4

На другой день с утра Касьян решил попроведовать земляка-чанингца Иннокентия Чертовских.

— Сходи, сходи, только к обеду вертайся, — сказал ему Семен. — А Кеха уж неделю, как из тайги вышел. Избу спешит строить. Зда-аровую избу.

Иннокентий многодетный, но последние два года около него в Чанинге только младший сынишка жил, которому в школу еще было рано. А старшие все в Беренчаевском интернате. Как подрастет парень или девка до семи лет — так из дома. Шибко переживал Кеха. А как пришло время отдавать в школу младшего, последнего, навьючил свою лошадь Кеха и ушел, обходя зыбкие болота, на Беренчай. После осенью, когда путь наладился, приезжал Иннокентий за остальным добром, хвалился:

— Ничего живем. Ребятишки все, почитай, кроме большака, со мной. В кино ходят. И мы со старухой ходим. А жить здесь без ребятишек на кладбище ровно.

Касьян нашел Иннокентия на краю деревни, около белого сруба. Иннокентий земляку обрадовался. Расплываясь в улыбке, протянул широкую ладонь.

— Знал я, что ты здесь. Придешь, думаю.

— Вот пришел. Строишь?

— Строю.

— Большой дом.

— Мне большой и надо. Скоро старшой мой из армии вернется. Да и мне надоело квартировать у знакомых. Ихняя семья да моя — тесно… Ты постой, сейчас ко мне пойдем. Посидим, поговорим..

Но Касьян остановил земляка.

— Чего я тебя от работы отрывать буду? Тебе день дорог. Мне потом еще нужно о Гришке узнать — слышал, я его привез? — узнать, как он там, в больнице.

— И узнавать нечего. — Иннокентий сел на бревно, жестом пригласил сесть Касьяна. — Вчера сообщение было, что в порядке он.

— Про вчерашнее знаю.

— И седни уже начальство с районом связалось — был я в конторе, — обещали там, что через две недели Гришка на своих ногах притопает. Так что и ходить тебе никуда не надо. Покурим вот лучше, а потом — ко мне. Ребятишек посмотришь.

День солнечный, теплый даже. Редко такие дни зимой выпадают. Хорошо сидеть на бревне, курить самокрутку, щуриться на голубое небо.

— Как жизнь тебе здесь после Чанинги?

Кеха вопроса не понял.

— По-разному Беренчай живет. И вот так живет. Посмотри.

Мимо новостройки пролетел, запрокинув голову, рыжий конь, запряженный в кошеву. В кошеве двое. Один отчаянно растягивал мехи баяна, другой орал и нахлестывал лошадь. Издали, когда лошадь пронырнула узкую лощину и понеслась по заснеженному косогору, это было красиво.

Касьян проводил взглядом гулеванов, тронул бороду.

— Праздник у кого-то. Широко гуляют, — сказал то ли с завистью, то ли с осуждением.

— С бичом-то учительницы муж, Ивашка Торосов.

— Знаю я его маленько. Видел.

— По графику, стервец, живет.

— Как это?

— А так, — Иннокентий сплюнул в снег. — Приди в девять часов к магазину — Ивашка пол-литра берет. Опохмеляется, значит. В это время он добрый и всех приглашает выпить. К обеду, часов в одиннадцать, коня своего, Рыжку, запрягает и летит куда глаза глядят. Тогда опасный он, как медведь-шатун. Сколько сейчас время? Во! Одиннадцать скоро. Ивашка из графика не выбился.

Недалеко от сруба сутулится дощатая времянка с одним широким окном.

— Рамы я здесь сейчас делаю, — махнул Иннокентий на времянку. — Зайдем.

Во времянке бело-желтые ровные брусочки — заготовки для рам. Пахнет стружкой, разогретой смолой, летом.

— Дай-ка я малость поработаю. — Касьян взялся за рубанок. — Да не бойся ты, не испорчу. А потом с Гришкой ты меня обрадовал.

— Ну давай, коль охота, — согласился Иннокентий. — И мне дело есть.

Касьян работал рубанком размеренно, неторопливо. Белая стружка вскипала над рубанком, как мыльная пена.

— Хорошая работа — дом строить.

— Веселая, — соглашается Иннокентий.

— А на что он пьет?

— Ты об Ивашке? — Иннокентий выпрямился. — Жена хорошо зарабатывает. Сам охотничает. Не так давно сохатого завалил. Но ленивый: пьянка время требует. Люди в тайге по два-три месяца живут, а Ивашка самое большее — месяц. А раньше, говорят, работяга был.

Проработали мужики недолго, но Иннокентий сказал:

— Шабаш. Пошли ко мне. Работа никуда не убежит.

— Брат к обеду наказывал вернуться. Обидится, не приду если.

— Не хочу я тебя отпускать. Соскучился по своим. А мы так, паря: ко мне зайдем и к Семену.

Касьян, для себя неожиданно, но словно думал уже об этом много, спросил:

— Так где же тебе лучше живется, если о Чанинге скучаешь?

— Известно, скучаю. Кошка к одному месту привыкает, не то что человек. А там у меня ребятишки народились, выросли. Но опять же, мне теперь свет электрический надо, кино надо, магазин надо. Я как-то еще там, дома, думал: почему это все для других, есть, а для меня нету? И жалко мне Чанингу, во сне иногда ее вижу. Это молодым легко старые места оставлять… Жалко, а с другой стороны… У всякой вещи две стороны есть. Да не две, а больше. И каждая в свою сторону смотрит.

— Как это?

Иннокентий мохнатой рукавицей не спеша обмел с валенок стружку, повернулся к Касьяну.

— А хотя бы так. Вот сидишь в зимовье, мокрый, усталый, лампешка чадит, а над тобой самолеты реактивные летают. И все — издали. Хочется их поближе рассмотреть.

— Бывал же ты в городе, видел.

— Не о том я.

— Понятно, не о том, — соглашается Касьян.

— А потом судьба, она, видно, есть. И у человека, и у дома, и у всей деревни. Так и у Чанинги.

— Какая же у Чанинги судьба?

— Да нет у нее теперь никакой судьбы. Кончилась.

— Ладно тебе, — сказал Касьян, сердясь. — «Судьба, кончилась». Думаешь, ты уехал, так и наша заимка кончилась?

Кеха не обиделся.

— Да я ведь к тому, что народ и в наших краях теперь другой стал. Старикам проще было: жили в лесу, молились колесу. Сыты были — и ладно. Все и счастье. Ну как я своего старшего, Мишку, заставлю сейчас в Чанинге жить? Он и телевизоры знает, и про все другое такое. В армии в большом городе служит. Как я его посажу с керосиновой лампой сидеть? Как без друзей-товарищей оставлю? Уйдет ведь он тогда от меня. Я боюсь, что и Беренчая теперь ему будет мало. — Последние слова Кеха сказал тихо, вроде спрашивал у него, у Касьяна, осторожно и боялся его ответа.

— Мало молодых охотников остается в тайге, — говорит Касьян, и Иннокентий понимает, что это и есть ответ.

— Ко мне зайдем. Встреча у нас все ж таки. Поговорить ведь охота. И к Семену успеем, — потянул Иннокентий Касьяна за рукав.

— Мне в контору сперва надо. Насчет Гришки самому узнать. Ехать ведь мне завтра. Надо что-то его бабе говорить.

— Экий ты, недоверчивый, — удивился Кеха. — Сказывал же я тебе…

— Да я пушнину еще хочу сдать. Узнаю, примут ли седни.

— Это другое дело.

Промхозовская контора стоит на пригорке, почти у самого леса. Сторонний человек, не скажи ему, так и не догадается, что это контора: маленький домишко в три окна. Да и ни к чему большой дом: главная контора промхоза в районе, а здесь приемный пункт пушнины. Правда, в этом домишке свой начальник есть — управляющий отделением.

Ни крыльца, ни сеней у конторы нет. Дверь прямо на улицу. Когда дверь открывается, в избушку врываются клубы морозного воздуха и тают около раскаленной железной печки.

В конторе было на удивление пусто. Лишь грелся у печки незнакомый по обличью нездешний человек, да за низкой перегородкой сидела на полу пожилая женщина, собирала в связки беличьи шкурки.

— Где начальство, Надея? — спросил Иннокентий.

— Тьфу ты, — чертыхнулась женщина. — Теперь ты меня со счету сбил. И так памяти нисколько уже нет, а тут еще над ухом ревут. Откуда мне знать, где управляющий? Дома скорее. Вон человек его ждет. Говорю ему: иди прямо домой — стесняется.

Касьян оглядел незнакомца, прикинул: молодой еще. На худощавом бледном лице щегольские усики. Бороду бреет, а на щеках узкой полоской оставляет. На ногах войлочные ботинки.

Незнакомец тоже без стеснения рассматривал охотников. Особенно долго задержал взгляд на олочах, обуви, горожанам совсем неизвестной.

— Студент, поди? На практику охотоведом приехал? — спросил Касьян.

Парень вроде ждал вопроса, отвечал с готовностью:

— Жить приехал. Вообще хочу здесь жить.

— А делать чего будешь? — у Иннокентия свой интерес. — Может, в школе хочешь работать или в клубе?

— Охотиться хочу.

Иннокентий оживился:

— Да сезон-то кончается. Раньше бы, осенью надо к нам. Припоздал ты.

— Знаю, — соглашается парень. — Только так уж получилось. Потом, собак у меня еще нет. А сейчас щенят у кого-нибудь куплю, а может, и взрослую собаку найду.

— Хорошую не продадут. Только по случаю.

— Да мне для начала хоть бы такую, которая лаяла, — рассмеялся парень.

— Значит, в охотники решил определиться? — Иннокентий подтащил к печке табуретку. — Может, у тебя для города специальности нет?

— Почему нет? — обиделся парень. — Мне уже скоро тридцать. В типографии печатником работал.

— Один приехал, без семьи? — не отставал Кеха.

— Один пока. Отцу до пенсии год остался. Пойдет на пенсию — ко мне переедет. Отец у меня лес любит…

— Женат?

— Нет еще.

— Ты этого пока не говори никому, — засмеялся Касьян. — Здешние девки проходу не дадут. Женихов в Беренчае мало.

Парень оказался разговорчивым. Сам расспрашивал о здешней охоте, о рыбалке, о деревне. Интересовался, у кого можно остановиться на квартире.

— Ха, квартира, — удивился Иннокентий. — К любому заходи, потом выберешь хозяев по характеру. Я дом дострою, ко мне можешь приходить.

— По-доброму, и мне надо дом строить.

— Дело, — соглашается Иннокентий.

За стеной проскрипели шаги. Глухо стукнула промороженная, в белых прожилках инея дверь. На пороге — моложавый, легкий мужик в меховой куртке, в высоких оленьих унтах.

— Управляющий, — шепнул приезжему парню Иннокентий.

— Здравствуйте, — поздоровался управляющий с приезжим. — Здравствуй, Касьян. С тобой, Иннокентий, мы виделись. Ты, Касьян, поди, пушнину принес сдавать? Так приемщик сейчас будет.

— Не принес еще, но сдавать надо.

— Так давай неси.

— Я тогда сбегаю. — Касьян нахлобучил шапку.

Отдав Соне Гришкину пушнину на сохранение, Касьян собрал свою и заспешил в контору. Тут вывалил он из чистого холщового мешка прямо на пол груду меха. Для Касьяна этот момент всегда вроде праздника. Он деланно небрежен к добытой пушнине, разговаривает громко, и совсем не об охоте, а о всяких пустяках. Касьян любит, чтобы в конторе в этот момент были люди — свидетели его охотничьей удачи.

— Можно? — приезжий парень протянул руку, взял темную шкурку соболя. Встряхнул, огладил осторожно.

— Знаешь, какого кряжа? — спросил его управляющий.

Парень отрицательно мотнул головой.

— Баргузинского. Видишь, какой темный? Дорогой. А вот этот енисейского.

— И этот красивый.

— Соболь все ж таки.

— Еще неделю-другую хотел в тайге пробыть, — говорит Касьян, — да вот с Гришкой беда случилась.

— Я, Касьян, хочу спасибо тебе сказать. — Управляющий произнес это серьезно, почти торжественно. — Опоздай ты еще немного, и, врачи говорят, каюк бы Гришке. И хорошо, что сюда привез, в Беренчай. В Чанинге бы ему тоже каюк пришел. А так — жив мужик остался.

— Я о рации тогда скучал.

— Будут у вас и рации.

— Будут, — Касьян недоволен, — когда еще будут.

— Это вы все один добыли? — приезжий тронул Касьяна за рукав.

— Другие больше добывают, — отвечает Касьян, но видно, что доволен. — Если приживешься у нас, могу тебя в следующий сезон с собой взять. Только пораньше об этом сообщи мне.

— Правда? — обрадовался парень.

— А чего не правда? Тайга большая, всем места хватит. И в зимовьях места хватит. Звать меня Касьяном. Запомни.

— А меня Петром.

— Вот и познакомились. При случае в Чанинге будешь, в гости заходи.

— Так ты о моих словах не вспоминаешь? — спросил управляющий Касьяна. — Чтобы переехать вам всей Чанингой сюда?

— Вспоминаю, — ответил Касьян. Он думал о переезде и Иннокентия нашел, лишь бы еще раз убедиться, что переезд нужен.

— Так, значит, убедил я тебя, — расплылся в улыбке управляющий.

— Может, и убедил, — согласился Касьян.

— Я тут для вас, чанингцев, вырезку одну из газеты принес.

— Можно и прочитать, коли интересно.

Управляющий порылся в столе, достал неровно оборванную четвертушку газетного листа.

— Вот это особенно почитай, — показал управляющий на обведенное карандашом место.

«Давно уже даже в самых медвежьих уголках нашего района стали обычными радиоприемники, фотоаппараты, городская мебель. И процесс приобщения к благам цивилизации продолжается. Люди тянутся к поселкам, где есть клуб, школа, почта, оставляют малолюдные заимки. Рождается тип нового охотника, который по-прежнему любит тайгу, азарт охоты…»

Правильная заметка. Но Касьян знает: ни заметка, ни управляющий не могли бы убедить его в переезде до тех пор, пока не созрело решение в душе. А когда оно созрело? Быть может, когда решил Касьян везти Гришку не в Чанингу, а в Беренчай. Быть может, и в этот момент. Быть может…

Всем интересен разговор между управляющим и Касьяном: и Иннокентию, и приезжему молодому парню Петру.

— Ты ведь, Касьян, для Чанинги как стопорное бревно в заломе. Ты переедешь, и все поедут.

— Ну уж, — говорит Касьян, — я держу! Ну, переедем всей заимкой, а жить где будем?

— Это моя забота. На улице не оставим.

— Ты вот, паря, Петра посели вначале.

— И его поселим. Его-то проще всего — один.

Из конторы Касьян вышел вместе с Иннокентием.

— Чудной народ. Не сидит на месте, — говорит Касьян. — Из деревни в город бежит, из города к нам стремится. Не поймешь, кому и что надо.

— Плохо разве, что к нам едут?

— Да разве я говорю — плохо? Только иной городской поживет, поживет, помучается без сноровки и опять уезжает. Были же такие случаи. А наши молодые ребята в городе по улицам штанами метут.

Кому-кому, а Иннокентию известно все это. Конечно, разве заманишь этим приезжим парнем сыновей Ивана, того самого Ивана, у которого он в дому живет. Сыновья Ивана начали охотиться с детства. И добрыми охотниками стали. Но вернулись из армии, отпромышляли по сезону, насытились тайгой и уехали. Оба уехали. На каких-то курсах теперь в городе учатся.

— Мой Мишка вернется, — убеждая себя, сказал Иннокентий.

Касьян ощупал в кармане пачку денег.

Веселая сейчас для Касьяна улица, добрая. И нынче за белку, не пример прошлому году, лучше заплатили. В два раза больше.

— Так ты серьезно решил переезжать? — спросил Иннокентий.

Но Касьян не ответил.