишь трое вернулись к прежним занятиям.

Интересно, что жриц любви революционный энтузиазм не особенно заразил. Их вполне устраивала жизнь «у мадам», хотя и с объявленными послаблениями. Трудиться на производстве вместо каторжного труда на перинах и подушках им как-то не улыбалось.

Рабочие завода Нитнера первыми оценили благотворные последствия антиуголовной акции: разбойные нападения на них полностью прекратились. Расчувствовавшись, работяги перечислили в фонд Общества по сто рублей каждый (при зарплате триста рублей) и подарили плакат с душевными стихами:

Товарищам наш дар — грядущим к солнцу правды.

Пусть украсят гранитный пьедестал.

Да падут пред ними провокаторские банды!

Да здравствуют рабочие всех стран!

Плакат украсил стену правления, а деньги пошли на слияние с аналогичным обществом под названием «Борьба с преступностью». Около сотни бывших уголовников обратились туда за ссудой на открытие торговли. Раз в неделю оба общества проводили совместные заседания правлений, распределяли работу, раздавали материальную помощь.

Впрочем, не стоит так уж романтизировать квазипатриотические поползновения ростовской босоты. Безусловно, изрядная часть воровского мира поддалась на революционные лозунги и пропагандистские вбросы. Однако оставалась еще приличная часть хевры, которая не повелась на посулы Керенского и Ко, к тому же митинговский настрой нового мира быстро надоел не только «расстригам», но и простым обывателям. У многих из-за отсутствия навыков небандитской жизни не получилось интегрироваться в неуголовную среду. С детства отиравшиеся по хазам и притонам босяки просто не были приспособлены к тяжкому труду на предприятиях и в мастерских. После фомки и пики брать в руки мотыгу и лопату оказалось им не под силу. Подъемные деньги быстро кончались, а перестроить мозги с малины на машину не очень-то получалось. Оставалось либо примкнуть к какому-нибудь революционному движению, не брезгующему грабить награбленное, — но там косо смотрели на бывших уголовников; либо возвращаться в родную хевру, но и та «расстриг» обратно уже не принимала. Да и новая милиция не верила в искренность раскаяния профессиональных мазуриков, к тому времени создавших прочную легенду Ростову-папе.

25 января 1918 года в газете «Приазовский край» был опубликован «Ультиматум» отчаявшихся «расстриг». В нем говорилось: «Собрание группы бывших уголовных преступников „100“ препроводило на имя гласных городской думы следующее характерное заявление: «Просим принять решающие меры по отношению к действиям судебно-уголовной и наружной милиции, которые издеваются над амнистированными и прошлыми уголовными преступниками всеми мерами: избиениями, пытками и др. каторжными приемами, которые мы никогда не видели при царском режиме.

Агенты судебно-уголовной и наружной милиции при задержке и при препровождении при всяком удобном моменте расстреливают нас, мотивируя свои поступки попыткой бежать».

Подписавшие «Ультиматум» требовали учредить контроль над действиями милиции, в противном случае обещали «прибегнуть к контртеррору по отношению к стоящим на защите и охране населения гласным». Если те будут продолжать игнорировать милицейский беспредел.

Толку от этого было мало, дума никак не отреагировала на глас «вопиющего в подворотне».

В результате озлобившиеся и неприкаянные экс-уголовники и недомещане вынуждены были на фоне разгорающейся Гражданской войны в России формировать шайки нового типа, не скованные никакими моральными обязательствами и с легко доступным оружием. К тому же крайне агрессивные в условиях, когда приходилось бороться за свою жизнь любыми средствами.

Именно на стыке эпох в ростовской хевре произошли самые радикальные структурные изменения. Революция вымыла из уголовной среды наиболее либеральные слои уркаганов, способных в новой политической ситуации пойти на компромиссы, чтобы изменить весь уклад своей жизни. Именно они были носителями относительно гуманистических, нециничных традиций уголовного мира, деливших потенциальные жертвы на богатых и бедных и не позволявших себе опускаться до махрового и ненужного беспредела.

Не пошедшие по «раскольному» пути и оставшиеся верными своему делу урки, понеся столь ощутимые потери в личном составе, обозлились, радикализировались и постепенно начали отказываться от своей привычной перспективы — уйти на заслуженный отдых, прикупить домик и спокойно доживать свой век в роли содержателя доходного дома или, на худой конец, притона. Эти верные приверженцы криминала переходили в статус профессиональных преступников пожизненно. Не уходили из дела никогда.

На этом фоне выделялась особая категория так называемых «новых жиганов» — прослойка отмороженных уркачей, пришедшая в профессию из окопов Первой мировой, погромов, межнациональной резни, политических экстремистов, потерявших все беженцев и пр. Как раз этот неожиданный наплыв людей резко изменил баланс в преступном мире Ростова. До войны и революции здесь преобладали воровские профессии и в лидерах ходили «боги-мазы» этих криминальных ремесел. Нахичеванские же вентерюшники из-за своих душегубских склонностей не были в чести у большей части местной хевры. Но теперь все менялось. Число тяжких преступлений с применением огнестрельного оружия и элементами садизма значительно выросло. А в 1920-х годах вообще редкий день в Ростове проходил без убийств и насилия. Смена общественно-экономической формации в России привела и к радикальной смене настроений в уголовной среде. Где «мокрые» бандиты одержали победу.