После Куллодена, апрель 1746 года Роберт Форбс

После Куллодена, апрель 1746 года

Роберт Форбс

Самая же скорбная страница сей истории еще впереди. Я разумею жестокости и зверства королевских сил, заливших нашу страну кровью после битвы. Не могу точно сказать, сколько дней мертвые тела пролежали на поле, радуя взор безжалостного победителя; но их не позволяли хоронить, покуда трупная вонь не заставила это сделать. Тем временем солдаты, подобные хищникам или стервятникам, рыскали по полю, убивая тех, кто еще не скончался от ран, и лишь в некоторых случаях оказывая помощь, а иначе многие из тех, о ком они таким образом позаботились, могли бы выжить и поправиться. Дом, в который в ходе битвы сносили раненых, они попросту подожгли, и все в нем сгорели заживо, в том числе полковник Орелли, достойный джентльмен, состоявший то ли на французской, то ли на испанской службе.

Некий мистер Шоу, младший Кинрара из Баденоха, оказался в другом таком доме вместе с прочими ранеными, с ним был и его слуга, который, будучи ранен в руку, мог бы уйти, но предпочел остаться со своим хозяином. Пресвитерианский священник в Петти мистер Лохлан Шоу, будучи двоюродным братом упомянутого Кинрары, добился у герцога Камберленда позволения вызволить своего родича по причине услуг, каковые он оказывал правительству (он отговорил многих своих прихожан от поддержки принца, а еще, как мне говорили, сообщал герцогу обо всех передвижениях принца). В субботу после битвы он отправился туда, где находился его родич, намереваясь забрать того и отвезти к себе, но увидел, как взвод под командой офицера расстреливает раненых горцев, которые укрывались в том доме; подъехав, ближе, он увидел, что среди несчастных — его родич вместе со слугой.

Я спросил, правда ли это, у самого мистера Шоу, и он подтвердил, а также сообщил мне точное число погибших; когда же я спросил, известно ли ему о других подобных случаях, он ответил, что, по его сведениям, таковых было никак не меньше двадцати. В Инвернессе между тем вешали дезертиров, это были те, кому полагалось вступить в армию по закону военного времени; правительство отказывалось помиловать кого-либо из них под тем предлогом, что нельзя проявлять жалость к врагу. И такую радость доставляли победителям тела на виселицах, что казненных не хоронили, покуда все виселицы не оказались занятыми, так что, как мне сообщали, иногда висели одновременно четырнадцать тел…

Как обращались с пленными, можно судить по тому, что я поведал выше; думаю, никогда прежде не случалось подобных зверств. Несколько дней после битвы люди не отваживались приближаться к пленным или как-то им помогать, и потому они, особенно раненые, пребывали в жутчайшем состоянии. А после того, как их перенесли на корабли, они стали умирать каждый день, и их сбрасывали за борт, точно дохлых псов, причем некоторые, как мне говорили, были еще живы; один сброшенный якобы сумел выплыть и добрался вплавь до Кесска, но за достоверность этого известия я не поручусь. Наилучшее представление об обращении с пленными дает отрывок письма, которое лежит передо мной. Написал его некий Уильям Джек, некогда купец, затем посланник в Элгине, сопровождавший принца и захваченный спустя несколько недель после битвы, а потом доставленный на корабле из Инвернесса в Лондон…

«Господа, сие письмо поведает вам, что я провел в море восемь месяцев и восемь дней, и на протяжении восьми недель мне в день выдавали полфунта и двенадцать унций овсяной муки и бутылку воды… На борту нас было сто двадцать пять человек, погруженных в Инвернессе… В конце июня нас переправили на транспорт, там пленных насчитывалось четыреста пятьдесят душ, и на этом транспорте мы отплыли в Лондон… Наше питание составляли двенадцать унций овса в день. Когда мы наконец сошли на берег, нас насчитывалось всего сорок девять, что было ничуть не удивительно, если вспомнить, как с нами обходились. Нас привязывали веревкой к бушприту, чтобы омыть наши раны, а потом привязывали к мачте и пороли, если наше поведение чем-то не нравилось охранникам, и при этом многие были в таком состоянии, что не могли даже стоять… Оставлю читателям моего письма судить, сколько человек могли выжить при подобном обращении. Спать нам приходилось на досках, всю одежду у нас забрали. Корабль был гружен землей и галькой, и мы копали в грузе ямы и забирались в них, чтобы согреться, и только 1 ноября каждый пленник получил около трех гроссов соломы и мешковину… Не стану более докучать вам своими воспоминаниями. Ничего более страшного я не видывал…»