Клюква в елее

Это в нынешнее время эта категория воров перешла в ранг малоуважаемых, чуть ли не помоечных. Воровской мир, оказавшийся в советское время вместе со всем населением страны отделенным от церкви, напротив, обрел особую, часто напускную религиозность. Хотя при этом постулаты «не убий, не укради, не желай жены ближнего твоего и ничего, что у ближнего твоего» совершенно не смущали честных босяков.

На «клей» идут с молитвой, грабят с божбой, за решеткой осеняют себя крестным знамением и усиленно посещают тюремные церквушки. По данным ФСИН, ныне от 70 до 84 % заключенных тюрем и колоний считают себя верующими.

Поэтому и воров, покусившихся на церковные ценности, в советское время начали считать утратившими свое воровское достоинство, а за решеткой в лучшем случае помещали на нижнюю ступеньку арестантской иерархии.

В романе Владимира Высоцкого и Леонида Мончинского «Черная свеча» есть такой диалог двух заключенных: «С Юртового пришла ксива: на Крученый привалил церковный вор. Грабил храмы на Псковщине, кончал в селе батюшку с попадьей, а блатует как честный вор.

— Зачем лишний базар, Никанор Евстафьевич, неужели мы допустим, чтобы церковный вор хилял за вора честного?.. Он нагреб себе беды на две смерти».

Однако до революции, когда все население России было поголовно верующим, воры-клюквенники (на байковом языке клюквой называлась церковь за характерную форму куполов) были в чести. Храмы, синагоги, монастыри и мечети хранили под своими сводами значительные ценности и пожертвования, при этом сами порой не гнушаясь участием в коммерческих мероприятиях и даже давая деньги в рост. Да и само духовенство особенно ни в чем себе не отказывало, явно забывая о нестяжательстве.

Петр Великий в «Духовном регламенте» называл их «несытыми архиерейскими скотинами». У блистательного Николая Лескова (кстати, выходца из духовной среды) есть так называемые картинки с натуры под названием «Мелочи архиерейской жизни», в которых его няня уверяла, что «архиереи Христа распяли», а князь Петр Трубецкой орловского архиерея Смарагда (Крижановского) почтительнее «козла» никак не величает.

Соответственно, и блатной мир взирал на служителей культа как на носителей несправедливости, а самые циничные рассматривали церковное имущество как свою потенциальную добычу.

При этом в воровском мире был даже свой покровитель — святой Иоанн Воин, которому клюквенники молились перед кражей. Более того, у них существовало поверье, что необходимо заворовать на счастье, дабы удача не покидала в течение года. Заворовать в церкви нужно было либо в Благовещение, либо во время пасхальной заутрени. Зато украсть церковный потир (сосуд для причастия) считалось гнусным поступком, предвещающим несчастья.

Дореволюционные клюквенники сочетали в себе качества и налетчиков, и грабителей, и воров, и карманников. Причем действовали как с тонким расчетом, так и нахрапом. С оружием не расставались. У них не было комплексов по поводу применения его по отношению к служителям культа обоих полов.

Ростов и тут не был исключением. Мы уже говорили о трагедии архимандритов армянского монастыря Сурб-Хач Арутюна Аламдаряна, Адама Тер-Никохосяна, Вагана Тер-Григоряна. Но там работали не воры-клюквенники, а профессиональные налетчики, которым все равно было, кто перед ними. Нахичеванского вентерюшника Калинина архиерейский сан не смущал, анафема не пугала. Он пытал священника так же, как делал бы это с любым другим мирянином.

В 90-х годах XIX века беглый стрелец савотейный Дмитрий Моисеенко обчистил квартиру известного на весь Ростов и почитаемого на Богатяновке священника Покровского собора Лазаря Крещановского. Такое кощунство мог совершить только пришлый — отца Лазаря уважала богатяновская хевра, он не раз помогал местным «мазам». Да и не принято было на Богатяновке следить в собственном доме. Поэтому чужака вычислили сами и сдали полиции.

В 1901 году известный громила Михайла Ростовский со своей бандой совершил тягчайшее святотатство — убийство с целью грабежа в Старочеркасском женском Ефремовском монастыре.

В ночь на 11 марта 1904 года была ограблена монастырская церковь в Новочеркасске, а за несколько дней до этого произошла попытка разбойного нападения на другую новочеркасскую церковь, в ходе которого был убит сторож. Сочетание разбойника с клюквенником — адская смесь, армянские архимандриты знали это по своему опыту. Поэтому к розыску были подключены ростовские сыщики, установившие, что здесь работали «гастролеры». Помощник пристава Яков Блажков уже на следующий день узнал, что два залетных вора недавно прибыли в Ростов и остановились в притоне Ивана Марколенко на Сенной, 117. В ночь нападений они отсутствовали на месте. Филер обнаружил одного из них, Михаила Кастрова, в гостинице Тихонова на углу Таганрогского и Темерницкой. При нем было найдено 150 рублей мятыми бумажками, как раз такими, какие прихожане бросают в ящик для пожертвований. Второго залетного, назвавшегося при задержании персидскоподданным Михаилом Хахладжевым (он же крестьянин Михаил Сорокин), взяли на расслабоне — в публичном доме на Восточной. Крестьянин просаживал церковные денежки на грешное дело.

В том же году, 7 октября, уже в Ростове клюквенники ограбили Покровскую церковь отца Лазаря. Представители народа-богоносца приставили лестницу с паперти к окну на верхнем этаже, разбили стекло, спустились внутрь по веревке. Спокойно собрали драгоценные сосуды, содрали серебряный переплет с напрестольного Евангелия, взломали свечной ящик и забрали оттуда деньги. Ушли тем же путем. Всевышний, увы, не покарал их за это. Преступление осталось нераскрытым.

Впрочем, Покровский собор вообще был любимым у босоты. Грабили его регулярно — в 1824, 1849, 1863, 1880 годах. В последнем случае увели всю золотую и серебряную церковную посуду, в том числе и вызолоченную чашу весом 1 фунт 88 золотников Дмитриевского придела, подаренную генерал-фельдмаршалом Петром Шуваловым еще на открытие первого в Ростове деревянного Дмитриевского храма при Темерницкой таможне в середине XVIII века.

Характерный для тогдашнего Ростова случай: 6 октября 1906 года на ипподроме прямо во время скачек был задержан вор-рецидивист Сидоров. При задержании он пальнул из револьвера в конного городового Ахтырского, но промазал. Понимая, что по закону от 19 августа 1906 года за покушение на чина полиции его ждет военно-полевой суд и известный приговор в течение 24 часов, мазурик не нашел ничего лучше, как объяснить свои действия тем, что, мол, стрелял он не в городового, а «в священника проходившей мимо ипподрома на кладбище похоронной процессии».

Иными словами, ростовский клир в былые времена мог чувствовать себя не более спокойно, чем любой ростовец.

Это было особенно актуально, когда гулял на свободе один из самых известных российских клюквенников Варфоломей Стоян.

Отчаянный и незакомплексованный крестьянин села Жеребец, Жеребцовской волости, Александровского уезда Екатеринославской губернии родился в 1876 году. За свою недолгую трудовую биографию исколесил всю европейскую часть империи, круша храмы различных конфессий в городах и селах. Но непременно возвращался в любимый Ростов, где проживала его молодая муза Прасковья Кучерова, родом из Мариуполя.

Начинал Варфоломей Андреевич Стоян как настоящий мастер — похищал украшения с икон среди бела дня. Фактически на глазах прихожан, но так, что никому этого не удавалось заметить. Зато брать было что. К примеру, газета «Казанские губернские ведомости» так описывает знаменитую икону Казанской Божьей Матери, похищенную Стояном: «Чудотворный образ Казанской Божией Матери, явленный в 1579 году, — иконописной работы, 6 вершков вышины и 5 вершков ширины. Обшит малиновым бархатом с прорезанными отверстиями для Ликов Богоматери и Спасителя и для руки Спасителя. Лик Богоматери и Спасителя, а также рука Спасителя покрыты слюдой. На образе риза и венец золотые, гладкие; на венце Богоматери корона с крестом, серебряная с красной искристой эмалью, украшенная бриллиантами, из коих шестнадцать крупных и девятнадцать мелких. На венце Спасителя корона серебряная, в ней один аметист, два синих яхонта, двадцать девять алмазов. <…> Нерукотворный образ Спасителя — иконописной работы, мерой 8 и 7 вершков, оклад и венец серебряные, 84-й пробы, вызолоченные. Убрус сплошь низан мелким жемчугом. На углах и по убрусу положены двадцать два бурмитских зерна, обнизанные средним жемчугом, на нижних углах двенадцать крупных жемчужин».

То есть, даже если не учитывать историческое и культурное значение иконы, ее материальная ценность была запредельной.

Поначалу Стоян не беспредельничал, а довольствовался малым — похищением каменьев. Но делал это поистине виртуозно. Только представьте себе здорового молодого брюнета с благообразной бородой и религиозным пылом в очах. Он обычно приходил в храм к ранней заутрене, пока там бывало немного народа. Часто прикладывался к иконам, в основном к тем, что были с богатым окладом. Подолгу застывая в благоговейном лобзании святых ликов. Присутствующие умилялись, не замечая, как богомолец ловко орудовал челюстями. В зубах у него было новомодное американское изобретение г-на Кинга Кэмпа Жиллетта — металлическое лезвие из стального листа чуть толще человеческого волоса.

В результате сосредоточенных кивков поддетые бритвой крупные камни из оклада тихо падали на пол храма. После чего, на радость богобоязненным прихожанам, истовый пилигрим начинал класть уже земные поклоны, падая на колени и каждый раз целуя храмовый пол. Камни таким образом оказывались за щекой клюквенника. Затем он с успехом сбывал их ювелирам или закладывал в ломбард.

Поймать Стояна с поличным не получалось, но и ему самому вскоре наскучила слишком малая добыча. Он перестал ограничиваться камнями, перейдя к похищению самих икон. Некоторые из них Стоян вообще воровал по заказу. В ходе следствия всплывали смутные данные о его связях со старообрядцами, но доказать конкретные преступные действия в пользу раскольников не удалось.

Физическая сила и невероятная дерзость вскоре превратили Стояна из обычного клюквенника в ловкого мошенника и безжалостного разбойника. Он ограбил лавку в Таганроге, совершил несколько разбойных нападений: в Кременчуге на хуторянина, у которого похитил 200 рублей, в Дубно — на богатого еврея, обобрав того сразу на 18 тысяч рублей. В Нежине он совсем обнаглел, измордовав двух братьев-купцов Гринберг, а на выходе контузив городового и застрелив кинувшегося помочь ему рядового 42-й артиллерийской бригады.

В 1903 году он уже надолго перебирается в Ростов к Прасковье, обосновавшись с ней и ее дочкой Евгенией в Затемерницком поселении на Колодезной улице в доме № 34 мещанина Лещенко. Без дела Стоян не сидел и организовал с ростовским приятелем Ванькой Хохлом (в миру Иван Дубовик) целую серию разбойных нападений и убийств. Естественно, по следам налетчиков направился вездесущий сыщик Яков Блажков, который в июне 1903 года сумел взять Ваньку Хохла там же, в Затемерницком поселении, на Луговой улице. На Ванькиной хазе обнаружили фальшивые печати, бланки и иные приспособления для изготовления фальшивых видов на жительство. Фактически раскрыли подпольную фабрику по штамповке липовых документов. Неудивительно, что Стоян постоянно носил с собой фальшивые документы на имя то Федора Чайкина, то Сорокина, то Чернышева, то Гаркуши, то Ткачева и пр.

В полиции Ванька после проведения с ним соответствующей работы сдал кореша.

В ночь на 7 июля Блажков решил брать Стояна на малине Лещенко. В облаву сыщик взял с собой помощника пристава Федора Англиченкова (выступавшего обвинителем по делу о коррупции в полиции в 1892 году), прекрасного сыскаря, и еще шестерых городовых.

Но не тут-то было. Клюквенник с оружием не расставался. Когда полицейские выломали дверь в его комнату, Стоян не растерялся и по-македонски, с двух рук, открыл пальбу по нападавшим. Затем пинком выбил окно, прыгнул вниз с высоты 6 аршин (больше 4 метров), успев ранить из револьвера сидящего в засаде под окном городового 3-го участка урядника Василия Изварина. Началась чисто киношная погоня — ночью, через заборы, по крышам домов Стоян улепетывал от Блажкова, паля из двух стволов. На ноги было поднято все Затемерницкое поселение. Однако клюквенник не сдался. Прыгнул в Темерник, мигом перемахнул через неширокую реку и скрылся в саду Максимова. А там уже было рукой подать до Нахаловки с ее знакомыми малинами.

Случившееся в общем-то неудивительно. Опыт побегов у клюквенника был большой. В 1902 году Стоян бежал из Златоустовской тюрьмы, где отбывал наказание за кражу денег в местной старообрядческой единоверческой церкви Троицы Живоначальной. В Царицыне он расшвырял охрану и сбежал из здания полицейского управления. В Самаре, когда его пришли арестовывать в гостинице, запросто сиганул в окно и растаял в темноте.

Репортер местной газеты писал по следам погони: «Пять случаев дерзкого ограбления среди бела дня в понедельник в Ростове, чуть ли не в центре города! Если бы у меня была своя газета, во вторник я бы выпустил номер, в котором вместо всякого текста были бы напечатаны следующие слова: „Граждане! Вчера в нашем городе было пять грабежей и одно убийство. Подумайте об этом“. И больше — ничего…»

В Ростове Стояну оставаться теперь было нельзя, и он начал «большой гастрольный тур» по России. Украл богато украшенную ризу из Казанско-Богородицкой церкви в Туле, умыкнул ризу с иконы Знамения Божьей Матери из Симеоновской церкви в Рязани, заложив ее в ломбард. Сразу несколько риз похищено было в ярославльском Спасо-Преображенском мужском монастыре. Следы клюквенника остались в Костроме, Коврове, Ростове Великом. Обо всем этом он потом с гордостью рассказывал на допросе.

В 1904 году Стоян решил осесть в Казани под именем Федора Андреевича Чайкина. Вызвал туда верную 25-летнюю Прасковью Кучерову (в Ростове ее быстро выпустили из полиции — в соучастии в преступлениях Стояна полюбовницу обвинить не смогли) с 9-летней дочерью и ее мать — 49-летнюю Елену Шиллинг. Женщины напрасно рассчитывали, что вор одумается и заживет тихой семейной жизнью. Стоян продолжал свое небогоугодное дело в этом поволжском городе. Очередными его жертвами пали Спасо-Преображенский и Благовещенский кафедральный соборы Казанского кремля. Из кремля так просто было не уйти, убегая, Стоян метнул узелок с похищенными ценностями в выгребную яму у Александровского пассажа. Там его и нашел впоследствии крестьянин, занимавшийся ассенизацией ретирадных мест.

Но главный подвиг Стояна был впереди. Его целью была одна из главных святынь православия — подлинник иконы Казанской Божьей Матери XVI века (множество списков с нее хранилось в разных храмах империи), во время Смуты сопровождавшей Второе ополчение Минина и Пожарского. Икона хранилась в Богородицком женском монастыре, построенном на месте ее обретения в 1579 году.

Духовное наполнение образа оценить невозможно, зато материальное — вполне себе. На иконе были две ризы — нижняя золотая и верхняя жемчужная. Нижняя, подарок Ивана Грозного, была украшена бриллиантами и драгоценными камнями. В мае 1767 года, во время визита в Казань Екатерины II, молодая императрица пожертвовала иконе алмазный венчик, который прикрепили к верхней жемчужной ризе. Только в этом венчике было 16 крупных и 19 мелких бриллиантов. На начало XX века стоимость иконы с ризами оценивалась в 100 тысяч рублей.

Соседняя с ней икона Спаса Нерукотворного также была облачена в ризу, украшенную 30 бриллиантами и 56 алмазами. Оба святых образа хранились в особых местах соборного иконостаса.

Одним махом выкрасть две такие иконы для клюквенника — вершина воровской карьеры. Голубая мечта любого жульмана. Это, вероятнее всего, и сподвигло Стояна на кражу.

Но в одиночку ограбить, вынести, спрятать и продать известные на весь мир ценности было невозможно. Пришлось привлекать к делу испытанного кореша — курского карманника-ширмача Анания Комова и местного барыгу — ювелира из отставных унтер-офицеров Николая Максимова. Первый должен был страховать Стояна во время ограбления, второй — обеспечить канал сбыта краденых каменьев. Максимов также заказал в Александровском ремесленном училище 4 лобзика и особые разжимные щипцы, якобы для разгибания обручальных колец.

В ночь на 29 июня 1904 года Стоян с Комовым проникли на территорию монастыря, скрутили 69-летнего сторожа Федора Захарова и заперли его в подвале. Заметим, пальцем его не тронули, из-за чего у следствия возникла версия, что он был соучастником, соблазнившись вознаграждением в 100 рублей. Но доказать этого не смогли.

Затем преступники сорвали замки в церковных дверях и забрали обе иконы с украшениями. После чего не поленились взломать два свечных ящика и забрать оттуда 365 рублей.

Наутро, понимая, что их могут найти, не верящий ни в бога, ни в черта Стоян раздел образа, порубил их секачом и спалил в печке. Затем взял с собой полюбовницу и укатил на пароходе «Ниагара» вверх по Волге с паспортами на имя супругов Сорокиных. Дочка с матерью остались в Казани, от них следователи Казанского губернского жандармского управления и узнали впоследствии о судьбе икон.

Максимов в это время сбывал жемчуг и пытался продать камни.

Похитителей нашли случайно — смотритель Александровского училища рассказал о заказе на лобзики и щипцы. После этого полиция взяла Максимова и произвела обыск в его доме.

Согласно данным следствия, при обыске были обнаружены «куски пережженной проволоки, 205 зерен жемчуга, перламутровое зерно, камешек розового цвета, обломок серебра с двумя розочками, 26 обломков серебряных украшений с камнями, кусочек золота, 72 золотых обрезка от ризы, завернутые в рукав платья, 63 серебряных обрезка ризы и венца, пластинка с надписью «Спас Нерукотворный», серебряный убрус, смятый в комок, и другие подобные предметы».

Барыгу припугнули, и тот, не моргнув глазом, выдал своих подельников. 5 июля на пристани в Нижнем Новгороде полиция сняла с парохода чету «Сорокиных», а затем взяла и ширмача.

Стоян на следствии не стал запираться и с гордостью поведал следователям о своих предыдущих подвигах. Его ничуть не смущало, что он изрубил и сжег две иконы, представлявшие немалую культурную и духовную ценность. На вопрос, какой придерживается веры, подсудимый спокойно отвечал: «Какой хотите».

Суд присяжных состоялся 25–29 ноября 1904 года и проходил при совершенном аншлаге и редком для Казани ажиотаже. Ничуть не раскаявшийся ростовский клюквенник был приговорен к 12 годам каторжных работ, его подельник — к 10. Остальные участники шайки отделались незначительными сроками. Впрочем, на суде Стоян вдруг изменил показания и стал отрицать, что сжег иконы. «Ведь, в общем, я все-таки человек православный, имею сердце, да и мои мать и отец православные. Неужели я мог поступить так с такими вещами. Другой иноверец знает, это религия», — заметил он с кривой ухмылкой. При этом добавил, что передал иконы некоему лицу, о котором не расскажет даже под угрозой виселицы. После чего у следователей и возникла версия о том, что в деле замешаны раскольники, купившие у него особо почитаемые дониконовские образа (писанные до церковного раскола в середине XVII века). Причина столь странного хода матерого клюквенника непонятна. То ли совесть вдруг взыграла (что маловероятно), то ли страх божий (что невозможно), то ли адвокаты подсказали, как хоть немного скостить срок. А возможно, он просто пытался за счет дополнительных допросов потянуть время и улучить момент для побега.

В любом случае факт остается фактом: в печке обнаружили остатки левкаса-грунтовки, петли бархатной обкладки и гвоздики от общероссийской святыни.

Выступая на суде с обвинительной речью, товарищ прокурора Казанской судебной палаты Иван Покровский подытожил. «Как ни тяжело, как ни безотрадно, но надо признать, что иконы сожжены».

Подлинная икона Казанской Божьей Матери (ее аутентичность в середине XIX века доказал профессор истории Казанского университета Афанасий Щапов) оказалась безвозвратно утеряна. Остались только списки с иконы, удивительная судьба которых заслуживает отдельных исследований.

Зато дальнейшая судьба Варфоломея Стояна известна. Он еще раз бежал — уже из мариупольской тюрьмы, был пойман в Харькове и в 1909 году помещен в одиночную камеру Шлиссельбургской крепости. Оттуда он уже не вышел на свободу — умер в застенках в 1916 году. Священник, пытавшийся исповедать клюквенника перед кончиной, оторопел, когда тот чуть ли не по матушке погнал его из камеры. При этом Стоян крикнул ему, что лично сжег икону Казанской Божьей Матери, «чтобы доказать, что никакая она не святая».

Кстати, бриллианты с уничтоженных икон так и не нашли.