Учеба в академии
В 1968 году окончил Военно-воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского. Инженерный факультет.
К тому времени мы уже стали взрослые люди, и Юрий Гагарин был заместителем начальника центра. В самом начале, когда мы беседовали с маршалом Вершининым, он говорил: вам надо получать образование. А мы не могли, по возрасту не могли. Надо было в полку пролетать два-три года, а потом идти в академию, но туда раньше тридцати не принимали, а нам всем было по двадцать пять.
И вот нас зачислили в академию Жуковского. У нас достаточно командиров, а вот инженеров-испытателей нет, и вы будете первыми инженерами, испытателями космических систем.
Страшно тяжело было работать и учиться. Как никогда, тяжело было с математическим анализом, с методами дифференциального и интегрального исчисления, но вот сопромат давался хорошо и особенно – начертательная геометрия, чертежи машиностроения… Я даже досрочно пошел сдавать курсовые чертежи. Их у меня принимают и говорят: ну, давай поговорим по теории. Я удивляюсь: по какой теории? Ну как? Что ты читал? Оказывается, такой учебник был «Чертежи машиностроения», а я его и не видел даже. А как же ты чертил? Ну, чертил… Я знаю, как сделать сечение, как сделать графику, как подписывать…
– Я тебе, – говорит преподаватель, – сейчас «трояк» закатаю…
Видит, что я-то в этом соображаю, а ему обидно, что я не знаю его науки. Я все забрал. Через неделю прихожу – вот я, примите, пожалуйста.
– Ну, давай поговорим, что читал?
– «Чертежи машиностроения», ваш учебник.
– И что ты там прочитал?
– ГОСТы прочитал, сечение прочитал…
– Ну, ладно, только не хочется тебе ставить «четыре».
Я говорю:
– Да мне все равно.
– Как это – все равно? Посмотри, какие чертежи ты мне подал, это же чертежи конструктора.
– Но я же не могу выпрашивать…
– Ладно, «пять» поставлю.
Вот и хорошо. Но с математикой так было тяжело, до сих пор вспоминаю. Был у нас такой преподаватель Петр Иванович Швейкин – жестокий… Как он нас мордовал! А химию преподавал профессор, генерал, ученик Менделеева… Там химическая лаборатория, а в ней перегородка, а за ней лаборанты все приготавливают. Мы зашли в лабораторию, а Жора Шонин громко так говорит: хороший старикан, что-то нам говорит, говорит, а мы ни в зуб ногой. И вдруг он выходит:
– Молодые люди, нам надо выяснить отношения. Так не пойдет. Я сегодня обращаюсь к начальнику академии и буду просить увеличения курса вам, чтобы каждый день я имел право на беглые опрос, на пятнадцать минут.
Все… Дочирикались…
– Да, а сейчас, пожалуйста, закон кратных отношений Дальтона…
И началось! Шонин… Садись двойка… Хрунов… Садись двойка… Капитан Леонов… Я выхожу… А я прочитал и помню закон кратных отношений… Если два элемента образуют друг с другом более одного соединения… Я пишу – один, два, три… Ну, и что? Вот такое мучение… А профессор говорит: стирай единицу. Стер. Стирай тройку. Стер. Вот это твоя оценка. Двойка. Стыдно, страшно. И он начал каждый день каждую лекцию с того, что вызывал нас к доске, делил доску на три части, и мы что-то писали там.
Страшно было, просто страшно… А тут еще очень много времени уходило на космическую подготовку, мне вообще не до академии было. Уже после полета я вернулся в академию, и меня встретил Сергей Михайлович Белоцерковский – доктор наук, профессор, начальник кафедры аэродинамики. Я у него слыл очень хорошим студентом и графиком хорошим. Он был у меня научным руководителем и у Юры Гагарина тоже был научным руководителем. И он меня определил в женскую группу, и я стал с ними заниматься, ведь ребята ушли далеко вперед. Я с ними позанимался полгода, а потом взмолил:
– Не хочу я с ними, Сергей Михайлович, что хотите делайте… Я брошу академию, но не буду с ними учиться…
По материаловедению мне «четыре» поставили. А все получили «пятерки», то есть я – отстающий. Потом мне за курсовую работу поставили «пять» за анализ, я там точно угадал, сколько процентов углерода… И я говорю: дайте мне возможность пользоваться лабораторией, я буду один приходить. И я так разогнался… Последний экзамен по электронике и радиотехнике… Профессор Овчинников… Я выучил, иду на экзамен. А до этого сидел всю ночь, пил кофе, чтобы не заснуть. Приехал в академию. Комиссия – семь человек. Взял билет. Сижу… Ничего не могу в таком состоянии… Не могу сосредоточиться, у меня руки дрожат, столько кофе никогда не пил… И я говорю:
– Николай Иванович, я учил по вашему учебнику вот это.
– Ну, давай…
И начинает… Теория тока… вынужденные колебания… Четыре с половиной часа! В сосаве комиссии была начальник лаборатории, женщина, и она взмолилась:
– Николай Иванович, да хватит уже!
А он:
– Ну вот, давай еще вот один вопрос, и я тебе заслуженно ставлю пять, а сейчас пока четыре.
Я говорю:
– Николай Иванович, не надо мне пять, не надо.
Хорошо, поставили мне «четверку». Еду довольный по Большому каменном мосту, смотрю, стоит троллейбус, а у троллейбуса оторванный бампер, а перед троллейбусом стоит «Волга», а в ней Николай Овчинников, профессор. Я подхожу в форме:
– Здравствуйте. В чем дело?
Очень строго, а поэтому убедительно:
– Разрешите, это мой подчиненный. Давайте, я его заберу.
Водитель троллейбуса кричит:
– Что такое? Он мне бампер оторвал.
– Сколько это стоит?
– Двадцать пять рублей!
А уже права отобрали. Я достаю двадцать пять рублей. На тебе деньги… Не надо…
Я думаю: какие ребята вы мелкие, жутко. Я говорю: отпустите, я – командир, под мое поручительство, это последний раз, он будет правильно обгонять троллейбусы. Отпустили. Николай Иванович: спасибо. А я думаю: наверное, вот сейчас «пятерку» бы поставил…
В 1968 году я защитил диплом. В январе месяце. Юрию Гагарину предложили должность начальника Центра подготовки космонавтов. Люди поняли, что он созрел, а он поставил условие – я должен окончить академию, и я должен восстановить летные навыки. После этого я буду командовать людьми летающими. Хорошо. Это все стало выполняться. Юра защитил диплом с отличием. Зачислили его в адъюнктуру. Меня тоже зачислили в адъюнктуру.
А в последний семестр мы готовили дипломный проект. Это был коллективный дипломный проект – космический корабль многоразового использования. Прототип «Шаттла», «Бурана», но за десять лет до того, как они появились. Научным руководителем был Сергей Михайлович Белоцерковский. В результате было двенадцать томов исследования, были конкретные предложения. И мы, мальчишки, писали в Политбюро письма, мол, считаем необходимым приступить к отработке новой системы, крылатой машины, которая сочетала бы функции космического корабля и самолета. Графика, идеи разгона, посадки – все было сделано.
Тогда был министр обороны Гречко Андрей Антонович, он наложил резолюцию – фантазия. Таким образом это все попало в корзину. Но остались документы, остались дипломные работы, целые исследования… И вот наступил момент, когда американцы запустили что-то. Тогда вызывают нас: простите, а как же такое получилось? А мы отвечаем: ну как же, мы вон еще когда провели серьезные исследования, вышли с предложением, и что мы получили?
Помню, Леонид Ильич Брежнев тогда высказал сое мнение:
– Гречко… Кто он такой? Он же кавалерист, что он в этом соображал? И этот кавалерист зарубил проект…
Когда американцы засуетились, мы тоже засуетились со своим «Бураном».