Сердце художника

Меня назвали Алексеем Архиповичем в честь отца – Архипа, деда – Алексея и Святого Алексея. Ведь когда я родился в 1934 году, был праздник Алексея – божьего человека. Тогда церковные праздники давно не отмечали, все уже были безбожниками. В сельской церкви устроили клуб и танцы. Но мама сказала: «Алексей – божий человек, и это имя сыну больше всего подойдет. Сердцем чувствую».

Если бы любовь к небу и космосу не переборола во мне любовь к рисованию, я точно стал бы художником. Помню, маленький был – рисовал постоянно, а сестра Раиса меня поддерживала и защищала: «Пусть рисует, у Лени – дар божий».

Не знаю про божий дар, но зов неба я, мальчишка с сердцем художника и мечтами о путешествиях, почувствовал еще в родной Листвянке. Потом в моей жизни много лет был космос. И в творчестве был только космос.

Мои космические работы сделаны по замерам приборов, которые я сам сконструировал и сделал. Только одну работу «Здесь родилось человечество» я сделал несколько утрированно. У меня в альбоме есть описание, как я снимал цветовые характеристики, каким прибором что я делал. Достоверность цветов – порядка 70–75 процентов. Никогда никакой фотоаппарат этого не сделает: хочешь получить звезды – Земли не будет. Землю снимаешь – горизонта нет. К тому же меняется там все настолько быстро – восемь километров в секунду. Я четко классифицировал цветовые характеристики вокруг Земли. Вокруг нашей планеты мной был описан голубой пояс – продукт деятельности человека. Через него просматриваются только красные звезды. Потому что проходят только длинные волны. А дальше звезды голубые, белые… Мы на Земле с хорошим зрением видим звезды только 4-й величины, а в космосе это ограничение снимается, и человек видит звезды 6-й величины. И там звездное небо совершенно другое.

Я цвет определял по цветовому треугольнику с соответствующей фиксацией времени и координат пролета точки. Потом, уже на Земле, я все расшифровывал. У меня была идея создания карты по истинным цветовым характеристикам, так как все цвета у нас придуманные. Она должна была стать основой моей докторской диссертации. Но я мало сделал замеров, поскольку полеты были непродолжительными, а нужны были сотни измерений. Я отдал это своим младшим товарищам, но они не потянули. Просто у них нет такого отношения к восприятию цвета, как у меня. А я увидел, когда вышел в космос, полную цветовую гармонию. По цветам я четко разделил всё на колеры Рокуэлла Кента и Николая Рериха. Когда двигаешься с Солнца на ночь, то есть переходишь со света в тень – это Кент, а в обратную сторону – Рерих и его гималайский цикл.

В полетах я черпал вдохновение, воссоздавая столь непохожие на земные цвета космоса. Эти космические цвета захватили мое воображение. Когда я уже был в отряде космонавтов, у меня появилось желание создать цикл картин о космосе и завоевании его человеком. На борт «Восхода-2» я взял с собой цветные карандаши, и мне удалось выкроить несколько минут, чтобы зарисовать виды, которые произвели на меня наибольшее впечатление. При этом меня вдохновляло сознание того, что в этой области живописи я был первым. Я рисовал Солнце и Землю, и когда это делал в полете, во мне рождалось такое чувство, будто я – космический Микеланджело!.. И думал, как бы он это все сделал. Он на земле неповторим, а в космосе нашел бы то, что мы никто никогда не найдем.

Во время своих космических полетов я нередко вспоминал произведения Куинджи, Василия Верещагина…

Это же потрясающе! Мне первому из землян удалось увидеть наш Земной шар не через иллюминатор, а в свободном парении с высоты пятьсот километров. Никакая, даже самая совершенная аппаратура не может точно передать увиденное в космосе. Только человеческий глаз и кисть художника способны донести до людей красоту нашей Земли, открывающуюся с космической высоты. Я выполнил много измерений цветовых и световых явлений, их угловые размеры, кривизну горизонта и толщину атмосферы, наблюдал и зарисовал солнечную корону. Все это я потом использовал в своих картинах, поэтому изображенное там высоко достоверно.

Более тридцати лет, наряду с основной работой, я трудился над живописным космосом: иногда то, что получалось, нравилось, но чаще я не был удовлетворен – уж очень неподатлив оригинал и беспределен в формах и цветоощущениях. Но все же я ближе к истине, чем другие художники, потому что я видел в натуре то, что потом изображал.

Вообще я считаю себя не любителем-дилетантом, а настоящим профессиональным художником, хотя и не имею диплома об окончании художественного учебного заведения. Ведь можно иметь соответствующий диплом и вместе с тем не быть в своем художественном творчестве профессионалом.

В 1966–2000 гг. у меня прошли персональные выставки в Москве, Белграде, Париже, Вене, Лас-Вегасе… В настоящее время мои картины находятся в музеях и частных коллекциях Германии, США, Чили, Киргизии, Казахстана, Узбекистана, а также в Калининграде, Астрахани, Владимире, Гагарине и других городах России.

Сейчас, когда я на пенсии, для меня предпочтительнее всего профессия художника, хотя, по правде говоря, мне до сих пор ночами то и дело снится, будто летаю – то на самолете, то на космическом корабле.

Вот я и живу такой «двойной» жизнью: одна ее половина принадлежит небу, космонавтике, а другая – земле, живописи. Всего я написал около двухсот картин. В 1965 году меня приняли в Союз художников СССР, а с 2004 года я – почетный член Российской академии художеств. В содружестве с художником-фантастом Андреем Соколовым мы создали ряд почтовых марок на космическую тему.

Интересно, что в 1965 году при приеме в Союз художников СССР председатель этого союза Екатерина Федоровна Белашова назвала меня лучшим космонавтом-художником и лучшим художником-космонавтом.

Космические пейзажи очень красивы, но все равно земные – гораздо более многообразные. Пусть в космосе каждую секунду что-то меняется, на Земле все-таки лучше. Постепенно я начал рисовать не только ракеты, но и корабли, просто пейзажи. Я много копировал Айвазовского, Шишкина, других художников. Очень люблю Айвазовского, его морские бездны, корабли, терпящие бедствие, прибрежные пейзажи… У него на картинах запечатлены корабли, и, рассматривая именно его живописные полотна, начинаешь понимать, как много значит в искусстве точное знание предмета.

У меня теперь тоже много сделано работ на морскую тематику. Однажды я совершенно случайно оказался в городе Хеда, расположенном на берегу океана, недалеко от Токио. Туда в 1854 году пришел из Кронштадта фрегат «Диана» с первым нашим послом, адмиралом Путятиным. И на рейде корабль был разрушен цунами. Остались там наши моряки. Из обломков они стали строить новый корабль, построили хорошую двухмачтовую шхуну водоизмещением порядка ста тонн. Интересно, что конструктором был Александр Федорович Можайский, тогда капитан 3-го ранга, который потом сделал первый российский самолет. Вместе с японскими рабочими они сделали шхуну, назвали ее «Хеда», и вот оставшаяся команда, шестьдесят человек, ушла во Владивосток.

Я вырос в Калининграде, я видел парусники многих стран, собрал много литературы, а история с Дианой меня поразила. Я нашел чертежи фрегата «Диана», восстановил полностью такелаж на чертежах и сделал картины: «Диана в Балтийском море», «Шторм в Северном море», «Диана в Тихом океане», «Диана в Индийском океане»… Дальше – «Разрушение Дианы» и как на «Хеде» моряки российские возвращаются во Владивосток. Получилась целая серия картин – вот у меня откуда такое отношение к парусу.

Я всю жизнь занимаюсь исследованиями и знаю много замечательных кораблей. И «Седов», и бриг «Товарищ», и «Крузенштерн», это чудо крылатое – корабли, которые сейчас мы уже не построим. Сейчас у нас утеряно все, что делали раньше. «Меркурий» во Владивостоке, «Седов» и «Крузенштерн» – вот там ребят чему-то учат. Но ведь это суда не наши – постройки Германии, переданы нам по репарациям. А мы не строим… Восстановили, по-моему, «Орел» в Санкт-Петербурге – хорошую сделали копию, но ведь это один корабль на всю страну! По технологии парусник построить гораздо сложнее, чем сделать железный корабль. Даже на «Крузенштерне» железные мачты и двигатели помимо парусов, а это уже совсем другой настрой экипажа. Он понимает, что в случае чего можно паруса смайнать и пойти под двигателями.

У меня есть картина, на которой изображен корабль «Космонавт Юрий Гагарин». Таких кораблей – водоизмещением в 45 000 тонн – в мире не было. Он больше, чем «Титаник» или «Куин Мэри». Но «Куин Мэри» сейчас стоит в Лос-Анджелесе, а наш корабль друзья из Украины отогнали в Индию и распилили на металлолом по цене в 120 долларов за тонну. Это был уникальный корабль. Я долго над ним работал по чертежам. Я хочу, чтобы люди знали, что у нас было, и что мы по дури потеряли. Много на этом честные люди не заработали. Заработали те, кто запачкал, как говорят на Украине, свои руки салом. Это очень обидно, но люди должны знать этот корабль, и я его изобразил на своей картине.

Наверное, как бы ни была прекрасна Земля из космоса, какие-то подробности нашей жизни на планете трогают сердце острее, чем самые величественные виды. Одна из моих картин называется «Отчий дом». На обороте этого холста я сделал приписку: «Был построен дедом и отцом в 1926 году, отобран в 1936 советской властью». Эту картину я написал, когда в очередной раз, в середине 2000-х, приезжал на Родину. Есть у меня картины «Река детства», «Дом детства»… В них вроде бы ничего такого нет, но они пережиты душой. Я их писал по-другому, и мне хотелось бы, чтобы люди увидели лирику ребенка. От них становится печально и радостно…

Я, когда ушел из армии, получил участок земли, и в 1992 году начал строить дом рядом со Звездным городком. Построил. Там, в мастерской и кабинете, провожу все свободное время. Его у меня не так много. Одним нравится теннис, другим – вальс или шахматы. Я же трачу практически все мое свободное время на рисование. Вот и сейчас у меня в работе две картины. А еще у меня дома есть картина, которая называется «Беловежская пуща». Я хочу изобразить то, что произошло в 1991 году. У меня изображен глухой лес, подгрызенный стог сена заваливается на бок и три зубра. Эти зубры соответствуют трем людям. Я уже много лет пишу картину. Хочется, чтобы она была настораживающей и не страшной, и чтобы зубры походили один на Кравчука, другой на Ельцина, а третий на белорусского лидера. Я все равно картину доделаю…

Теперь я больше не рисую космос… Свои впечатления о космосе я уже передал. В последние годы больше пишу природу – душе приятнее. Живопись всегда была для меня зоной отдыха. Я приходил и включал себе другой мир. Хотя мне не нравится то, что я сделал, и считаю, что можно сделать лучше. Сначала нравится, потом нет. Такая вот жизнь творческого человека.