В записную книжку

В записную книжку

Женщина привлекательна для мужчины как спутница жизни, за которую он в ответе, а не как постельно-кухонная принадлежность или вьючное животное. Помните об этом, милые женщины, и не превращайтесь в таковых.

Когда мы почти дошли до леса, на горизонте появилась огромная, почти черная туча и стала на удивление быстро приближаться.

– А ведь сейчас гроза начнется, – констатировал Антон, вглядываясь в небо. – Пошли быстрее!

Он схватил меня за руку и потащил между домами. Мы только успели добежать до длинного серого многоэтажного дома, как подул сильный ветер и первые крупные капли дождя упали на землю, испещряя асфальт темными кляксами. Антон достал ключ от домофона и вошел в подъезд. Оказалось, что это его дом. Квартира находилась на втором этаже. Гроза уже бушевала вовсю, сверкали молнии, грохотал гром. Мне ничего не оставалось, как идти к нему в гости.

– Вот она, макушка лета, – заметил, улыбаясь, Антон, когда вошел в коридор и стряхнул капли с волос. – Жара и грозы. Даже в городе это выглядит впечатляюще. А уж в деревне сейчас вообще сказка! И чего мы тут сидим все лето? Меня Пашка, наш второй гобой, в Кинешму звал, там у него домик имеется прямо на берегу Волги. Ох, и красота там! Как-нибудь, Оленька, обязательно съездим!

– Возможно, – хмуро ответила я и начала машинально расстегивать босоножки.

Антон посмотрел на меня и испуганно заметил:

– А вот обувь снимать не стоит! У меня настоящая холостяцкая берлога. И тут довольно грязно, я так думаю.

Я кивнула и не стала разуваться.

– Я чайник быстро поставлю, – сказал он и ринулся на кухню. – А ты пока располагайся, будь как дома.

Я прошла по коридору и увидела справа открытую дверь. Это было что-то типа спальни. У одной стены стояла тахта с неубранной постелью, книжный шкаф, очень старый, с двухстворчатой стеклянной дверью. Множество книг заполняли его прогибающиеся полки. Я увидела античных авторов, таких, как Платон, Овидий, Апулей, тома по философии Канта, Юнга, Ницше, Монтеня, биографии великих музыкантов. На нижней полке лежали стопки потрепанных нотных тетрадей. Другую стену занимал более современный на вид платяной шкаф и черное, поцарапанное кое-где пианино. В углу стояло большое зеркало, вернее, это была дверца от старого шкафа с огромным прямоугольным зеркалом. Над тахтой висела картина. Это был натюрморт, выполненный масляными красками. Стандартный набор фруктов из винограда, яблок и груш лежал на фаянсовом желтоватом блюде. Картина была слишком большой для этой комнаты, и фрукты, выполненные крупными небрежными мазками, казались неестественными. К тому же сама гамма красок была тусклой и словно пожелтевшей от времени. Я постояла немного в этой комнате, невольно усмехнулась, заметив на полу возле кровати скомканные носки, потом вышла в коридор.

– Антон? – позвала я.

– Я скоро, зая, – раздался его приглушенный голос и звук льющейся воды. – Не скучай.

«В ванной, – подумала я и пожала плечами. – Н-да, парень без комплексов».

И отправилась дальше. В конце коридора оказалась гостиная, смежная с еще одной комнатой. Я устроилась на скрипучем диване и огляделась. Напротив находилась стандартная стенка, модная в 70—80-х годах. Она состояла из серванта, книжного шкафа и пенала. Посуда оказалась обычной, несколько расписных вееров были раскрыты за сервизом. На верхней полке находился портрет какой-то суровой женщины лет шестидесяти. Она чем-то неуловимо напоминала Антона, и я решила, что это его бабушка. Слева возле большого окна находилась стойка с аппаратурой и нереально большие колонки, которые стояли на полу. Аппаратура выглядела ультрасовременной. За диваном я заметила телевизор и DVD-проигрыватель. А над диваном висела очень большая картина, наверное, полтора метра на два, в старинной позолоченной раме. Я встала и отошла подальше, насколько это было возможно. Сельский пейзаж, белая мазанка с соломенной крышей, озерцо с отражающимися в нем немного криво кустами, понурая лошадь, тянущая воз с сеном, были изображены маслом и более тонко, чем натюрморт в спальне. В углу я заметила подпись, но фамилия художника мне ничего не сказала. Правда, ниже и намного мельче был обозначен год: 1870-й. Я заметила, что небо в верхнем левом углу имеет желтоватый оттенок, и, приглядевшись, поняла, что это потеки. Видимо, на холст когда-то пролили воду. Я заглянула в следующую комнату, но она оказалась практически пустой. Трюмо в углу, висящий рядом почему-то на стене смокинг, старый письменный стол и небольшая тахта – вот и все, что было в этой комнате. Из нее был выход на лоджию.

Я направилась туда. Один угол был полностью занят каким-то барахлом, включая сломанный велосипед, удочки и банки с засохшей краской, в другом стоял белый пластиковый диван. Возле него я заметила на полу кучу пустых пивных банок и бутылок. На диване валялись женские трусики-стринги. Я усмехнулась, увидев их. Вывод напрашивался сам собой.

«Одинокий мужчина, – подумала я. – Что в этом удивительного?»

– Зая, ты где? – услышала я голос Антона и вернулась в комнату.

Он стоял в гостиной с чашками в руках. Я подошла и взяла с полки серванта чайник и сахарницу.

– Решил парадную посуду достать? – не смогла я сдержать ехидного тона.

– Ну зачем ты, лапуля? – обиделся Антон и пошел в кухню. – Я ведь от всей души! Я уже и стол накрыл.

– Даже так? – спросила я. – Ну и молодец!

– Я у тебя молодец! – хвастливо подтвердил он.

Когда мы пришли на кухню, я действительно увидела накрытый стол. Посередине высилась бутылка дешевой водки, открытый пакет апельсинового сока, стояли тарелочки с нарезанной колбасой, сыром и хлебом. Тут же Антон поставил банку маринованных огурцов.

– Потом чай попьем, – сообщил он, ставя чашки на разделочный столик возле плиты. – Я уже заварил зеленый, очень хороший. Из Пекина привез весной, мы там на гастролях были. Давай, садись скорее!

Я опустилась на стул, чувствуя отчего-то смущение. Набор на столе меня не привлекал. Водку я вообще пила только в крайних случаях. А если и пила, то предпочитала закусывать чем-нибудь более существенным, нежели бутерброды с колбасой и сыром.

– Погода-то разошлась, – заметил в этот момент Антон, разливая водку в стопки. – Придется тебе у меня заночевать, – хихикнул он.

Я посмотрела в залитое дождем окно, но промолчала.

– А у меня хорошо, – продолжил Антон. – И потом, места много. Не хочешь со мной лечь, можешь в другой комнате – на выбор. А дочкам твоим позвоним, предупредим.

Он поднял стопку с водкой.

– Давай, Оленька, за твой приход ко мне и в мою жизнь, – сказал он и чокнулся.

Я выпила и поморщилась от резкого вкуса дешевого спирта.

– Эта квартира мне от отца досталась, – сказал Антон, сооружая бутерброд из сыра, колбасы, майонеза и половинки маринованного огурца. – Он раньше жил на Кропоткинской в доме XIX века в большой однокомнатной квартире с пятиметровыми потолками. Потом дом стали расселять, но он не соглашался на предлагаемые варианты. Наконец ему, одному из последних оставшихся в доме, предложили вот эту. И он согласился, все-таки трешка, хоть и в новом районе. Тогда, представь, «Пражская» еще была новым районом, метро даже не было, – хихикнул он и вновь налил.

– Куда ты так торопишься? – недовольно заметила я.

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – захихикал он и опрокинул водку в рот. – Я ведь сейчас типа на отдыхе. Ты не представляешь, что такое работа профессионального музыканта!

– А что в ней такого трудного? – спросила я. – Это ведь не на заводе с утра до вечера и каждый день.

Антон даже жевать перестал и уставился на меня блестящими, ненормально расширившимися глазами.

– Ты и правда не понимаешь?! – после паузы трагическим тоном, достойным отца Гамлета, спросил он.

– Нет, Антон, не понимаю. Но незачем так волноваться.

– Да ты представляешь, сколько энергии я трачу на выступлении?! А репетиции! А гастроли! А вынужденная работа в двух оркестрах, и это бесконечное лавирование, потому что бывает так, что в обоих оркестрах нужно выступать в одно и то же время и приходится искать замену и придумывать правдоподобную причину для инспектора.

Антон плеснул водки и залпом проглотил ее. Потом вскочил и быстро заходил по небольшому пространству кухни.

– Но зачем работать в двух оркестрах? – пожала я плечами, следя за ним взглядом.

Он сразу остановился и посмотрел на меня, как на законченную идиотку. И снова налил. Выпив, сел за стол и ссутулился. Мне стало жаль его, таким он выглядел уставшим и погрустневшим.

– Понимаешь ли, Оленька, официальная зарплата такова, что приходится не только работать в двух оркестрах, но и соглашаться на все халтуры, которые предлагают.

– Но ведь ты солист, первый гобой, – удивленно заметила я.

– И что? – усмехнулся он. – Озвучить мою ставку?

Он назвал цифру, действительно очень скромную.

– Так что с таким ритмом работы ни о каком вдохновении речи быть не может. Крайне редко удается поймать нужную волну и почувствовать себя наравне с богом. Иногда, конечно, я засаживаю с прежней мощью, даже коллеги удивляются, – улыбнулся он.

Его лицо приобрело хвастливое выражение. Антон глянул на меня с гордостью и сказал, что пригласит на ближайшую программу и будет играть только для меня. Он закурил и вновь налил водку. Я уже с испугом смотрела, как он пьет ее. Бутылка была практически пуста. Но Антон все еще выглядел трезвым. Только его глаза ненормально блестели.

– А гастроли часто бывают? – спросила я, видя, что он молчит и неподвижно смотрит в стол.

– Когда как, – очнулся он и поднял глаза. – И только так мы и зарабатываем что-нибудь. Но приходится на всем, буквально на всем экономить. Мы и продукты, всякие там пакетики с супами, палки копченой колбасы, сыр стараемся провезти с собой. И спирт в пластиковых бутылках, типа это вода, – хихикнул он. – Ох, уж эти мне жопочасы!

– Что? – удивилась я и поморщилась.

– Это мы так называем, если на автобусах по Европе катаемся, – пояснил Антон.

Он вдруг начал хохотать до слез и никак не мог остановиться. Веселье всегда заразительно, и я, хотя и не понимала, в чем дело, тоже начала смеяться. Потом зачем-то выпила водки, смешав ее с апельсиновым соком. Вдоволь нахохотавшись, Антон начал взахлеб рассказывать:

– Есть у нас в оркестре некий Петрович, пожилой уже, на валторне играет. И он у нас самый скромный. А тут мы в Австрии возвращаемся после программы в отель. Все сразу в автобусе пить начали коктейли из баночек, смеяться. У музыкантов всегда так. После выступления нужна разрядка, нервы у всех на пределе. А наш отель назывался «Ибис». Подъезжаем мы к нему, а уже темно было. Надпись светится, далеко видно. А знаешь, как отель пишется? Если прочитать русскими, то получится «хотэл». И вот наш скромняга Петрович высунулся в окно и громко говорит: «Ну и дела, ребята! До меня только дошло название места, где нас поселили! Хотэл ибис!» Он замолчал и вдруг добавил с каким-то невероятно смешным кавказским акцентом: «А нэ хотэл, нэ е…ись!» Мы чуть со смеху не умерли.

Антон вновь расхохотался. Но я встала и вышла в коридор. Он тут же ринулся за мной, причем так рьяно, что сбил стул.

– Ну куда ты, лапуль? – торопливо заговорил Антон, хватая меня за руку. – Еще дождь не кончился! Да и поздно уже! Оставайся! Я тебе в гостиной постелю, там диван большой, тебе удобно будет.

Антон вдруг всхлипнул.

– Опять я один буду в этой огромной пустой квартире! Ну пожалуйста! А завтра в Битцу пойдем гулять, потом я что-нибудь вкусненькое к обеду куплю.

Он обнял меня и начал целовать. И я дрогнула. Так захотелось нежности, страсти, мужских объятий. К тому же от выпитой водки внутри разливалась слабость, и никуда не хотелось идти, тем более за окном продолжал лить дождь. Я позвонила домой, сказала, что ночую у тети Златы. Потом пошла в ванную. Антон дал мне свой махровый халат. Приняв душ и переодевшись, я почувствовала себя словно дома. Убрала на кухне, потом пошла в гостиную. Антон стоял возле телевизора и перебирал диски.

– Что будем смотреть, зая? – оживленно спросил он. – Как насчет боевика?

Я равнодушно пожала плечами. Антон поставил диск, мы уселись на диван в обнимку, а потом и улеглись. Он все крепче обнимал меня, его рука забралась под халат, и я перестала о чем-либо думать.

Взаимоотношения души и тела рассматриваются сегодня с самых разных позиций. По одним воззрениям, тело – это дом для души, по другим, тело – некая биологическая машина, полностью подчиненная воле и сознанию, по третьим – душа и тело равноправные партнеры и даже могут разделяться без вреда для себя и вновь соединяться.

Медики, исследуя различные заболевания тела, в общем-то, согласны, что существуют достаточно тонкие, не подвластные экспериментам механизмы, которые через физические, вполне материальные проявления реализуют наши желания, опасения, убеждения. Большую роль в формировании здоровья играют устойчивые стереотипы. Например, человек убежден, что после сорока все без исключения начинают набирать лишний вес. И он обязательно поправится, так как в подсознании уже заложена программа. Или, скажем, сквозняки чрезвычайно опасны для здоровья. Человек, которому это внушили еще в детстве, всю жизнь будет кутаться, сидеть в закрытом помещении со спертым воздухом и при малейшем сквозняке, естественно, простужаться.

Из достаточно изученных и типичных стереотипов – так называемый «синдром годовщины». Человек тяжело заболевает или даже умирает в один день с кем-то, кого он потерял, это может произойти даже через много лет. Для людей, переживших тяжелую потерю, числа, окружающие трагическую дату, составляют зону повышенного риска: это реакция сознания или подсознания на сильное переживание.

Но самая распространенная ситуация, знакомая каждому человеку, – это внезапно заболевшая голова. И когда она возникает при неприятном разговоре, при принятии трудного решения, во время сдачи экзамена или после скандала, нам следовало бы не хвататься за обезболивающие лекарства, а прежде всего спросить себя: о чем болит моя голова?

Во всем мире давно пытаются использовать эту загадочную связь между сознанием и телом. Разработана методика – работа с «управляемым фантазированием». Она успешно применяется даже в онкологии. Но само слово «психосоматика» в России имеет негативный оттенок. У нас все, что имеет корень «психо», настораживает и отталкивает. На Западе совершенно спокойно говорят о психосоматических составляющих в болезнях, и врач-терапевт часто направляет пациента на консультацию к психотерапевту. Это обычная практика. Но в нашей медицине пока все сложнее, в умах по-прежнему стойкий стереотип, и на совет пойти к психотерапевту больной пугается, а родственники говорят, что у него, скажем, просто мигрени, а не психические отклонения, и незачем его отправлять в сумасшедший дом. И из-за этого необоснованного страха перед психотерапевтом болезнь затягивается.

Кроме этого, миллионы людей мучает иная тревога, которую можно определить как страх перед жизнью: перед ее непредсказуемостью, неопределенностью. Избавляется от этого страха каждый по-своему. Кто-то уповает на божью волю и говорит себе, что без этой воли ни один волосок не упадет с его головы. Кто-то начинает активно зарабатывать, считая, что деньги обеспечат его безопасность от неприятных сюрпризов жизни. Кто-то начинает пить или употреблять наркотики. Кто-то полностью погружается в секс и без конца меняет партнеров. А кто-то ищет у себя болезни. И это весьма распространенная форма проявления страха перед жизнью и способ уйти от этого страха. Это увлекательное занятие практически не имеет ограничений, потому что медицинская практика полна самых разноречивых фактов. При большом желании любой человек может найти у себя какие-то отклонения, о которых можно размышлять до бесконечности. У человека появляется много различной литературы, не только популярной, но и чисто научной, он учится читать не просто клинический анализ крови, но и иммунологический, начинает следить за динамикой своего состояния, без конца ходит по врачам.

В принципе, нет ничего плохого в том, что человек зарабатывает много денег или тщательно следит за здоровьем. Но многие переходят грань разумного, и в какой-то момент преувеличенное внимание к одной из сторон жизни приводит к такой же зависимости, как курение или пьянство.

На этой благодатной почве увлечения все новыми оздоровительными системами вошли в моду и стали своеобразной формой массового психоза. Это настроение умов активно и беззастенчиво эксплуатируется «индустрией здоровья». Непонятные книжонки с весьма сомнительными методиками, семинары псевдоцелителей, посещения знахарей очень популярны в современном обществе. Чего только не предлагается для поддержания здоровья – немыслимые и зачастую опасные диеты, всевозможные пищевые добавки и даже употребление мочи.

Беспредел рекламы объясняется элементарно: прогулки на свежем воздухе и контрастный душ не продашь, а какой-нибудь чай для похудания – легко, хотя на самом деле это обыкновенное слабительное. От постоянного поноса вы, конечно, неизбежно похудеете. Но какой ценой? Ценой своего здоровья. А вы уверены, что вам надо именно это?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.