21 Советизация

Вслед за Красной армией в Тбилиси подоспели русские и грузинские партийные деятели и чекисты, которым было поручено демонтировать только что построенную грузинскую демократию. Грузию объявили «Советской республикой», но за отсутствием советов и выборов каждым уездом управляли ревкомы, назначенные верховным ревкомом под руководством Пилипэ Махарадзе, который сочинил помеченную задним числом просьбу от грузинских рабочих и крестьян прислать советские подкрепления. Махарадзе затем привез из ссылки других грузинских коммунистов, в том числе Мамиа Орахелашвили, который будет десять лет возглавлять местную партию, и одноногого Александрэ Гегечкори, на племяннице которого женится Лаврентий Берия. Махарадзе был подотчетен Орджоникидзе и Кавказскому бюро ЦК РКП(б).

За несколько недель большевики провели в Грузии операции, для которых в России понадобилось три года. 24 марта 1921 года разогнали грузинское Учредительное собрание, а затем и все инстанции правосудия. В апреле вся земля была национализирована и стала собственностью «рабочего народа», то есть ревкома. Отменили автокефалию грузинской православной церкви и уволили патриарха. Вместо меньшевистских министров верховный ревком назначил народных комиссаров. Сформировали грузинскую Красную армию, и в мае Грузия и Россия объявили себя «союзниками». Из «выборов» в Советы в конце 1921 года исключили нерабочие элементы и некоммунистические партии; к марту 1922 года Грузия стала Советской социалистической республикой с центральным исполкомом под руководством Пилипэ Махарадзе.

Чтобы до конца обессилить грузинское государство, приступили к созданию «автономных республик». В марте 1921 года Орджоникидзе провел в Батуми обсуждения с абхазскими большевиками и превратил Абхазию сначала в «независимую советскую республику», а несколько месяцев спустя, по настоянию Сталина, — в «автономную республику» в составе Грузии. Аджария же получила автономность не благодаря Орджоникидзе, а потому что турки требовали для этого края особый статус по советско-турецкому договору «О дружбе и братстве» от 16 марта 1921 года, прежде чем отречься от своих территориальных претензий. Таким образом, 16 июля 1921 года Аджария стала автономной советской республикой, которой якобы управлял меджлис. Создание Южно-Осетинской автономной республики оказалось намного сложнее, так как в бывшем Самачабло осетины и грузины давно жили в смешанных деревнях, даже хозяйствах. При меньшевиках, когда южные осетины начали требовать присоединения к Северной Осетии, граф фон дер Шуленбург успешно выступил посредником с грузинским правительством. Теперь же единая Осетия, Северная и Южная, уже не была приемлема для советской власти с ее политикой «разделяй и властвуй». Осетинскую проблему разрешили, объявив Восточную Рачу и часть Северной Картли «автономной южно-осетинской республикой». Этому решению сопротивлялись даже грузинские большевики, тем более что бо2льшую часть населения намеченной столицы новой республики, Цхинвали, тогда составляли грузинские евреи: в Цхинвали были грузинский, армянский и еврейский рынки, но, судя по переписи 1870 года, всего восемь осетинских хозяйств[305]. Вплоть до ноября 1921 года о границах Южной Осетии и статусе Цхинвали спорили между собой даже коммунисты.

Грузинское общественное мнение возмутила советская власть, не только расколовшая страну на «республики», но и раздавшая ненавистным соседям ключевые территории: туркам уступили города Ардаган, Артвин и Олту (всего 12000 км²), занятые ими в феврале 1921 года; армянам подарили часть района Борчало (около 4000 км²); азербайджанцам — большую часть Закаталы. Грузинская интеллигенция протестовала, но напрасно: 7 мая 1921 года писатель и бывший дипломат Константинэ Гамсахурдия написал на имя Ленина открытое письмо, выдвигавшее идею, что Грузия примет коммунизм, если ей разрешат сохранить независимость. Если нет, то Грузия станет для советской России тем, чем Ирландия стала для Великобритании. Среди грузин есть свои Роджеры Кейсменты и Теренсы МакСуини. Оправившись от шока, грузины начали выходить на демонстрации. 24 мая в Тбилиси забастовали. 26 мая 1922 года, к четвертой годовщине грузинской независимости, правительство закрыло школы и заказало литерные поезда, вывозившие учителей и учеников из города, заперло в казармах грузинских солдат и наводнило улицы красноармейцами. В Гори забастовали железнодорожники; зазвенели церковные колокола; начали играть народный гимн независимой Грузии Дидеба («Величанье»). Чекисты открыли огонь. Кое-где, например в Сухуме, русские солдаты отказывались стрелять, но выходить на демонстрации было так опасно, что в следующем году подпольный Комитет свободы просил людей не выходить из домов.

Очередной шаг Москвы взбесил даже большевиков: объявили, что Советский Союз состоит из России, Украины, Беларуси и новой Закавказской республики, в которой Грузия станет всего одним из трех подчиненных составных элементов. Эту Закавказскую федерацию признала Турция в мирном договоре 13 октября 1921 года. Комиссия советского центрального комитета долго слушала прения сторонников федерации (Серго Орджоникидзе, Сталина и Дзержинского) и противников (Буду Мдивани, представителя большинства грузинских коммунистов, уже обозванных «националистами-уклонистами»). Прения кончились тем, что Буду Мдивани ударили кулаком в лицо. Ленин, считавший Сталина и Орджоникидзе типичными грубыми «обрусевшими аборигенами», принял сторону Мдивани, но был так слаб, что не смог настоять на своем. 10 декабря 1922 года Совет Закавказской федеративной республики, который ведал всеми иностранными, военными и экономическими делами Грузии, провел в Баку первое заседание.

Хотя в 1923 году Грузия продолжала вывозить огромное количество марганца в США, Германию и Великобританию и 6000 тонн шелковичных коконов, хозяйство не восстанавливалось. Социалистические экономические меры сурово отразились на населении. В 1923 году распределили землю, учитывая местные условия и размер семей: в Картли средняя крестьянская семья обрабатывала около четырех гектаров, а в Имеретии — два с половиной. Однако арифметика показала, что грузинскому населению не хватало 30000 гектаров пахотных земель. Общий развал экономики, неурожай 1920 года, война 1921 года, оккупация красноармейцами и чекистами привели к повальному голоду. Правительство конфисковало у граждан запасы провианта: тбилисский лавочник Ражден Мирианашвили был расстрелян за то, что скрывал 79 сыров и 12 окороков; тбилисский купец Акопян — за то, что не отдал 44 пары чулок; русский бакалейник Новосильцев — за то, что припрятал сахар и мыло[306].

Советское вторжение вызвало два мятежа, один спонтанный, другой обдуманный. Летом 1921-го Сванетию поднял князь Мосестро Дадешкелиани, изгнав ревком, разоружив красную милицию и заблокировав горные тропинки; затем сванская делегация, отправившаяся в Тбилиси с требованием, чтобы Красная армия отступила и чтобы провели свободные выборы, была арестована. Восстание распространилось на Лечхуми, но хорошо подготовленная Чека привела опытных людей, в том числе Лаврентия Берию, изощренного мучителя, проверенного кровавым опытом в Баку. Советская Россия теперь располагала опытными следователями и военными, чтобы усмирить и Закавказье, и Среднюю Азию. Первым делом чекисты начали обрабатывать упрямых меньшевиков, бывших офицеров и непокорных рабочих. В апреле 1921 года три тысячи социал-демократов собрались, чтобы требовать свободных выборов; в июле 1921 года Сталин с чекистами-телохранителями вдруг появился в Тбилиси (на родину он редко ездил) и обратился к сходу рабочих в театре в Надзаладеви: его освистали и не выслушали. В августе на конференции меньшевики покинули зал, когда вопрос о свободных выборах был вычеркнут из повестки дня. Чека проводила массовые аресты и расстреливала своих жертв ночью в парке Вакэ. Бывшего военного министра выселили (он вернулся, но в 1937 г. был расстрелян). Хотя некоторые меньшевики, например Григол Урутадзе, стали чекистскими шпионами, Чека вынуждена была искать стукачей среди коммунистов и слушателей бакинской академии милиции. Ненужная дупликация учреждений мешала работе: закавказская Чека жаловалась, что грузинская Чека арестовывает ее стукачей[307]. Обе Чека освобождали и вербовали преступников, которые потом превышали полномочия, грабя и убивая не только аристократов и мятежников, но и партийных работников. Чека даже прибегла к милосердию, освободив в 1922 году шестьдесят двух интеллигентов и в 1923 году выселив без дальнейшего наказания семьдесят восемь меньшевиков: ей удалось сделать из 260 апостатов верноподданных коммунистов.

С Церковью Чека вела ожесточенную борьбу, арестовав нового патриарха Амброси, открыто воззвавшего к Генуэзской мирной конференции 1922 года. ОГПУ (переименованная Чека) закрыло тысячу с лишним церквей и расстреляло большое число священников и монахов. В марте 1924 года самого Амброси и старших епископов приговорили к смерти за государственную измену, но общественное возмущение после казни пятерых духовных лиц в Кутаиси в сентябре этого года заставило ОГПУ смягчить приговор, вынесенный Амброси и его коллегам. Амброси даже освободили, но в 1927 году он умер, после того как Берия заново обличил его. «Исполняющий обязанности» патриарха Кристепорэ, послушно потребовавший, чтобы Амброси расстригли, сам к 1930 году жаловался на преследование и на беспощадное налогообложение; в 1931 году умер и он, и Калистратэ, товарищ Сталина по тбилисской семинарии, стал неофициальным патриархом, пользующимся большой свободой (открывал новые церкви, освящал епископов) — немыслимой в Советской России[308]. Как в России, в Грузии рабочих заставляли записываться в Союз безбожников, в котором к 1938 году числились 120000 человек, но который в Грузии был распущен в 1947 году. Некоторые раскольники, в особенности молокане, даже обрадовались советским нападкам на православных, но ОГПУ было встревожено поведением таких сектантов, как «духовные прыгуны»[309], которые теперь стали прыгать даже зимой.

Гонение на религию, подражание нападкам Сталина и Троцкого на российского патриарха Тихона и на русское православие, оказались последней каплей: вспыхнуло восстание. Весной 1922 года кахетинский феодал Каихосро Чолокашвили, известный как Какуца, повел своих партизан, Дружину поклявшихся мужчин (Шепицулта разми), вместе с солдатами социал-демократического командира Михеила Лашкарашвили в горы, где они объединились со взбунтовавшимися хевсурами. Против Какуцы боролись бомбами и артиллерией, но он продержался целых два года, то и дело скрываясь в Чечне. 19 мая 1923 года ОГПУ расстреляло пятнадцать хевсурских мятежников. Отомстив палачам, Какуца и Лашкарашвили стали народными героями. Хотя брат Какуцы погиб в бою, а тесть был казнен, повстанцы захватили город Манглиси и совершили набег на пригороды Тбилиси, прежде чем признать себя побежденными[310]. Осенью 1924 года, оставив в Грузии жену и детей, Какуца перешел турецкую границу и убежал во Францию. Среди сторонников Какуцы был Леван Разикашвили, старший сын поэта Важи Пшавелы. Леван служил большевикам, как служил меньшевикам, главой милиции в Тианети. За участие в мятеже ОГПУ приговорило его к смерти. Грузинские писатели хлопотали перед Орджоникидзе: тот ответил, что «казнил бы самого Важу», и 13 февраля 1923 года расстрелял Левана.

Хотя Какуца отказывался от услуг преступников, бандиты с таким же успехом боролись против коммунистов. Иванэ Крацашвили, внук бандита, завербовав людей, объявленных вне закона, весь 1922 год ускользал от конницы и посредников Чека. В конце концов Крацашвили погиб от рук своих же людей, которым Чека пообещала амнистию[311]. С другой стороны, большевики иногда сами вербовали бандитов: горийская шайка Басилэ Касрадзе, в 1920 году прощенная меньшевиками, в феврале 1921 года по просьбе Александрэ Гегечкори наводила порядок в Цхинвали, где грузины дрались с осетинами. Но люди Касрадзе, ограбив евреев и осетин, начали убивать коммунистов: чекисту Саджая понадобилось три года, чтобы ликвидировать всю банду.

10 февраля 1923 года в Гурии убили трех чекистов: ОГПУ в ответ расстреляло 92 гурийца и пригрозило в случае дальнейших беспорядков перестрелять всех заключенных. Орджоникидзе заявил, что готов убить полтора миллиона грузин ради СССР, и партизанская война продолжалась до 1927 года. 27 марта 1924 года зампред Чека Лаврентий Берия доложил, что уезды «буквально наводнены были сетью банд уголовного и политического характера <…> первую скрипку играли меньшевики»[312]. Он отправил 168 заключенных в Москву на следствие, закрыл четыре подпольные типографии, разгромил отдел милиции, выдававший фальшивые паспорта, и поймал двух меньшевистских вождей, Ноэ Хомерики и философа Сеита Девдариани. Заключенным приходилось тяжко. В Исправдоме № 2 заключенный Челидзе объявил голодовку и написал Берии: «Лучше смерть, чем незаконное мучение». Около семисот «бандитов» было убито или поймано, но положение оставалось критическим.

То, что осталось от социал-демократической и других партий, от грузинской армии и национальной гвардии, слилось в подпольное сопротивление. В апреле 1921 года заседали «межпартийные комитеты», сформировавшие из всех партий комитет независимости (дамком), известный в Грузии и за границей как «Паритетный комитет». Практической деятельностью занимались Военный центр и Дружина поклявшихся мужчин Какуцы. Тактикой руководили два генерала, князь Котэ Апхази и Варден Цулукидзе: 19 мая 1923 года обоих поймали и расстреляли вместе с четырнадцатью другими. Генерала Гиорги Мазниашвили, ставшего красноармейцем, заподозрили в пособничестве, но пока не трогали. ОГПУ, встревоженное обнаруженным, под прелогом борьбы с бандитизмом, профильтровало всех бывших меньшевиков и изъяло у них архивы и печатные станки.

Несмотря на очевидное превосходство ОГПУ и коммунистической партии, Военный центр, как и социал-демократическое правительство, находившиеся в парижской ссылке, и в особенности неуступчивый Ноэ Рамишвили, были убеждены, что хорошо подготовленное и профинансированное восстание пробудит в Европе сочувствие и уничтожит в Грузии советскую власть. Продав половину из 69 ящиков сокровищ, меньшевистское правительство с помощью французского правительства купило себе усадьбу в Лёвиль-сюр-Орж (Leuville-sur-Orge) к югу от Парижа и начало платить своим министрам жалованье. Пока Франция не признала де-юре советской власти, правительство и посольство Жордании пользовались легитимностью. Нетрудно было поддерживать связь с родиной: большевики и меньшевики, те, кто остался, и те, кто уехал, были все-таки школьными товарищами, даже родственниками. К тому же Карсский мирный договор 13 октября 1921 года оставил границу, проведенную через горную и почти безлюдную территорию, частично открытой: несмотря на протесты Чека, вплоть до 1937 года, грузины или турки, проживающие не дальше чем в пятнадцати километрах от границы, имели право переходить границу на три недели, а проживающие не дальше чем в трех километрах — на целый год[313]. Мятежники могли таким образом ускользнуть из страны, а агенты-эмигранты — проскользнуть в нее, когда в этом была необходимость. Мусульманским грузинам охотно давали визы на поездки в Турцию, а турецким грузинам — в Грузию. С одной стороны, Жордания и Рамишвили с большим энтузиазмом поощряли повстанцев, с другой — Лаврентий Берия, уже признанный Вячеславом Менжинским, главой московского ОГПУ, звездой закавказской разведки за раскрытие эмигрантских заговоров, с равным оптимизмом занимался инфильтрацией и дезинформацией парижских эмигрантов. К концу 1924 года Берия и его коллеги пользовались такой репутацией, что Москва запретила закавказскому ОГПУ вмешиваться в их дела.

Подпольные социал-демократы в Грузии предупредили Жорданию, что ОГПУ узнавало все заранее; завербованных бывших министров, например Ноэ Хомерики, заставляли писать во Францию, что борьба безнадежна. Несмотря на зловещие сведения, было намечено восстание — сначала на февраль, потом на август 1924 года. В мае генерал Валико Джугели, обучавшийся во Французском национальном военном училище Сэн-Сир (Saint-Cyr), тайком пересек турецкую границу, чтобы руководить восстанием, но в августе его поймали, подвергли пыткам и заставили всех письменно оповестить об отмене восстания. После неудачной попытки покончить с собой Джугели был якобы заживо сожжен агентами ОГПУ[314]. 28 мая подпольная организация провозгласила всеобщую забастовку: Мамиа Орахелашвили в телеграмме к Сталину объявил, что бывших меньшевиков отправляют в Москву или задерживают в Грузии как заложников, чтобы расстрелять в случае восстания, и 12 июля по всей Грузии провели массовые аресты.

Несмотря на очевидную готовность ОГПУ и партии, дамком воззвал к народу. 28 августа, в четыре утра, в шахтерском городе Чиатура 112 социал-федералистов с одним пулеметом, который часто давал осечку, заняли вокзал и мосты и перебили или арестовали коммунистов. Затем тысяча с лишним мятежников, среди которых были крестьяне и школьные учителя, напали на деревни около Кутаиси. Имеретинские большевики отступили в маленький город Свири, где получили подкрепление армейскими курсантами и войсками ОГПУ под командованием беспощадного Титэ Лордкипанидзе. Плохо вооруженные и организованные мятежники не смогли взять ни одного крупного населенного пункта. В Кахетии группа под руководством священника попыталась захватить базу Вазиани, где стояли 120 орудий. В Тбилиси милиция была слишком хорошо подготовлена, и жители столицы не верили заявлениям меньшевиков, что восстание распространяется на все Закавказье и что британцы будут поддерживать их десантом. В три дня восстание было подавлено: самолеты бросали листовки, обещающие «прощение» в обмен на капитуляцию. По пути из Ростова в Москву меньшевистских заложников расстреляли. Имеретинских мятежников втолкнули в битком набитые вагоны и повезли под Зестапони к братским могилам, где их расстреляли кого из маузера, а кого из пулемета и покрыли трупы известью. В селе Руиси семьи расстреляли целиком, включая маленьких детей. В Сенаки расстреляли 500 мингрельских мятежников (из крестьян, дворян и даже советских служащих)[315]. Вождей Паритетного комитета нашли в монастыре Шио-Мгвимэ. Им предложили выбор: либо приказать мятежникам сдаться, либо расстрел на месте. Председатель комитета князь Котэ Андроникашвили, уже в кабинете у Берии, издал приказ прекратить огонь. (Только Какуца в Кахетии продолжал бороться еще два месяца.) Из членов дамкома расстреляли не всех, а Котэ Андроникашвили даже позволили заявить членам французской делегации: «Восстание было неминуемым последствием политики оккупационных властей, и мы до сих пор остаемся на той же позиции. Главной целью и лозунгом восстания было восстановление независимости Грузии <…> за нами осталась моральная победа». По расчетам Андроникашвили, в расправе погибло не меньше 4000 человек.

Свидетель восстания и расплаты немецкий профессор Эрих Обст писал: «Когда мы прибыли в Тбилиси, там царил траур. Особенно в грузинской части города. Много женщин ходило в черных одеждах, и их лица выражали глубокую скорбь. Среди мужчин тоже попадались носящие траурные повязки. Но они старались быть более осторожными, чтобы их не заподозрили. Не осталось почти ни одной семьи, у которой бы не было потери и которой бы не касался этот траур. Восстание было подавлено с невероятной жестокостью. <…> Настоящие жертвы мстительного солдатья исчисляются тысячами, их расстреливали без суда, часто даже когда было очевидно, что никакого участия в восстании они не принимали. Да, была беспредельная жестокость, беззаконие, унижение человеческого достоинства, террор и высылки, расстрелы и закапывание живьем». Обст замечает, что восстание является скорее национальным и антироссийским, чем антисоветским, и что в Тбилиси и Батуми никаких признаков мятежа не было[316].

1 сентября 1924 года не меньше 980 человек, большею частью выдающихся дворян и интеллигентов, были расстреляны по приговорам тройки партийцев и чекистов (палачами работали татары и азербайджанцы). Многие из жертв были случайно схваченными невинными родственниками или друзьями мятежников. Столько же жертв, среди них писателя Константинэ Гамсахурдия, вернувшегося из интернирования, а затем из грузинского посольства в Германии, отправили в арктические лагеря.

Среди немногочисленных пощаженных был прозаик Михаил Джавахишвили, за жизнь которого хлопотал Союз писателей. Жестокая расправа шокировала даже Сталина, 2 сентября приказавшего закавказской партии прекратить все казни[317]. Но Орджоникидзе, вызванный Центральным комитетом РКП (б), извиняться не собирался: «Эти господа <…> дали нам возможность немного прочистить наши ружья. Мы провели массовые расстрелы; может быть, мы перестарались немножко, но сейчас ничего не поделаешь».

Подавление восстания привело Жордания, Рамишвили и Гегечкори в такое же отчаяние, как тремя годами ранее их изгнание из Грузии. Многие свалили вину за кровопролитие на них; эмигранты начали раскалываться на враждебные фракции. Хотя грузин в Европе было относительно мало — всего 2000, из которых половина проживала во Франции, а остальные в Германии, Чехословакии и Польше, — они оказывали на политику серьезное влияние. После событий 1924 года советские грузины связывались с братьями по несчастью и пытались вкрадываться к ним в доверие. В декабре 1924 года Буду Мдивани с шурином Сталина Алешей Сванидзе приехали с торговой делегацией в Париж, встретились с Григолом Вешапели, одним из основателей дамкома, и дали ему деньги, чтобы издать в Париже примиренческий журнал Новая Грузия. Остальные эмигранты сразу порвали с Вешапели, напугали его метранпажа, и Вешапели почувствовал себя «затравленным зверем». В 1925 году приехал сам Анатолий Луначарский, чтобы устроить в Париже выставку грузинского искусства и уговорить эмигрантов принять в ней участие. 9 июня 1926 года ОГПУ захлопнуло ловушку: Григола Вешапели застрелил в такси Автандил Мерабишвили, социал-демократ, признавшийся, что его завербовал ОГПУ, но который затем настаивал, что на самом деле он — ярый антисоветчик, член грузинской правой националистической группы «Белый Георгий». (Французские жандармы уже его арестовывали за нападение в кафе «Вольтер» на Вешапели и его друзей.) Мерабишвили защищали перед судом адвокаты-коммунисты, и судья, как многие французы относившийся с сочувствием к политическим убийствам, его оправдал. Берии не в последний раз удалось убить эмигранта, а убийство представить как результат эмигрантских распрей[318].

Подобными провокациями в Берлине и Париже занимался агент ОГПУ Пирумов. В 1924 году в Праге некий Дзиндзибадзе открыл огонь на сходке грузинских студентов, но избежал ареста под предлогом того, что его действия были якобы результатом «личной провокации». Впоследствии были распространены слухи, что на самом деле массовое покушение на студентов замыслил Ноэ Рамишвили. (Потом стало известно, что Берия предложил Дзиндзибадзе репатриацию в обмен на признание, что он — убийца-меньшевик.) Одним из главных центров грузинской эмиграции стал автомобильный завод «Пежо» в Оденкуре вблизи швейцарской границы (на этом заводе социал-демократы из профсоюза решали, кого нанимать, а кого увольнять). В сентябре 1926 года националисты (приверженцы Какуцы), просоветские рабочие и меньшевики начали драться между собой: из семнадцати раненых двое погибли, среди них Шалва Карцивадзе, коллега Ноэ Рамишвили. Меньшевики сделались главной мишенью: в 1926 году Карло Чхеидзе был найден зарезанным — мало кто поверил, что он совершил самоубийство. Во Францию приехал известный большевистский киллер Алиханашвили (убивший до революции генерала Алиханова-Аварского): он вернулся в Грузию и упрекнул ОГПУ, что мало убивают меньшевиков. Меньшевики во Франции приняли меры обороны: когда Давит Чхеидзе, участник восстания 1924 года, объявил, что он примирился с советской властью, меньшевики положили его в психиатрическую лечебницу. Чхеидзе освободил блестящий адвокат, коммунист Анри Торрес (Torr?s), специалист по защите левых убийц, прославившийся оправданием «одинокого мстителя» Шулэма Шварцбарда, убийцы Симона Петлюры.

Польская разведка, решительно и любыми средствами подрывавшая большевизм, охотно поддерживала грузинских меньшевиков. Ноэ Рамишвили и потом Эвгени Гегечкори ездили в Варшаву, поляки финансировали тайные поездки в Грузию, проверявшие существование в стране подпольного сопротивления. Эти поездки иногда кончались тем, что Чека ловила и казнила агентов: люди Берии были озабочены тем, что меньшевикам помогали не только агенты польской, турецкой и французской разведки, но и компании, искавшие доступа к бакинской нефти. Немцы тоже проявляли интерес к грузинским эмигрантам: у многих офицеров сохранились приятные воспоминания о Грузии 1918 года, и в немецких университетах работали хорошие грузинские специалисты и ученые. В 1925 году Спиридон Кедиа, национальный демократ и член дамкома, встретившись с Адольфом Гитлером, сделал попытку вытеснить из меньшевистского правительства Ноэ Рамишвили, чтобы сформировать новое германофильское правительство.

Берии удалось уговорить генерала Мазниашвили, приговоренного к смерти после восстания, но не казненного, а выдворенного, стать агентом ОГПУ: из Франции Мазниашвили написал Берии об отчаянном состоянии эмиграции после разгрома восстания[319]. (В 1926 году Мазниашвили вернулся в Грузию и поселился у себя в деревне, пока его не расстреляли в 1937 году.) Следующей мишенью Берии оказался Какуца. Расстреляв тестя Какуцы, но сохранив жизнь жене и дочери, Берия и шантажировал, и манипулировал его презрением к меньшевикам: Какуце больше нравились квазифашистские члены «Белого Георгия». Несмотря на предложенные две тысячи долларов и усилия советского агента Григола Гегелиа, Какуца, как и его союзник Спиридон Кедиа, не захотел публично заявить о новых просоветских взглядах. Берия отомстил, сначала подбросив Какуце поддельные золотые монеты и донеся на него во французскую полицию, а затем пришив ему дело о краже у французского Военного министерства[320]. Французская полиция не поверила доносам, и советским агентам пришлось распространять слухи, что Какуца готовит покушения на Жордания и Рамишвили.

Смерть Какуцы в 1930 году от чахотки потребовала другого подхода. К этому времени советская пропаганда винила меньшевиков за неудачи в коллективизации крестьянства. 7 декабря, когда Ноэ Рамишвили шел к метро, его застрелили. Его спутник был ранен пулей, но задержал убийцу и передал его в руки жандармов. Убийца Пармен Чануквадзе заявил, что выстрелил в Рамишвили по личным причинам, что из-за Рамишвили его уволили с работы на заводе «Пежо», но затем прибавил, что он винил Рамишвили в кровопролитном восстании 1924 года. Чануквадзе придумал вторую причину в последний момент, так что защитник Анри Торрес не смог добиться его оправдания[321]. Убийцу приговорили к десяти годам тюрьмы, но через несколько месяцев освободили по невменяемости. По всей вероятности, Чануквадзе являлся агентом ОГПУ, а Рамишвили давно сам подписал себе смертный приговор, в 1919 году приказав арестовать Берию и до этого у всех на глазах оскорбив Сталина, даже кулаками сбив его с ног. Во многих отношениях убийство Рамишвили напоминает убийство Петлюры Шварцбардом.

Спиридон Кедия и другие «правые» грузины, незаметно для себя управляемые бериевским агентом Гегелия, признали, что они «воспользовались» Чануквадзе. Одним ударом, казалось, обезоружили всех меньшевиков: Эвгени Гегечкори перестал интересоваться политикой, и борьба эмигрантов перешла в руки правого крыла, поддержанного немецкими фашистами и антисоветской Польшей.

События 1924 года в Грузии повлекли за собой голод и анархию: в докладах ОГПУ пишут о том, что горожане в Ахалкалаки кормятся травой, ходят голыми, спят на земле[322]. Сиротские дома были переполнены, и в 1926 году Наркомат просвещения передавал воспитанников детдомов в крестьянские семьи, «для подготовки к сельскохозяйственному труду»[323]. Через год стало легче: без малого тысячу заключенных освободили, с крестьян брали меньше налогов, и бандитизма было меньше. Но, несмотря на НЭП с его частичной реставрацией рыночной экономики и раздачей земли крестьянам, Грузия уже не могла прокормить собственное население. В декабре 1927 года ОГПУ докладывало, что в Тбилиси и Зугдиди царит голод и поездные бригады из-за недоедания не справляются с работой[324]. Весной 1928 года в Тбилиси вспыхивали хлебные бунты. Крестьян особенно возмущали репрессии против религии, заставлявшие верующих ходить за сто километров на крещение или похороны; в 1929 году аджарские мусульмане взбунтовались, когда партия запретила хиджаб и закрыла все медресе (тут вмешался Берия, отменив ограничения на мусульманство).

Однако партия с блестящим успехом мирила коммунистов с интеллигенцией: секретари парткомов, например Бесо Ломинадзе, учились вместе с поэтами-символистами Тицианом Табидзе и Паоло Яшвили. К концу 20-х годов творческая интеллигенция и большевики пировали вместе и женились друг на друге. В этих кругах выделялся поэт Николо Мицишвили, в 1925 году вернувшийся из Франции в качестве бериевского агента. В 1927 году Константинэ Гамсахурдия вернулся из соловецких лагерей, перевел дантовский Ад и навел на более принципиальных интеллигентов ужас, подружившись с Берией.

Вся власть в Грузии в принципе сосредоточивалась в руках первого секретаря Закавказского краевого комитета ВКП(б) Мамиа Орахелашвили, который отвечал перед московскими грузинами Орджоникидзе и Сталиным. Закавказским ОГПУ управлял сначала Соломон Могилевский с помощью кровожадного друга Сталина, Георгия Атарбекова. Но мозгом и мотором службы безопасности с самого начала был молодой инженер-недоучка Лаврентий Берия, родившийся в 1899 году. В 1923 году московское ОГПУ наградило Берию именным браунингом. В 1925 году Могилевский и Атарбеков погибли, когда самолет «юнкерс» вдруг по необъяснимым причинам разбился. В катастрофе видно руку Берии, на которого сваливали вину за не одну скоропостижную смерть, например «самоубийство» его тестя, старого большевика Александрэ Гегечкори. Номинальным шефом Берии после смерти Могилевского стал свояк Сталина Станислав Реденс, который по-грузински не говорил и к тому времени уже спился. Берия, использовавший Реденса, чтобы сблизиться со Сталиным, в то же время дискредитировал и позорил его. Назначив грузин и мингрелов, Берия избавился от поляков, азербайджанцев и латышей, руководящих закавказской тайной полицией.

Берия, репрессировав в Грузии социал-демократов, меньшевиков, православных и свободомыслящих интеллигентов, подражал Менжинскому в Москве, но там, где это можно было сделать безнаказанно, он подстраивал советскую политику под грузинские обстоятельства. Больше всего нужно было произвести на Сталина хорошее впечатление и предотвратить распространение врагами слухов, что в 1919 году он был не показным, а настоящим агентом азербайджанских националистов. Берия, как и другие коммунисты, был вынужден хотя бы временно терпеть фактическую независимость Абхазии и ее вождя Нестора Лакобы, которому Сталин доверял и покровительствовал, как никому другому. Для Сталина Абхазия осталась последним островом спокойствия и благополучия, где можно было самому отдыхать, вознаграждать друзей и изолировать врагов, поэтому вплоть до 1936 года Абхазии разрешали не участвовать в классовой и экономической борьбе, опустошающей остальной Советский Союз.

Своим восхождением Берия был обязан главным образом безалаберности грузинских партийных вождей — Петрэ Агниашвили, Мамиа Орахелашвили с женой Мариной, Михеила Кахиани. Партийцы старались быть предприимчивыми, разрешив в одно время торговлю землей, а в другое — слив частные фермы в кооперативы. Подписывали контракты с американским бизнесменом Авереллом Харриманом, чтобы отстроить Поти и вывозить марганец. Но даже к 1927 году грузинская промышленность и сельское хозяйство производили меньше, чем в 1913-м. Новых путей сообщения и новых заводов не было, только новые гидроэлектростанции поднимали уровень жизни. Правительство Орахелашвили потворствовало краже государственных фондов, вымогательству и кумовству. После мусульманского бунта 1929 года Аджария стала фактически неуправляемой. В Абхазии Лакоба оставлял безнаказанным целый ряд убийств и злоупотреблений властью (в любом случае, пока Сталин был привязан к Лакобе, грузинские власти не могли избавиться от него).

Но в расслабленной и попустительской атмосфере расцветала культура: грузинские историки, лингвисты, прозаики и поэты, художники, композиторы, режиссеры и кинематографисты лихорадочно творили. Благодаря выставкам, переводам, обменам делегациями писателей, театральным декадам грузинская культура становилась известной не только в СССР, но и в Европе. Расцветало высшее образование: из Тбилисского университета вышло новое поколение историков, искусствоведов, физиков и биологов, так что конец 1920-х и начало 1930-х можно считать возрождением. Марксистская доктрина, судя по всему, меньше препятствовала ученым в Тбилиси, чем в Москве.

Внутрипартийная борьба также слабее отражалась на Грузии, чем на остальном СССР. Хотя и в Тбилиси приверженцев Троцкого исключали из власти, их было мало; в Закавказье незачем было бороться со сторонниками Зиновьева, Каменева или Бухарина, которые на Грузию мало влияли. Тех, кто ругал Сталина или Орджоникидзе, изгоняли из партии, но часто через некоторое время прощали и принимали назад. Но в Грузии особенно заметна была смена поколений. Старые большевики, например Махарадзе и Ломинадзе, либо уходили на задний фон, либо занимали должности в других республиках СССР или даже в Коминтерне; из рядов комсомола и ОГПУ появлялись новые люди, никогда не стрелявшие во врага и никогда не излагавшие марксистских учений.

Жизнь грузинских крестьян и партийных деятелей перевернул сталинский «великий перелом» 1929 года, поработивший крестьянство, чтобы финансировать создание советской промышленности и военной мощи и создать нужный для такого подвига городской пролетариат. Как и в других республиках, крестьянство разделили на бедняков, которые станут крепостными XX века, кулаков, которых лишат всей собственности и переселят, если не перебьют, и на середняков, которых, скорее всего, лишат собственности. В этом хождении по мукам, унесшем за четыре года, по всей вероятности, десять миллионов, Грузия, где выращивалось относительно мало хлеба, страдала меньше, чем Россия или Украина: из крестьян всего 1–2 % числилось кулаками (Абхазия, которая, по словам Лакобы, уже была равноправной, почти совсем избежала коллективизации). Но первое «головокружение от успехов» отразилось и на Грузии, где крестьяне, так же как в России, не сдавали, а резали скот и летом 1930 года уходили из новых колхозов. ОГПУ управляло всем ходом коллективизации — в конце 1930 года оно докладывало, что Грузия потерпела катастрофу: 41000 голов рогатого скота, 36000 баранов и 60000 свиней были истреблены крестьянами[325]. Тракторы и оборудование, обещанное новыми МТСами, не были доставлены; новые колхозники бастовали. В колхозах дома председателей поджигали и активистов избивали; ОГПУ приходилось спасать заложников и партийных. Обездоленные кулаки занялись бандитизмом. Реденс и Берия попросили прислать тысячу вооруженных солдат, 30 пулеметов, 500 гранат и 300000 пуль, чтобы подавить крестьянские волнения[326]. Решили задержать не больше 500 кулаков и не больше 500 меньшевистских диверсантов; в 1933 году всего лишь 300 кулацких семей переселили из Грузии в Сибирь. Коллективизация проводилась медленно: к 1932 году в колхозы вошла только четверть всех крестьянских семейств и только к 1937 году — три четверти.

Москва сочла, что в Грузии партия дала промах и уже в конце 1929 года сняла Орахелашвили с женой; на пост первого секретаря Закавказья назначили русского и перевели грузинские кадры в Украину, Среднюю Азию и Москву. Бесо Ломинадзе, критиковавшего Сталина, перевели на Урал, где Орджоникидзе смог несколько лет сохранять ему жизнь (Ломинадзе в 1937 году самоубийством опередил арест и расстрел). Все эти перемены расчистили путь Берии к власти; к августу 1931 года он наконец получил место в коллегии всесоюзного ОГПУ. Уже в июле этого года Орджоникидзе обсуждал со Сталиным и Лакобой, можно ли передать Закавказье в руки этого тридцатидвухлетнего выскочки. В архиве Лакобы (теперь находящемся в Гуверовском институте Стэнфордского университета) сохранилась карандашная стенограмма совещания:

12 июля я застал Кобу [Сталина], Серго и Ворошилова. Произошел следующий разговор (диалог):

СЕРГО: Что, вышибаете Мамию?

Я [Лакоба]: Нет, мы его не вышибаем.

СЕРГО: А кто его вышибает?

Я: Он сам себя вышибает.

СЕРГО: Как это он себя вышибает?

Я: Мамия никого и ничего не организует, никого не призовет к порядку, он хочет, чтобы все делалось само по себе. <…>

КОБА: А Берия подойдет? В Закавказье?

Я: Единственный человек, который работает по-настоящему, — это Берия. Мы можем быть пристрастны к нему. Это вам виднее. Я могу сказать только одно.

СЕРГО: Берия молодец, работает.

Отец Берии был мингрельским крестьянином, а мать — родом Джакели, потомком атабагов Самцхе. Берия, как и Сталин, уже в школе проявлял решительность и ум; при поддержке честолюбивой матери Берия стал патологически злопамятным. В отличие от Сталина он берег семью, в особенности глухонемую сестру Ану. О ранних годах Берии мы знаем только понаслышке: школьный учитель будто бы ему сказал, что он станет «либо бандитом, либо жандармом». Во всех его инициативах мы видим чрезвычайный управленческий талант, беспощадность и неуправляемую, садистскую чувственность. Вначале Берия учился на инженера-гидравлика и одно время даже отпрашивался с чекистской работы, чтобы поехать в Бельгию учиться дальше. В 30-е годы он с большим знанием дела заведовал индустриализацией Грузии, надзирая за инженером Володей Джикия, осушающим рионские болота. По бериевским проектам расширяли цитрусовые и чайные плантации и вводили культивацию таких экзотических фруктов, как фейхоа. Бактериолог Гоги Элиава боролся с эпидемиями, пока его не расстрелял Берия, влюбленный в его любовницу. По всей Грузии строили дороги и копали шахты. Берия поощрял фольклористов и кавказологов-лингвистов Акаки Шанидзе и Арнолда Чикобаву. В первые годы его руководства члены Союза писателей, особенно после Первого Всесоюзного съезда 1934 года, преуспевали, подрабатывая в райкомах и парткомах. Но в борьбе с коррупцией даже Берия оказался беспомощным: в 1934 году милиционеры все еще угоняли скот, а аджарский нарком юстиции присваивал конфискованное добро и за взятки освобождал преступников.

В щепетильных этнических вопросах Берия проводил скорее шовинистическую прогрузинскую политику. Грузины всегда возмущались, когда русские власти разрешали преподавание и печатание на мингрельском. В других республиках СССР создавались несколько десятков «новописьменных» языков, и некоторые мингрелы, которые в таких районах, как Гали, не всегда владели грузинским, требовали того же статуса. В 20-х годах Орахелашвили то потворствовал мингрельскому «сепаратизму», то наказывал за «сепаратистский национализм». С 1929 по 1931 год, однако, Закавказский центральный комитет обсуждал разные предложения относительно того, разрешить или запретить издание мингрельской газеты Казакиши [Крестьянская]. В 30-е годы национализм уже считали антисоветским преступлением, и Берия, сын мингрела, начал подавлять язык, якобы из-за опасности, что мингрелы потом будут требовать автономии[327]. Издание сочинений Сталина и Ленина на мингрельском языке было прекращено, а другие книги — запрещены, несмотря на воззвания к Сталину. По радио перестали вещать по-мингрельски. Последним официальным мероприятием на мингрельском языке был показательный суд в 1937 году.

Каждый раз, когда Сталин приезжал на Кавказ (чаще всего в Абхазию, в Тбилиси в последний раз он был в 1935 г.), Берия невероятными вывертами демонстрировал свою лояльность: инсценировав атаку на сталинский катер, он вклинился между вождем и воображаемыми захватчиками (этот теракт 23 сентября 1933 года он потом приписал Лакобе[328]), махал топором на врагов, якобы спрятавшихся в кустах, качал Светлану Сталину на коленях. Главным же делом Берии было внедрение своих агентов в хозяйство Сталина. (Иногда Сталин обращался к Берии с просьбами, например в 1933 году освободить преподавателя Николоза Махатадзе («Знаю его по семинарии и думаю, что не может быть опасным для соввласти»). В 1934 году, когда ОГПУ расширили в огромный Наркомат внутренних дел с новой формой, Берия вырядился павлином. Хотя Берия стал первым секретарем ЦК КП(б) Грузии, он предпочитал внушать интеллигенции страх, надев яркую форму НКВД, перед тем как произнести речь в опере или в партийном доме.

В 1936 году Берия сменил тщеславие на тиранию, такую страшную, что ее можно сравнить только с опустошениями Тамерлана или Шах-Аббаса. В Москве Сталин уволил и потом арестовал главу НКВД Генриха Ягоду, якобы слишком вяло истреблявшего оппозицию, и назначил «кровавого карлика» Николая Ежова. Наконец Сталину удалось сделать своего человека главой тайной полиции. Судя по всему, Сталин эту должность предлагал Нестору Лакобе, который от нее отказался. «В аду нет фурии страшнее Сталина, отвергнутого с презрением»: вождь разрешил Берии уничтожить Лакобу. «Демократическая» конституция 1936 года распустила Закавказскую ССР и сделала Грузию, Армению и Азербайджан отдельными республиками в составе СССР. Берия продемонстрировал новые полномочия, пригласив к себе в кабинет первого секретаря ЦК КП(б) Армении Агаси Ханджяна (неудачно пошутившего, что Тбилиси — армянский город), застрелил его, завернул труп в ковер и объявил, что Ханджян покончил с собой. Лакоба уже был не в состоянии отказаться от такого же приглашения: Берия с женой и матерью накормили абхазского вождя отравленной форелью, и он умер в судорогах в опере у всех на глазах. Берия с женой приехали в Сухум на похороны, но в последующие годы могила была раскопана, а семья и друзья Лакобы почти целиком истреблены. Абхазия была подвергнута жестокой чистке и заселена мингрелами и грузинами, которые должны были управлять племенем, «довольствующимся своими мандариновыми деревьями».

На самом деле Берия начал подкапываться под Лакобу, фаворита Сталина, и потому — соперника, десятью годами раньше. В 1925 году Берия вытеснил из ОГПУ сводного брата Лакобы Михаила, обвинив его в разбойничестве, в том, что он подверг пыткам родственников девушки, отвергнувшей его, и что защищал белогвардейцев (обвинений было всего сорок одно). Берия ругал абхазских партийцев за то, что они связывались браками с аристократами[329]. Все, чего Берия тогда добился, была резолюция: «Н. Лакобе указать на необходимость обратить серьезное внимание на подбор работников» — и выговор от Сталина, что Лакоба еще не создал хотя бы фасад социализма в Абхазии.

В 1937–1938 годах Берия избавился от всех членов партии, способных его разоблачить, — например наркома просвещения Эдуарда Бедия, настоящего автора Истории большевизма на Кавказе (на самом деле панегирика Сталину), якобы написанной Берией, — от всех, кто мыслил независимо, кто нечаянно или нарочно обижал его, кому он завидовал и кого ревновал. Из партии было исключено 6572 человека. Исключенных чаще всего арестовывали, а иногда расстреливали. Уже к концу 1936 года Берия с разрешения Сталина арестовал ведущих большевиков, включая Буду Мдивани и Малакию Торошелидзе, ректора Тбилисского университета, с которым Сталин в 1932 году горячо целовался. Всех «замешанных в контрреволюционных троцкистских группах» вскоре расстреляли. К лету 1938 года больше половины кадров НКВД и партии, от четы Орахелашвили (якобы британских шпионов) до мелких виновников, приговорили как шпионов или троцкистов к смерти. Даже Орджоникидзе, усердный покровитель Берии, после того как Сталин в феврале 1937 года заставил его покончить с собой, если верить Берии, оказался вредителем, собиравшимся «обезглавить Грузию». Берия, присмотрев дочку или подругу жертвы, уничтожил самых блестящих ученых и техников в Грузии — Володю Джикия и Гоги Элиава. Он убил режиссера Сандро Ахметели, у которого перенял методы Станиславского, чтобы заставлять обвиняемых признаваться в самых невероятных преступлениях (в покушениях на Сталина и Берию, передаче Аджарии Турции, отравлении водохранилищ сибирской язвой). В отличие от Сталина Берия музыку не любил: он расстрелял дирижера и композитора Эвгени Микеладзе (жена Микеладзе Кетеван в конце концов вернулась из ГУЛага и вдохновила режиссера Тенгиза Абуладзе на фильм «Покаяние»).

Берия перестал относиться с терпимостью к Церкви: старого священника Павлэ Дашниани расстреляли 27 ноября 1937 года за то, что крестил сто двадцать детей, хотя у него был мандат от кутаисского и гелатского епископов[330]. В июне 1937 года Берия разгромил писателей, которых раньше так опекал: вождь голуборожцев (неосимволистов), романист и драматург Григол Робакидзе с разрешения Орджоникидзе поехал с женой в Германию, полюбил Гитлера и не вернулся. Побег Робакидзе оправдал в глазах Берии истребление четверти членов Союза писателей. Арестовав двенадцать писателей, Берия в июне 1937 года созвал остальных на встречу и предупредил: «У некоторых из вас есть необъявленные связи с врагами народа… Пропускаю фамилии». Членов Союза заставляли заседать всю ночь напролет, доносить друг на друга и сознаваться в идеологических преступлениях, пока в фойе ждали агенты НКВД, которые должны были уводить обвиненных и сознавшихся. Поэт Паоло Яшвили застрелился во время заседания; остальные члены объявили его поступок «омерзительным», а прозаика Михеила Джавахишвили, вслух выразившего сочувствие, увели на пытки и казнь[331]. Арестованных пытали и шантажировали, пока они не называли десяток сообщников. Несчастная «троцкистка» Лида Гасвиани, дочь главного издателя, дала компромат на всех своих любовников среди писателей, снабдив Берию показаниями, которые могли обречь на смерть почти всех членов Центрального комитета грузинской компартии, не говоря уж о Союзе писателей. Горсточка писателей, с идеологической точки зрения самых уязвимых, были освобождены от этого хождения по мукам: поэты Галактион Табидзе, Иосеб Гришашвили и прозаик Константинэ Гамсахурдия (в романе Похищение луны изобразивший Берию как насильника и отцеубийцу). Берия знал, что Сталин читал и ценил всех троих. На заседаниях Гамсахурдия мог безнаказанно говорить что хотел: он напоминал коллегам, что «посылать интеллигентов в лагерь — значит подражать Гитлеру», что «тот факт, что русские обрезают елки, не значит, что грузины обязаны обрезать грецкие орехи». Некоторые бывшие члены антикоммунистических партий, например социал-федералист и фольклорист Тедо Сахокия, жили на свободе, хотя свидетели отмечали, что после 1937 года они перестали спать по ночам. В Тбилиси свободно ходил и работал Петрэ Багратион, прямой наследник последнего царя Картли-Кахетии.

В конце июля 1937 года Ежов предложил массовое кровопролитие (или «разгрузку») ненадежных элементов, сначала в рядах НКВД и партии, а затем среди городского населения, особенно образованного и профессионального. Ежов и Сталин установили лимиты, то есть максимальное число обреченных на арест и расстрел. За следующие четыре месяца около 1 % населения (главным образом мужчины рабочего возраста) должны были быть арестованы. Выбив признания, чекисты должны были затем расстреливать 20 %, а остальных отправлять в ГУЛаг. Грузинский лимит определили в 5000 человек, но из них 40 % подлежали расстрелу. После падения Ягоды все — от Ежова и Берии до рядового чекиста — поняли, что лучше пересолить, чем недосолить. Все просили разрешения повышать лимит, иногда в 5 раз. Чтобы доказать преданность, чекисты хватали всех, кого могли: в Грузии одного пчеловода расстреляли за то, что оставил пчелам на зиму слишком много меда, а другого — за то, что мало[332]. Расстреливали, как никогда в истории казней: помощник Берии Надарая хвастался, что за одну ночь пускал в расход 500 человек, а палач Захар Шашуркин без перерыва расправлялся с тремястами. Пытки были до того жестокими, что бо2льшая часть партийцев и комсомольцев называли родственников и коллег врагами народа. До сих пор полностью не выяснено, сколько было расстреляно. Заместитель Берии в НКВД Авксенти Рапава в 1937 году, до перевода в Абхазию, подписал 2465 смертных приговоров. Берия написал Сталину[333], что тюрьмы переполнены (за три-четыре месяца в 1937 г. была арестовано 1000 человек). Берия жаловался не из гуманных соображений: уже нельзя было изолировать арестованных, которые теперь друг с другом согласовывали показания и даже совершали самоубийства. Поэтому Берия потребовал больше коллегий, выносивших смертные приговоры. (В 1957-м году Седьмому пленуму грузинской компартии сообщили, что во время «Большого террора» Берия арестовал 50000 человек, из которых 20000 было расстреляно.) В отношении же к уголовникам власти принимали самые мягкие меры: в феврале 1937 года освободили и выпроводили за турецкую границу 198 бандитов. В водовороте арестов об экономике забыли: 1937 год был голодным. Кукуруза не уродилась, из-за отсутствия шин грузовики стояли. Милиция не мешала пьяным рабочим и солдатам бродить по улицам.

Чтобы пополнить ряды истощенной расстрелами партии, необходимо было завербовать 18000 новых коммунистов. К 1939 году коммунистов стало больше, чем в 1935-м. Разница была в том, что теперь среди партийцев и чекистов преобладали белоручки, некоторые даже с высшим образованием, заменившие собой прежних чернорабочих и крестьян (которые помнили дореволюционные борьбу и веру), и они были всем обязаны сталинизму. Несмотря на ужасы раскулачивания и «Большого террора», унесших около 40000 грузинских жизней, бо2льшей частью мужчин от тридцати до пятидесяти лет, с 1926 по 1937 год население выросло с 2670000 до 3300000 благодаря плодовитости грузинской крестьянки.

Осенью 1938 года Сталин понял, что пора покончить с неистовством ежовщины. Он вызвал Лаврентия Берию в Москву, чтобы сначала следить за Ежовым, а затем избавиться от него. Террор сразу сократился: Ежов уже не мог осудить человека без подписи Берии. Но Берия сам пытал и казнил дипломатов и еще уцелевших военачальников: замучив маршала Блюхера, Берия навлек на себя неутолимую ненависть армии. В то же время Берия пополнил разреженные ряды НКВД не только «колунами», но и грамотными следователями. Сам Сталин, похоже, отпустил бразды правления и заинтересовался забытой им грузинской культурой. Он уже истребил в Москве почти всех грузинских товарищей — Авеля Енукидзе, Серго Орджоникидзе, шурина Алешу Сванидзе. Когда приехал Берия, Сталин окружил себя другими грузинами: в порядке исключения ответив на мольбу одиннадцатилетней дочери арестованного, он даже освободил из тюрьмы старого большевика, дипломата Серго Кавтарадзе. В Москве появились профессор Петрэ Шария, переводивший с русского на грузинский и наоборот все, что писал Сталин, и Шалва Нуцубидзе, освобожденный Сталиным, когда тот прочитал его перевод Руставели. Пометки синим карандашом на полях сталинских книг показывают, что с 1939 по 1941 год Сталин усердно читал грузинскую историю, художественную прозу и лингвистику; он сам вызвался отредактировать перевод Нуцубидзе, вставив в поэму две строки, якобы лучше переведенные им самим. Сам Нуцубидзе жил в трущобе рядом с тюрьмой: ему сказали, что арестуют, если он не закончит перевод за один год. Экспромт Нуцубидзе выражает безысходность всей тогдашней грузинской творческой интеллигенции:

С одной стороны тюрьма, с другой — дурдом,

Вот как мир устроен для меня.

Между обоими храбро стою

И хохочу, как Мефистофель[334].

Вместе с Берией в Москву переехала дюжина тбилисских чекистов. В 1939 году Грузия оказалась в том же парадоксальном положении, как двести пятьдесят лет назад, когда иранскими провинциями управляли большею частью грузинские губернаторы и иранской армией командовали грузинские цари и царевичи. Пока Берия в Москве управлял всесоюзным НКВД, в Беларуси властвовал его подчиненный мингрел Джанджгава (с упрощенной фамилией Цанава), во Владивостоке — Гвишиани, в Узбекистане — Саджая, в Грузии — Рапава. Таким образом, грузины еще раз оказывались и правителями, и рабами чужой империи. В 1939 году террор в Грузии был рационализирован. Авксенти Рапава так же жестоко управлял грузинским НКВД, но Сталин настоял на том, чтобы назначить первым секретарем партии Кандида Чарквиани, относительно гуманного инженера и журналиста, служившего до этого секретарем Союза писателей. Возможно, Чарквиани повысили, потому что Сталин видел в нем родственника того отца Кристопорэ Чарквиани, который так хорошо обучил его русскому языку, что он смог поступить в семинарию. В любом случае, назначив Чарквиани, Сталин отнял у Берии власть над Грузией.

Чарквиани послушно выполнял приказы из Москвы, но не предпринимал кровавых инициатив. Он разобрал в метехской тюрьме грозные «паровые» и «снежные» карцеры, кипятившие или замораживающие заключенных до смерти. Хотя головорезы Рапавы не переставали избивать и казнить арестованных, казней и сфабрикованных дел стало намного меньше. Чарквиани ввел почти либеральную цензуру, расширил металлургический и минеральный заводы в Рустави и разрешил крестьянам продавать на открытом рынке то, что выращивали. В Тбилиси царила странная атмосфера: князь Петр Багратиони не только ходил на свободе, но стал популярным композитором песен («Чито-гврито»). Вплоть до нацистского вторжения люди меньше боялись и лучше жили. Но после подписания Молотовым и Риббентропом Договора о ненападении чекисты начали искать других врагов — агентов Великобритании, Франции, Турции (и иногда Германии), якобы намеревавшихся захватить Закавказье и бакинскую нефть. Берия теперь заинтересовался Грузией с точки зрения контрразведчика. К сожалению, он с Ежовым уже до того разгромил арестами и казнями лучшие, иногда незаменимые силы советской контрразведки, что те уже не справлялись со своим делом. Авксенти Рапава (раньше заведовавший курортами в Абхазии) и его подчиненные оказались неумелыми дилетантами.

После убийства Рамишвили и смерти Какуцы парижские меньшевики уже не считались опасными для советской власти. Бывший министр иностранных дел Эвгени Гегечкори ушел из политики и, благодарный НКВД, финансировал в Париже модный магазин, которым заведовала его жена. В 1933 году французы заключили с СССР договор и перестали признавать легитимность грузинского правительства в ссылке, которое они переименовали в Управление грузинских беженцев. Французское правительство затем отняло у Жордания уцелевшие тридцать девять ящиков грузинских сокровищ: грузины стали только «кураторами», и им пришлось защищаться от графини Оболенской, урожденной Дадиани, требовавшей возвращения сокровищ зугдидского дворца.

Эмигрантами теперь управляли другие личности, связанные с Турцией, Польшей и Германией. В 1930 году Шалико Беришвили, племянник покойного Ноэ Рамишвили, тайком пересек границу из Турции и встретился в Грузии с уцелевшими членами меньшевистского подполья и таким же образом вернулся во Францию. Четвертая секция польской разведки, «Проект Прометей», включила более предприимчивых правых грузин в свои антисоветские программы. Сотрудник Беришвили, Менагарашвили, поехал в Иран как гражданин Польши и организовал тайные переходы советской границы. В Берлине Михеил Церетели, в 1918 году сотрудничавший с немцами, возглавил общество «Белый Георгий» и создал Грузинскую народную организацию. Среди влиятельных грузин в Германии был инженер фирмы «Сименс», Михеил Каучхишвили. Появлялись и жулики, вымогавшие деньги у французской и немецкой разведки, но бо2льшая часть грузин, работающих на немцев, были патриотически настроенными грузинскими офицерами, например герой 1921 года генерал Квинитадзе и бывший тбилисский генерал-губернатор Шалва Маглакелидзе (который вместе с нацистами вторгнется в Польшу и в Кракове возьмет на себя руководство антисоветскими украинцами, а затем поедет в Италию и Ватикан).

После 1937 года, более консервативное правительство во Франции уже не дружило с СССР и проявляло сочувствие к эмигрантам из Российской империи. Такие агенты, как Шалико Беришвили, могли теперь рассчитывать на поддержку Франции, Германии, Польши и Турции. Горсточка грузинских эмигрантов даже начала работать на НКВД, после того как Сталин отправил своего личного посланника Давита Канделаки на переговоры с нацистским министром финансов доктором Шахтом и Гитлер смягчил антибольшевистскую риторику. Но эти агенты оказались ненадежными.

В 1940 году Шалико Беришвили, опять тайком прокравшись в Грузию, скрылся в обсерватории Абастумани[335]. Узнав, что Франция и Турция согласились, что в случае войны Турция получит грузинскую территорию и оттуда разрешит французским самолетам бомбить советские города, Беришвили возмутился и отправил на имя Берии анонимное письмо: он признался, что его попросили провести рекогносцировку Тбилиси и Баку в целях предполагаемой французами и туркамии бомбежки. Ответа не последовало, но с другими эмигрантами-шпионами в советских тюрьмах начали обращаться лучше. В августе 1940 года Беришвили опять появился в Грузии с двумя товарищами. Из укрытия в лесах под Батуми он опять написал Берии и потребовал встречи. Через две недели, связавшись с ним посредством объявлений в кобулетской газете, появился чекист, который привез Беришвили к Рапаве, а затем отправил в Москву. В Москве Беришвили стал «агентом Гомером», который должен был проживать в Стамбуле и доносить на всех своих сотрудников в эмиграции, а также разыскивать сорок пять тонн сокровищ Романовых, якобы закопанных в Стамбуле генералом Врангелем. (На это задание Беришвили дали пять тысяч долларов на покупку участка, откуда можно было бы выкопать туннель под развалины православной церкви, где якобы были зарыты сокровища: к 1942 году, после очередной встречи с Беришвили, даже НКВД перестал верить в эту басню.) У Беришвили были, кроме разочарования в французах, еще другие побуждения: он злился не на советскую власть, а на меньшевиков за убийство дяди Ноэ Рамишвили и поэтому хотел погубить социал-демократов. У него в Грузии еще жили на свободе братья, сестры и родители, которых Рапава мог арестовать или убить, если он перестанет быть полезным. Поэтому Беришвили в Стамбуле вербовал грузин и для немецкой, и для советской разведки.

Поляки, французы и многие в грузинской эмиграции остерегались Беришвили, узнав, что он часто видится с советским адмиралом. Зато всем нравились сведения и услуги, поставляемые этим двойным агентом. Японский военный атташе в Стамбуле смог через Беришвили уверить Берию, что в 1941 году Япония не собирается нападать на СССР. Беришвили прекратил все незаконные (кроме собственных) пересечения границы и убедил немецких агентов, любовавшихся его уникальным профессионализмом, что лучше не подстрекать грузинский народ к восстанию. В то же время он убеждал немцев и грузинских эмигрантов в Стамбуле, что, оккупировав Закавказье, Германия может рассчитывать на светлое будущее в политике и в экономике. В октябре 1942 года немцы и турки разрешили Беришвили в последний раз тайком добраться до Москвы, где он должен был предпринять покушение на Сталина. Но Берия счел Беришвили битой картой и дал ему двадцатипятилетний срок. Шалико в любом случае был уже полностью раздавлен: одного брата расстрелял НКВД, другого взяли в плен нацисты, а сестру забрал Рапава и подверг пытке. В тюрьме, где он сидел с иностранцами, Беришвили работал стукачом. (После войны французский Красный Крест и генерал де Голль попробовали вернуть его, французского гражданина, домой; он сам объявил себя убежденным коммунистом и в Тбилиси дожил свой век на свободе.)

Инфильтраторы и двойные агенты перестали быть полезными после 22 июня 1941 года, когда нацисты вторглись в СССР. На грузинской территории не было военных действий (немцы бросили десятка три бомб на Сухум, Поти и Тбилиси), но Грузия все-таки сильно пострадала. Летом 1941 года тбилисские немцы были выселены в Казахстан — относительно гуманно: каждому семейству разрешили увезти с собой по тонне движимой собственности. (Тбилисские немцы давно потеряли привилегированное положение: в 30-е годы те, кто встречался с немецким консулом, востоковедом Везендонком, были арестованы по обвинению в шпионаже.) В первые военные месяцы на фронт отправили сто тысяч грузин: почти все погибли — или в бою, или в страшных немецких лагерях. Когда немцы захватили Крым, в особенности в битвах на Керченском полуострове с декабря 1941 по май 1942 года, грузинские потери от пуль, снарядов и потопления были чудовищными не из-за мощи немецких армий, а из-за полного равнодушия к человеческим потерям со стороны Сталина и из-за идиотизма ненавистного политического комиссара Льва Мехлиса. Из 550000 мобилизованных грузин 300000 не вернулись: эта демографическая катастрофа искалечила Грузию до конца века. (В 1940 г. население Грузии было 3,6 миллиона, а в 1945 г. 3,4 миллиона: если учесть довоенную рождаемость, население должно было за пять лет вырасти на полмиллиона. Поэтому военные потери, если включить повышенную смертность, особенно детскую, можно определить как 700000, то есть 20 % населения.)

Хотя Гитлер не хотел, чтобы «восточные люди» сражались в немецкой армии, на русском фронте он понес такие потери, что другого пути не было. Офицеры-востоковеды выдвинули идею, что кавказские народы по происхождению арийцы, даже остроготы, и добились разрешения формировать батальоны из грузин с офицерами бывшей меньшевистской армии. Немцы обходили лагеря, вербуя пленных советских грузин, и предоставили грузино-кавказскому комитету как источник доходов четыре варшавские фабрики, отнятые у евреев. В этом комитете заседали генерал Маглакелидзе с Сеидом Шамилем, внуком великого имама. Некоторые из грузин в Варшаве сквозь пальцы смотрели на нацистское уничтожение евреев и инвалидов; другие же грузины, например князь Иракли Багратион, возмутились и уехали. Во Франции, однако, грузинские евреи связались с правительством Петэна в Виши и добились того, чтобы французы вычеркнули летальный пятый пункт («еврей») из паспортов грузинских евреев, проживающих во Франции. Немцам они объясняли, что грузинские евреи на самом деле грузины, принявшие иудаизм и не подлежавшие расовым законам. Многие из 650 грузинских евреев во Франции выжили.

Эмигранты надеялись отвоевать Грузию и превратить ее, как Словакию, в немецкий протекторат. Немцы поддерживали идею, что генерал Маглакелидзе станет грузинским фюрером, а Константинэ Гамсахурдия должен выполнить роль местного героя в партизанской антисоветской борьбе. Завербованные грузинские военнопленные, однако, думали не о политике, а о том, как избежать голодной смерти в немецких лагерях. Финансируемые гестапо Спиридон Кедиа и Эвгени Гегечкори сидели в монмартрском кафе и обдумывали, как перевоспитать грузин из Красной армии, чтобы они служили в немецких вспомогательных отрядах. Эти грузинские вспомогательные отряды — Тамар I и Тамар II — редко оказывались боеспособными: их использовали в тылу как полицию на оккупированной территории; иногда распускали и даже расстреливали за дезертирство. Ни один грузин не хотел сотрудничать с русскими власовцами, шовинистически презиравшими кавказцев. Многие из грузинских перебежчиков выражали возмущение жестокостями нацистов в отношении гражданского населения. Все они боялись, что будут расстреляны на месте, если попадутся в руки советской армии. Тем не менее целый ряд немецких командиров — адмирал Канарис в Абвере (контрразведке) и бывшие дипломаты, как граф фон дер Шуленбург, востоковеды, например Теодор Оберлендер, тбилисский немец Вальтер фон Круцшенбах, — убеждали немецких генералов, что можно захватить кавказскую нефть в Майкопе, Грозном и Баку единственно при поддержке туземцев, то есть с черкесскими, чеченскими, грузинскими и азербайджанскими солдатами. Оберлендер предложил разделить весь Кавказ по языковым критериям, вернуть крестьянам землю и заменить как лингва франка русский язык немецким[336].

Летом 1942 года немцы одерживали в предгорьях Кавказа блестящие победы: черкесы и тюркские народы — карачаевцы и балкарцы — приняли немцев как спасителей. Немецкие альпинисты взошли на Эльбрус и заняли несколько главных перевалов. К сентябрю, однако, наступление ослабло, так как Сталинградская битва всасывала солдат и оборудование и кавказское бездорожье исключило возможность быстрого вторжения в Закавказье. Всего лишь на несколько дней немцы заняли несколько квадратных километров грузинской территории: одна группа, спустившись с Клухорского перевала по дороге в Сухум, добралась до византийской крепости и сванского села Клыч; вторая группа в 70 километрах к северо-западу заняла абхазскую деревню Псху. Первый снег и советские грузины помешали немцам, пытавшимся перейти из Осетии в Сванетию. Грузинские войска на своих спинах унесли двадцать тонн ценных металлов, таких как молибден, из осетинских шахт. Из Москвы прилетел Берия, чтобы подкрепить красноармейцев энкавэдэшниками и очистить население от людей, сочувствующих националистам или желающих немецкой победы. (Летом 1942 г. несколько грузин, среди них младший сын Важи Пшавелы, Вахтанг, отдыхали в горах в надежде приветствовать немецкую армию.)

Осенью того же года немцы отступили на север: как ни странно, отступление было победоносным. Многие кавказцы — солдаты, беженцы, которые привязались к военным, опасавшиеся наказания за сотрудничество, — шли за немцами; грузинских солдат заманивали немецкие громкоговорители, радиовещание и брошюры на грузинском языке. В северокавказской степи грузинские солдаты тысячами исчезали в полях, засаженных подсолнечниками и хлопком. Красной армии пришлось заменить грузин надежными азербайджанцами[337]; немцы жаловались, что, вместо того чтобы сражаться, они все время кормили и обучали грузин. Перебежавшие солдаты вдруг очутились с товарищами, с которыми они учились в школе, и под командованием таких легендарных генералов, как Маглакелидзе.

Среди перебежчиков, конечно, были агенты НКВД и Смерша; в Германии агент «Шаховский» вербовал из военнопленных антинемецких агентов. Таким образом, Авксенти Рапаве удалось найти двух перебежчиков, готовых совершить покушение на жизнь генерала Маглакелидзе. (Попытка не удалась; Рапава, придумав фиктивное восстание, нуждающееся в командире, попробовал заманить генерала в Грузию.) Немецкий «юнкерс» сбросил в Болниси семь человек с рацией: четверо из них были советскими агентами, так что следующие 30 десантников с 30 миллионами рублей пропали не за что. Гестаповцы вдруг узнали, что у их грузинских альпинистов есть свой «Коминтерн», и 8 августа 1942 года, не обратив внимания на мольбы Спиридона Кедиа, расстреляли двенадцать инфильтраторов. В 1944 году восемьдесят разочарованных грузинских перебежчиков уговорили вернуться в Красную армию — всех без исключения расстреляли. Несмотря на собственные сомнения и на всем известные приказы НКВД казнить немецких десантников на месте, немцы продолжали забрасывать грузин на родину в надежде взять Сухуми и Батуми, парализовать советские войска на побережье и вызвать восстание среди народа, чтоб открыть себе путь к бакинской нефти. До немцев дошли слухи о том, что русские солдаты насилуют сванских женщин и убивают имеретинцев, — они убедились, что вся Грузия готова взбунтоваться. Но десантники либо сдавались, либо были пойманы через несколько дней. В городе Вани восемь десантников сразу отчитались перед властями, которые тем не менее отвезли их на место десанта, расстреляли перед населением и похоронили там же. Поймали голодного немецкого десантника, воровавшего картошку, — Рапава приказал расстрелять его, чтоб не сообщил другим пленным о методах НКВД. Таким образом, к марту 1943 года немцы на Кавказе прекратили операции в тылу противника.

После отступления немцев те народы, которые Сталин считал коллаборационистами, вывезли под надзором Берии в Среднюю Азию, на север или в Сибирь. Народы, населявшие республики на грузинской границе, подвергали обстрелам, поджогам, отправляли страшными этапами на грузовиках, поездах и пешком в места, где были лютые морозы и их морили голодом. Берия собрал своих подручных со всех уголков СССР: Михеил Гвишиани прилетел из Владивостока, чтобы участвовать в геноциде 1944 года. Обезлюдевшая Ингушетия была потом заселена грузинскими горцами. Сама Грузия тоже подверглась чистке: к августу 1944 года Берия и Рапава выселили из Грузии около 20000 человек — без малого 15000 турок и 1764 аджарца. Дело было не в сотрудничестве с врагом, а в грузинском шовинизме: Берия расширил границы Грузии на север, выселив или подавив всех не-грузин (кроме русских). Когда в следующем году Молотов напирал на турок, чтоб они отдали Грузии Ардаган и Артвин (а Армении — Карс), вероятно по подсказке Берии, Турция вынуждена была искать защиты у НАТО.

В 1944 году немцы, понесшие катастрофические потери, уже не стеснялись услуг советских военнопленных. Грузины большей частью боролись в оккупированных странах с партизанским сопротивлением. Они предпочитали не участвовать в перестрелках: в типичной солдатской песне, непонятной немецким офицерам, были такие слова: «Меня не пугает белый хлеб, / Намазанный сливочным маслом. / Если враг что-нибудь попробует, / Мы бежим домой в казарму»[338]. Во Франции, Голландии и в Праге грузины иногда перебегали во второй раз и помогали партизанам против нацистов. На голландском острове Тессел 5–6 апреля 1945 года грузины Тамар II и их вождь Эвгени Артемидзе (который прожил до 2010 г.) проявили героизм, перебив четыреста немцев; союзники не подоспели, и немцы в отместку, несмотря на капитуляцию 8 мая, казнили 565 грузин. (Из уцелевших 228, многие погибли в ГУЛаге.) Но не все грузины в вермахте были пацифистами или героями: в Бретани грузины в немецкой форме выкалывали глаза пойманным партизанам, за что французы в августе 1944 года казнили их, а с партизанами в альпийской «свободной республике» Веркор грузинская милиция обращалась со зверской жестокостью[339].

На немецкой стороне было около восьми тысяч грузин, половину из которых американцы и британцы передали советской власти. Грузинскую медсестру Тину Баланчивадзе оторвали от ребенка и немецкого мужа и отправили в ГУЛаг[340]. Смерш расстреливал некоторых перебежчиков на месте, большей частью их стирали в лагерную пыль, кое-какие умудрялись вернуться к гражданской жизни или найти убежище на Западе. 12 ноября 1951 года Кандид Чарквиани доложил Сталину, что 5897 грузинских военнопленных, иногда с семьями, 190 «возвращенных» эмигрантов, 433 родственника и 2644 незаконных иммигранта отправлены в лагеря. Предусмотрительные эмигранты, например Спиридон Кедиа и Григол Робакидзе, опубликовавший Адольфа Гитлера, увиденного иностранным поэтом и Муссолини: Видения на Капри, сбежали в Швейцарию (где в 1952 г. Кедиа погиб от дефенестрации, вряд ли по своей воле).

Сталин считал, что вернуть в СССР надо не только дезертиров и военнопленных, но и музейные и церковные сокровища, увезенные меньшевиками. В июле 1944 года, в медовый месяц франко-советских отношений, генерал де Голль напомнил Сталину, что учился в Сэн-Сире вместе с грузинским генералом «Базоркой» Деметрэ Амилахвари, командовавшим батальоном свободных французов и погибшим в битве при Эль-Аламейне. Де Голль тогда добивался места на Потсдамской конференции, в котором Рузвельт ему отказывал: заискивая перед Сталиным, он договорился, что Франция вернет в СССР все оставшиеся ящики, из которых тридцать лежали в марсельском банке юридически как собственность французского правительства, но под попечением профессора Эквтимэ Такаишвили и бывшего министра иностранных дел Эвгени Гегечкори. Сокровища были спасены от нацистов благодаря католическому священнику Гиорги Перадзе, привезенному немцами из Варшавы, но убедившему их, что никакой ценности, кроме как сентиментальной (для грузин), они не представляют. (В 1942 г. на отца Перадзе, спасавшего евреев, донесли варшавские грузины, и он добровольно пошел в газовые камеры Освенцима умереть со своими еврейскими подопечными.) Такаишвили, овдовев и упав духом, отдал сокровища[341]: в 1944 году советский посол в освобожденной Франции отправил грузовик за сокровищами, но посредник, требовавший 50000 франков, ящиков не передал. В апреле 1945 года Сталин отправил своего учителя марксизма, профессора Петрэ Шариа, через Тегеран и Каир в Париж. Такаишвили вернулся с сокровищами в Тбилиси, где его назначили профессором университета и переиздали его труды. (Но когда Шариа в 1952 г. арестовали в связи с «мингрельским делом» и за религиозную поэму, написанную на смерть сына и тайком напечатанную в 1948 г., Такаишвили также наказали, уволив из университета: он умер в 1953 г.)

Не только советская власть, но и свободные французы наказывали коллаборационистов среди грузинских эмигрантов и перебежчиков: 170 были арестованы, 150 — объявлены в розыск, четверо — расстреляны. Самого Ноэ Жордания задержали на две недели, затем по просьбе Леона Блюма освободили, вслед за чем он был арестован американцами, спутавшими пожилого президента с молодым родственником, Датико Жордания, которого затем приговорили к десяти годам заключения за сотрудничество с «грузинским гестапо» под руководством Шалвы Одишария. (Одишария сообщил о смягчающих обстоятельствах: он скорее шантажировал евреев, чем передавал нацистам, и даже спас двух французских евреев, использовав их в своем «гестапо».) В октябре 1945 года Одишария передали в Смерш, и 1 января 1947 года он был расстрелян в Тбилиси. Во Франции был составлен список из 150 евреев, отправленных правительством Виши в лагерь Дранси: уцелевшие французские евреи хлопотали перед новым правительством за тех грузин, которые спасали евреев от нацистов. Несмотря на опасность со стороны Смерш, почувствовав, что к грузинской эмиграции правительство де Голля относится с подозрением, Ноэ Жордания и Эвгени Гегечкори решили встретиться с Петрэ Шария в Фонтенбло и объявить ему, что они не прочь сотрудничать с Советским Союзом. После встречи Шария создал Союз грузинских патриотов, занимавшийся добровольной репатриацией. Из бывших меньшевистских министров упрямился лишь Акаки Чхенкели, воскликнувший: «Лучше умереть, чем дожить до такого позора!»

Берия с усердием занимался репатриацией, в особенности родственников своей жены. Эвгени Гегечкори был очень дальним родственником, к тому же немощным, но другие Гегечкори вернулись в Грузию и, миновав фильтрационные лагеря, получали доходные места, чаще всего на Черноморской железной дороге. Из бериевских репатриантов самым сомнительным был Тенгиз Шавдия, племянник и приемный брат Нины Гегечкори-Берии: Шавдия перебежал из Красной армии и стал офицером в вермахте; освобожденный из французской тюрьмы, он сопровождал музейные сокровища в СССР; и, хотя в 1952 году получил срок, он открыто гулял по тбилисским улицам[342]. В Грузии видные люди оказались скомпрометированы, например Авксенти Рапава, министр госбезопасности. Шурин Рапавы, Гиви Жордания, племянник Ноэ Рамишвили, в 1930 году сбежал после того, как его обвинили в убийстве, и кончил тем, что сражался на нацистской стороне. Хуже того, брат Авксенти, полковник Капитон Рапава, попав в плен, стал вербовать солдат для немецкой армии и помогал немцам производить химическое оружие.

Закончилась подпольная борьба грузинских эмигрантов: последним агентом оказался Мамиа, брат Шалико Беришвили, тайком пересекавший турецкую границу в 1949 и 1950 годах. В 1949 году он узнал, что Шалико еще жив; в 1950 году — что родителей, братьев и сестер выселили за то, что приютили Шалико, мать повесилась в Казахстане, а одна сестра умерла в тюрьме.

Победа не принесла народам СССР облегчения: кончилось даже крошечное военное послабление, и грузинских студентов, обсуждающих политику, арестовывали. В 1945 году последнего наследника на престол, композитора Петрэ Багратиони, заперли в дом для умалишенных, где он заразился чахоткой. Жизнь в Грузии стала суровой: в полях и на заводах женщинам помогали только старики, мальчики и инвалиды. (В 1945 г. население сократилось до 3232000, став на 10 % меньше, чем в 1939 г., и до 1960 г. не поднимется до уровня 1939 г.) Все, что производили деревня и город, уходило на обеспечение и восстановление европейской части России. За отсутствием товаров и рыночной экономики деньги обесценились. Городские рабочие были так же прикреплены к месту работы, как крестьяне, когда в 1948 году рабочих лишили паспортов и нельзя было искать другой работы. (В 1949 г. Берия предложил вернуть рабочим и крестьянам паспорта и свободу передвижения, но Совет министров отверг предложение под предлогом недостатка рабочих сил.) За неудовлетворительную работу можно было выселить человека в «отдаленные места» на принудительный труд. С 1947 по 1952 год около девяти тысяч крестьянских семейств переселили из горных районов в малонаселенные — либо в Абхазию, либо в только что осушенные мингрельские болота, либо в орошенные самгорские поля, — где их бросили на произвол судьбы. Колхозы сливали в еще более неуправляемые гигантские совхозы. Пятилетний план 1946–1950 годов, установивший недостижимые нормы, оторвал крестьян от полей и рабочих от фабрик на русские промышленные проекты. Лютая зима 1949/50 года погубила расширенные грузинские чайные и цитрусовые плантации. Крестьянские участки обложили крутыми налогами — крестьянин должен был платить государству 500 рублей в год, вчетверо больше, чем до войны, и продавать государству за гроши 40 килограммов мяса, 300 литров молока и сто яиц, которые государство перепродавало гражданам в девять раз дороже. Девальвация рубля в декабре 1947 года уничтожила все сбережения: прекратив инфляцию, она довела крестьян до нищеты. (В любом случае слухи о предстоящей мере заранее опустошили магазины и рестораны, где граждане как можно быстрее потратили все наличные.) Цены на продукты начали падать, а зарплаты — подниматься, но дефицит стал острее, а жизнь — намного дороже, чем в 1940 году.

Когда в 1947 году Сталин и Жданов громили литературу, искусство и науку, в Грузинской ССР дотошно следовали партийной линии. Литературные журналы сменили редакторов и начали печатать только скучную макулатуру; из оперы, балета, театра, кино и галерей изгнали всех и все, что намекало на талант или оригинальность. Ученые всех областей науки были вынуждены отречься от нее и подчиниться новым доктринам: марризму — в лингвистике, шовинизму — в истории, ламаркизму — в биологии.

После войны Сталин начал относиться к Грузии очень своеобразно. Хотя он читал историю и художественную прозу по-грузински и проявлял интерес к языку, заказав подготовку восьмитомного толкового словаря и отредактировав предисловие, он считал себя выше любой национальности. «Наш отец был грузином», — объяснил сестре Василий Джугашвили. Обратившись к группе грузинских историков, Сталин попрекнул их — «вы грузины», а русских историков — «эти русские», как будто сам он не грузин и не русский. К своим грузинским подопечным Сталин теперь относился мнительно: несмотря на то что Берия выполнял функции и Гиммлера, и Алберта Шпеера, Сталин все-таки расколол НКВД, отдав госбезопасность сначала бериевскому подопечному Всеволоду Меркулову, а затем бериевскому врагу, «фокстроттеру» Виктору Абакумову, а террором в Красной армии начал руководить вместо Берии Лев Мехлис. После войны до 1949 года Берия был почти целиком занят созданием советской атомной бомбы, но, пока это задание поглощало его, грузины в номенклатуре, особенно в хозяйстве Сталина, один за другим подвергались чистке. В 1948 году Шария впал в немилость, и Рапава из-за брата-изменника был переведен из МВД Грузии в Министерство юстиции. Новый министр безопасности Николоз Рухадзе по наущению Сталина подвинтил все гайки: в 1948 году 25 студентов-«националистов» приговорили к двадцатипятилетнему сроку, затяжной форме только что «отмененной» смертной казни.

У Сталина теперь открылись независимые от Берии источники информации о Грузии: он подозревал, что Грузия стала протекторатом Берии, куда русских не пускают, под руководством развращенных коррупцией мингрелов. Сван Кандид Чарквиани, назначенный Сталиным на должность первого секретаря, был не в состоянии нейтрализовать мингрельское влияние. В июне 1951 года Сталин сначала арестовал не по чину барственного Абакумова и назначил министром всесоюзной госбезопасности Семена Игнатьева, украинского железнодорожника с крайне репрессивными инстинктами, фанатически ненавидевшего Берию. Таким образом было начато «мингрельское дело». Отдыхая в Цкалтубо, Сталин встретился с Николозом Рухадзе и приказал ему собрать компромат на Берию, его закадычных мингрельских друзей и на родственников жены, вернувшихся из Франции. Министерство госбезопасности ничего не знало об этом договоре, так как Сталин и Рухадзе переписывались по-грузински. Но Павел Судоплатов, опытный разведчик, приехав в Тбилиси, был ошеломлен невежеством Рухадзе: у МГБ остался только один человек, Григол Гегелия, пользующийся доверием эмигрантов, а Рухадзе заточил его как мингрела; вместо Гегелия Рухадзе посылал в Париж свою жену, неопытную в разведочных делах оперную певицу, чтобы заманивать эмигрантов на родину.

По приказу Сталина Рапаву и других мингрелов в грузинской партии арестовали. Грузию разделили на две области, как в царские времена; новая, немингрельская когорта завладела грузинской партией под руководством первого секретаря Акаки Мгеладзе. Несчастных мингрелов допрашивали не только как взяточников, но и как националистов-заговорщиков. Николоз Рухадзе, как министр госбезопасности, подверг мингрелов таким пыткам, что все признались, что они агенты западного империализма. Кандиду Чарквиани повезло: его перевели главным инженером в Ташкент. В апреле 1952 года испуганный Берия прилетел из Москвы на десятый съезд грузинской партии, но ничего не смог поправить. К счастью, идиотизм Рухадзе быстро надоел Сталину, вызвавшему министра в Москву и приказавшему арестовать его, так что забытые следователями мингрелы томились в тюрьме. Уцелел только один мингрел: Лавренти Джанджгава, убийца Соломона Михоэлса, остался на короткое время белорусским министром госбезопасности.

Акаки Мгеладзе обрушил на Грузию шквал «великорусского шовинизма». В Тбилиси подоспели сотрудники центральной госбезопасности и партийного аппарата, чтобы помочь Рухадзе выселить провинившихся и подозрительных лиц. 25 декабря 1951 года поезда из Тбилиси, Кутаиси, Сухума и Батуми вывезли 20000 человек в Казахстан и Среднюю Азию. Среди жертв были бывшие политические заключенные, переселенцы с семьями, бывшие военнопленные (даже те, кто удачно прошел фильтрационный лагерь): половина из выселенных, особенно старики и дети, умирали в пути или по приезде на место переселения: никто не думал, что через два года их простят и вернут на родину. Выдворение мингрелов, турок, мусульман лишило Грузию квалифицированных специалистов и усугубило демографическую катастрофу военных потерь. (До «мингрельского дела» были и другие депортации из Грузии: 30000 греков, беженцы из Анатолии или от русской Гражданской войны, были вывезены из Абхазии вместе с «нежелательными» армянскими дашнаками и русскими духоборами в Среднюю Азию. Случайно замешанных в выселении советских греков через год вернули в Абхазию.)

5 марта 1953 года смерть Сталина осчастливила его ближайших соратников и два миллиона заключенных в ГУЛаге, но ввергла грузинское население, как и население других республик, в тревогу, даже отчаяние.