19 Реакция и революция

После казни народовольцев, убивших Александра II, до венчания его наследника Александра III на царство, состоялись довольно странные переговоры, впервые вовлекавшие в государственные дела Российской империи представителя грузинской интеллигенции. Илларион Воронцов-Дашков, тогда отвечавший за безопасность нового императора, но прежде товарищ Михаила Воронцова (а через двадцать пять лет сам наместник Кавказа), связался с Николозом Николадзе, радикально настроенным журналистом и юристом с цюрихской докторской степенью, лидером «второй группы» грузинских мыслителей. Питомец Александра Герцена, Николадзе пользовался доверием народовольцев и русских эмигрантов в Париже и в Лондоне: Карл Маркс один раз попросил Николадзе стать представителем Социалистического интернационала в Закавказье. Но Николадзе, порвавший с Герценом, когда тот попытался помириться с Александром II, все-таки отвергал насилие. Он оказался единственным посредником, способным уговорить Народную волю в обмен на амнистии и реформы воздержаться от покушений на жизнь нового императора и его министров. Николадзе был убежден, что сам Александр III, скрывавшийся за занавесками, подслушивает переговоры с Воронцовым-Дашковым. Такое посредничество требовало большого мужества: предыдущий посредник повесился, догадавшись, что он просто подсадная утка, чтобы выманить террористов из укрытия. Николадзе смело поехал в Харьков и поговорил с Верой Фигнер, главой народовольцев; затем в декабре 1882 года он поехал в Париж. Вместе с К.А. Бороздиным, бывшим кутаисским военным губернатором, Николадзе сумел свести требования террориста к минимуму: (1) освобождение одного крупного политического заключенного; (2) установление свободы печати и провозглашение широких амнистий и (3) в виде гарантии вложение на счет народовольцев миллиона рублей. Но Народная воля была уже так разгромлена, что больше не могла предпринимать значительных акций, и глава полиции Плеве, решив удовлетворить всего лишь одно из требований, освободил Николая Чернышевского[273], после чего Воронцов-Дашков сообщил Николадзе, что переговоры окончены.

Александр III сразу начал политику централизации, русификации и репрессий. Закавказьем теперь управлял не наместник, а генерал, подчиненный Министерству внутренних дел. Тбилисские чиновники отвечали перед петербургскими. Первый «главноуправляющий», Александр Дондуков-Корсаков, раньше служил в Закавказье под Михаилом Воронцовым: в 1890 году его сменил граф Шереметев, и в 1896 году новый император Николай II назначил генерала Григория Голицына, который в 1904 году, раненный армянскими террористами, ушел в оставку. Никто из этих трех правителей не мог или не хотел справляться с должностью: последний и самый некомпетентный из них, Голицын, принял предложение императора только при условии, что в Тбилиси его будет сопровождать любовница. За эти двадцать с лишним лет из тбилисского управления убрали всех грузин, а в провинции главной задачей стало назначение полицейских чиновников, которым поручали истребление политических «преступников».

Попечитель Кавказского учебного округа, Кирилл Яновский, исключил грузинский и другие кавказские языки из программ всех школ, кроме некоторых приходских. На местном языке преподавали только для того, чтобы подготовить детей к русскоязычному обучению, так что детей, совсем не говорящих по-русски, учили преподаватели, говорившие по-русски плохо. Исключение из этих правил делали, когда считали нужным ослабить преобладание грузинского языка: поэтому в Западной Грузии начинающих детей обучали и церковную службу отправляли по-мингрельски, по-абхазски и по-свански. Грузины считали, что эти языки годятся только для частного, семейного общения и что введение грамотности, особенно на основе кириллицы, — коварная комбинация, цель которой — отчуждение и русификация западных провинций Грузии. Некоторые мингрелы, например Григол Дадиани, епископ Мингрелии и Гурии, с усердием переводили Священное Писание на мингрельский язык: не все мингрелы считали (и сегодня считают), что их язык должен в общественной сфере уступать грузинскому.

К 1898 году в Абхазии церковную службу чаще всего отправляли на церковно-славянском, а не на грузинском языке; в школах Абхазии и Самурзакано пользование грузинским языком было запрещено. Скорее из-за реакционной политики, нежели из-за революционной пропаганды, возмущенное грузинское общественное мнение заметно полевело. Даже старшие светила — Илья Чавчавадзе, Акаки Церетели, Николоз Николадзе — яростно обличали аристократов, сотрудничающих с правительством, например, генерала Багратиона-Мухранского; грузинские историки, назло русификаторам, начали восхвалять средневековое Грузинское царство.

Тбилисская семинария была тогда чуть ли не единственным учреждением, откуда грузинский студент мог без труда поступать в любой университет Российской империи, но атмосфера в 1880-е годы стала такой угнетающей, что многие студенты покидали ее с волчьим билетом. Для них почти единственная возможность получения высшего образования была в Польше: поступали чаще всего в Варшавский ветеринарный институт, где учились скорее социализму, чем медицине (хотя писатель, автор рассказов и повестей, Шио Арагвиспирели получил место ветеринара на тбилисской бойне). Грузины узнали, что плыть из Батуми в Триест и поступать в швейцарский или немецкий университет стоило меньше денег и хлопот.

Реакционная политика 1880-х годов привела к тому, что центры грузинской эмиграции приобрели большое значение. Уже в XVIII веке грузинские католики, как и армянские, находили, что оттоманские власти в Ахалцихе лучше относятся к новообращенным католикам, чем к православным. В 1846 году армянское братство миссии Санто-Лазаро в Венеции открыло грузинское отделение, и к 1880 году в константинопольском квартале Ферикёе начали работать школа и семинария, обучающие грузин латинскому и греческому языкам, так что они могли служить священниками в любой европейской стране. Открыть католическую семинарию в Ахалцихе после русского завоевания было немыслимо, но протестантский богословский факультет в Монтобане вблизи Тулузы оказал бескорыстное гостеприимство, пригласив трех монахов из Ферикёя открыть там новую семинарию. Монахи купили печатный станок и получили от сочувствовавшего француза оборудование для типографии: к 1881 году в Монтобане напечатали 25 школьных и семинарских учебников и составляли латино-грузинский словарь. В Ферикёе построили четырехэтажное здание, купили подсобное хозяйство; приняв сто с лишним учеников, Турецкая семинария стала институтом высшего образования наравне с Тбилисской семинарией[274].

Мракобесие Кирилла Яновского, попечителя Кавказского учебного округа, вызвало яростные статьи педагога Иакоба Гогебашвили, усилило деятельность Общества за распространение грамотности и, несмотря на строгую цензуру, оживило грузиноязычную печать. Русификация Абхазии особенно волновала грузинских патриотов: в 1900 году, кутаисский генерал-губернатор Федор Константинович Гершельман объявил, что население «некультурных, ненадежных» абхазов надо разбавлять русскими колонистами. Чиновники и русская печать вообще издевались над выступлениями обиженных народных меньшинств: после постановки пьесы Давита Эристави «Родина-мать», Московские ведомости бесили читателей высказываниями, что флаг надо бы продать цирку.

Тем не менее грузинская культура в 1880–1890-х годах продолжала расцветать. В 1884 году Александрэ Казбеги написал роман Элгуджу, ставший любимым чтением публики, так что типографщики забастовали, когда автор принес последнюю главу, в которой решил убить своего героя. Самый великий из грузинских поэтов, Важа Пшавела, создал из смеси хевсурского фолькора с греческими мифами, Библией, Шекспиром и романтизмом пять потрясающих героических поэм. Иванэ Мачабели блестяще перевел трагедии Шекспира и привил грузинам (у которых было достаточно своих собственных Макбетов, Лиров и Ричардов III) любовь к западной драматургии. Книга Элгуджа, вышедшая в журналах, была запрещена цензурой, хотя консервативный генерал Григол Орбелиани и признавал, что это первый по-настоящему популярный грузинский роман. В 1893 году сорокапятилетний Казбеги умер от сифилиса. Журнал Дроеба под редакцией Иванэ Мачабели, закрыли за радикализм, и в июне 1898 года Мачабели утром вышел из дома и навсегда исчез.

Когда в октябре 1885 года великий князь Михаил Николаевич приехал в Кутаиси, к нему подошел Димитри Кипиани — личность среди грузин, может быть, самая уважаемая. В 1832 году его сослали как заговорщика, в 1840–1850-е годы он стал главой воронцовской администрации, потом тбилисским городским главой и, наконец, предводителем кутаисского дворянства. Кипиани спросил великого князя, понимает ли его племянник, император Александр III, как много вреда он нанес Грузии, упразднив наместничество и назначив Дондукова-Корсакова, преследовавшего использование грузинского языка. Получив строгий выговор от кутаисского военного губернатора, Кипиани, однако, не прекратил протестов: он громко упрекнул Дондукова-Корсакова за печатание букварей на мингрельском языке русскими буквами и за подрыв престижа грузинского языка. Императора Александра III особенно раздражала критика от людей, не им самим назначенных: Кипиани повезло, что после выговора дело прекратили.

24 мая 1886 года его высокопреподобие протоиерея Павла Ивановича Чудецкого, жестокого ректора Тбилисской семинарии, заколол исключенный им ранее студент Иосеб Лагиашвили (Чудецкий только что отправил на два года в штрафной батальон студента Силибистро Джибладзе, избившего и чуть не сбросившего его с балкона). Правительство Дондукова-Корсакова сочло убийство типичным грузинским предательством, и на похоронах ректора экзарх Павел предал анафеме «круг и среду, породившие разбойника Лагиашвили»: из печатного текста эта фраза была исключена, но услышавшая ее публика толковала фразу как предание анафеме всего народа. (Самого Лагиашвили по молодости пощадили, но отправили на Сахалин каторжанином на двадцать лет; там он преподавал в школе и, сбежав на Пасху 1890 года, либо попал на американский корабль, либо пал жертвой товарищей.) Димитри Кипиани в открытом письме предложил «проклявшему» Грузию экзарху изгнать себя из «проклятой» им страны. Дондуков-Корсаков сослал Кипиани в Ставрополь, где в 1887 году его убили якобы грабители (а по мнению грузинской публики, агенты главноуправляющего). Похороны Кипиани 16 октября превратились в массовую антирусскую демонстрацию.

Получив заграничное образование и полностью разочаровавшись в русском чиновничестве, искушенные грузинские интеллигенты 1890-х годов читали Маркса и Прудона и видели в новом свете историю и экономику Грузии. Интеллигенция раскололась на два лагеря: первый, социал-демократический, отождествив себя с русскими социал-демократами, представлял себе будущую Грузию неотделимой от освобожденной России, где каждая народность будет самоопределяться; второй лагерь, социал-федералисты, искал для Грузии автономии в пределах конфедеративного с Россией Кавказского государства. Ни один из лагерей не требовал независимости Грузии, еще менее — восстановления Грузинского царства.

К 1890 году с открытием туннеля под Сурамским перевалом, Батуми и Баку связала железная дорога, ветви которой дали доступ к новым источникам угля и марганца. В Закавказье появился пролетариат: рабочие тбилисских железнодорожных мастерских, бакинских нефтяных месторождений, а также фабрик по производству металлических бочек в Батуми, принадлежащих Ротшильду. И вне Грузии — в Варшаве, Москве, Петербурге — возникли крупные грузинские землячества и студенческие союзы. В июле 1892 года студенты устроили в Кутаиси большой съезд, который учредил полутайное общество «Лига свободы Грузии», нацеленное на самоопредление всего Кавказа.

В отличие от европейских пролетариев, грузинские рабочие могли возвращаться во время забастовок или безработицы на свои крестьянские участки; кроме того, они были достаточно самостоятельными, чтобы обходиться без назиданий интеллигентов. Уже к концу 1870-х годов они успешно проводили забастовки на заводах, принадлежащих мощным иностранным компаниям. Грузинские интеллигенты свободно разъезжали по стране под прикрытием двух благотворительных обществ, Общество для распространения грамотности и Кавказский комитет по филлоксере. (Комитет по филлоксере был обязан своим возникновением Воронцову, ввозившему зараженные лозы из Крыма, так что в Грузии, как и во Франции, приходилось прививать местные виноградные лозы на американских филлоксероустойчивых подвоях.) Политические активисты появлялись во всех сферах — среди школьных преподавателей, фольклористов, ветеринаров; они учреждали союз портных и пивные, учились типографскому делу, или переводили политическую литературу — уже к 1887 году на грузинском языке печатали Карла Маркса.

В мае 1894 года Силибистро Джибладзе, отбыв наказание за избиение ректора семинарии, основал профессиональную марксистскую революционную группу, вскоре названную «третьей группой». Группа породила таких крупных вождей, как Ноэ Жордания, через двадцать с лишним лет президента независимой Грузии, и Пилипэ Махарадзе, идеолога большевистской Грузии. И Жордания, и Махарадзе получили образование в Польше и, вернувшись в Грузию, сотрудничали с крестьянином и фабричным рабочим Эвгени Ниношвили. В «третьей группе», однако, существовали разногласия: образованные за границей активисты были теоретиками и марксистами, батумские и гурийские рабочие — прагматиками и народниками. Среди них были сторонники подпольной организации, партийной дисциплины, макиавеллизма и насилия, например семинаристы Ладо Кецховели (в 1903 г. застреленный в метехской тюрьме) и Иосеб Джугашвили (впоследствии известный как Коба и Сталин). Правительству не удавалось хорошо следить за тайными подрывными группами: даже грузинская знать сочувствовала местным революционерам, а полицейские чиновники и жандармы плохо знали грузинский язык и охотно брали взятки.

При правлении императора Александра III Россия ни с кем не воевала, и, несмотря на относительный застой, население и экономика в Закавказье росли. В 1900 году поезда сo спальными вагонами шли из Тбилиси через Баку в Европу, a после 1909 года на такси доезжали до Владикавказа, чтобы там сесть на поезд. К этому времени население Тбилиси достигло 160000; к 1913 году в Тбилиси были хорошие парки, девять трамвайных маршрутов, восемь мостов над Курой, фуникулер, чистая городская вода, электростанция, шесть театров или концертных залов, семь кинотеатров и двенадцать типографий. В магазинах было полное изобилие, даже херес из усадьбы наместника. Построили великолепный католический собор Святых Петра и Павла, единственное общественное место, где разрешено было говорить по-польски[275]. В Кутаиси жили 32000 человек; в городе, разбогатевшем на вывозе шелковых коконов в Лион, построили великолепные бульвары. Грузин в Кутаиси было больше, чем армян и русских, и они смотрели на город как на настоящую столицу. Даже Сухум, оправившись от этнической чистки, стал приличным портом, где жили 8000 человек. С 1894 года Николоз Николадзе стал мэром Поти и преобразовал его из «рая для лягушек» и «самой мизерной ночевки для путешественника»[276] в процветающий порт. (Николадзе был обязан успехами польскому ботанику Лудвику Млокосевичу, который провел всю взрослую жизнь в Грузии и приучил народ сажать эвкалипты, чтобы осушать болота и защищать народ от комаров.) Хотя 85 % грузинского населения жило в деревне, во всех отношениях страна расширялась и становилась более современной. Фермы барона Кученбаха под Тбилиси снабжали всю Россию швейцарским сыром; из шахт в Алаверди в 1913 году вывезли 1500 тонн чистой меди. Половина населения была моложе двадцати лет и с равным энтузиазмом относилась к общественному равенству и к грузинскому самосознанию. В 1896 году газета Чавчавадзе Иверия напечатала серию статей под названием «Молодые иверцы». Статьи были направлены против «иезуистских методов» преподавания в Тбилисской семинарии. Закрыв Иверию на несколько месяцев, цензура только повысила авторитет газеты и Чавчавадзе у молодого поколения.

Правительство «главноуправляющих» не было полностью реакционным. В 1891 году безземельных крестьян (хизнеби) перестали гонять с занятых ими участков; в 1901 году подушную подать упразднили и ввели налог на землю. Остальные меры, однако, вызывали протесты: последние остатки крепостной системы раздражали и крестьян, и помещиков. В 1902 году гурийские крестьяне отказались платить два рубля ежегодно духовенству, которое и так получало государственное жалованье и гонорары за обряды; этот бойкот быстро распространился на восток. Затем гурийцы перестали платить за участки земли и начали отбирать землю у помещиков. Население росло, а пахотной земли было мало (например, в Кутаисской губернии помещик мог владеть менее чем четырьмя гектарами, а крестьянин — двумя): конфликт был неизбежен. Из-за тяжелого налогообложения и отсутствия хороших рынков никто не хотел вкладывать деньги в мелиорацию сельского хозяйства. Крестьяне, особенно гурийские и рачинские, искали работы в России: от Владивостока до Москвы в станционных буфетах пассажиров обслуживали имеретинцы.

Из всех главноуправляющих самым недалеким оказался генерал Голицын: в 1903 году, конфисковав земли и фонды армянской церкви, он одним ударом превратил армянскую русофилию в русофобию. Создав поколение армянских террористов, Голицын вызвал в Тбилиси этнические конфликты и смуту. Все министры в Петербурге отнеслись к «сумбурности» Голицына с крайним неодобрением: Сергей Витте заметил, что придется заново покорять Кавказ[277]. Царь Николай II, однако, одобрил меры, принятые Голицыным. Лозунгом генерала был «холод и страх», а единственным его развлечением — выращивание роз. Ни с кем, кроме трех русских офицеров, он никогда не советовался. Когда по средам во второй половине дня он принимал просителей, мало кто осмеливался показаться, а тем более высказаться, такой он внушал страх. Когда он приходил на рынок «навести порядок», испуганные лавочники разбегались. В июле 1904 года Голицын с женой спускались с гор в Тбилиси, когда трое «просителей» остановили карету: Голицыну воткнули кинжал в голову: покушение оказалось неудачным благодаря генеральше, которая бешено отбивалась от убийц зонтиком. Казаки-телохранители были вооружены одними дубинами (кара за потерю ружья была такая страшная, что казаки оставляли огнестрельное оружие под замком в казарме), но через несколько минут догнали армянских террористов и забили их до смерти. Голицын был так ошеломлен, что уехал в Петербург и больше на Кавказ не возвращался[278].

К уходу Голицына грузинские революционеры уже приняли меры: в апреле 1904 года на женевском съезде студентов и ссыльных двадцать один делегат проголосовал за Социал-федеральную партию, требующую независимости Грузии в пределах преобразованной России. Социал-демократы вышли из зала и объединились с русской партией социал-демократов, как и социал-революционеры, которые, надеясь со своими русскими товарищами на поддержку крестьянства, решились на совместный бой за разрушение старого порядка. Через год появилась и грузинская анархистская партия, но, как можно было ожидать, она была слишком хаотична, чтобы соперничать с тремя социалистическими партиями[279].

Вся Россия была объята смутой в начале 1905 года. Поражение в Русско-японской войне разрушило финансовую систему и уверенность в будущем: бывшие солдаты, бастующие рабочие и хорошо организованные революционеры парализовали страну. После событий перед Зимним дворцом в Кровавое воскресенье император лишился доверия народа. Не только в Петербурге и в Москве, но и в Гурии, где Крестьянский бойкот 1902 года перерос в массовый отказ платить налоги, возникли рабочие советы. Многие гурийские социал-демократы работали на Батумском нефтеперерабатающем заводе: их совет фактически сверг власть кутаисского губернатора. В начале 1905 года взбунтовались вся Гурия и Имеретия: убивали полицейских, грабили казну, поджигали усадьбы. 18 февраля грозный дагестанский генерал Максуд Алиханов объявил чрезвычайное положение и девять дней спустя, став губернатором Кутаиси, жестокими ударами против повстанцев навел порядок[280].

Даже императору стало очевидно, что к Закавказью нужен другой подход, и он поступил так, как ему уже восемь лет советовали премьер-министр Витте и два доверенных грузинских генерала, Иванэ Амилахвари и Закарэ Чавчавадзе[281], назначив наместником опытного кавказца, Иллариона Воронцова-Дашкова. В мае 1905 года, скрепя сердце, хилый, шестидесятидевятилетний Воронцов-Дашков, попросив тех же полномочий, что у предыдущих наместников, принял предложение. «Несложному, но порядочному и честному», женатому на внучке Михаила Воронцова, ему недоставало только гениальности[282]. Он ехал не в усмиренную, доброжелательную колонию, а к легко воспаляемому и скептически настроенному населению. Консерваторы или марксисты, грузины уже не питали доверия к восстановленному наместничеству. В Тбилиси социалисты уже сражались с русскими шовинистами, и мирное армянское население заразилось революционным, республиканским духом. Даже съезд грузинской знати в апреле 1905 года голосовал за автономию.

Воронцов-Дашков предвосхитил капитуляцию императора, Манифест 17 октября 1905 года, давший России свободу слова и собраний и выборной Думы. Наместник проявил смелый радикализм, освободив тысячу с лишним армян, арестованных Голицыным, упразднив все ограничения прав мусульман и евреев. Он руководствовался принципом «максимального спокойствия и хладнокровия», приглашал демонстрантов к себе во дворец и выслушивал их. Кормил крестьянских мятежников, поил гурийцев вином, а мусульманских аджарцев — коньяком. Жертвовал благотворительным обществам свое месячное жалованье в 1700 рублей. По крайней мере в Тбилиси не было тех мародеров из бывших военных, которые составляли ядро петербургских и московских советов: в Русско-японской войне участвовало мало грузин.

Всю весну Тбилиси наводняли жалобы на генерала Максуда Алиханова, усмирявшего страну массовыми арестами, полевым судом, комендантским часом. Народ не переставал сопротивляться: в апреле Павлэ Дадиани убили, и убийцы запретили семье похоронить его. Воронцов-Дашков решил убрать Алиханова и назначил на его место в Кутаиси личного друга, «красного губернатора» социал-демократа и агронома Владимира Александовича Старосельского. Раньше Старосельский был известен как борец против филлоксеры, а теперь Воронцов-Дашков уверил Петербург, что был единственным человеком, способным вылечить Западную Грузию от революционной инфекции. Император был в ужасе оттого, что наместник назначил радикала, попросившего население «служить новому правительству, как вы раньше служили царю», и заметил, что надо было повесить Старосельского на иве. Но Старосельский спас народ от истребления, уговорив генерала Маламу вывести из Имеретии десять тысяч солдат.

К осени 1905 года Грузия, как и бо2льшая часть России, была парализована забастовкой почтовых, телеграфных и железнодорожных рабочих; два паровоза, заблокировав Сурамский туннель, разделили Грузию на две части. Гурия — к ноябрю первое марксистское государство в мире — оказалась в руках вооруженных повстанцев, которые ввели систему, когда каждые сто и тысяча хозяйств выбирали по одному организатору в защиту гурийской революции.

Воронцову-Дашкову приходилось везде и постоянно разбираться с конфликтами. Армяне и азербайджанцы начали резать друг друга по всему Закавказью, но Воронцов-Дашков действовал так же смело и либерально, как Старосельский: он пригласил на чай главу меньшевиков Исидорэ Рамишвили (который скоро станет в Думе депутатом Кутаиси и исключит Иосеба Джугашвили из партии социал-демократов). Воронцов-Дашков был уверен, что человек «с такими ясными глазами» не может лгать, и принял предложение Рамишвили передать социал-демократам 500 ружей, чтобы они, как бескорыстные миротворцы, положили конец армяно-азербайджанским конфликтам. Такая доверчивость ужаснула не только царя, но и казаков Тбилисского гарнизона, которые, попытавшись вернуть ружья силой, открыли огонь и убили нескольких социал-демократов. В конце концов, социал-демократы отдали кое-какие ружья, большей частью поломанные, но жандармерия, армия и чиновничество стали смотреть на наместника как на простофилю, обманутого революционерами.

Беспорядки продолжались: в Тбилиси убили полицеймейстера, на рынке взрывались бомбы, витрины забивали досками, и в Батуми, и в Кутаиси вспыхивали вооруженные бунты. Военный помощник наместника генерал-майор Владимир Альфтан принял крайние меры: выселил целые деревни, дал казакам приказ открыть огонь по демонстрантам, но не вмешивался, когда армяне и азербайджанцы резали друг друга. Наместник выразил протест против всех мер, кроме выселения, и 5 декабря назначил гражданским и военным губернатором генерала Маламу, но 26 декабря уступил настоятельным просьбам начальника штаба генерала Федора Грязнова сменить Маламу более страшным Алихановым. Алиханов правил как мусульманский хан — он каждый день лично принимал просителей, но ввел суровые меры: запретил быструю езду, потребовал, чтобы обо всех переночевавших гостях докладывали в полицию. В несколько дней снова заработала электростанция, открылись школы и «под военным контролем» пришли в движение железные дороги. Забастовщиков арестовали и зачинщиков отдали под полевой суд, а домохояевам приказали запираться у себя, чтобы избежать перестрелок.

8 января 1906 года Воронцов-Дашков назначил Алиханова временным генерал-губернатором Кутаисской губернии. Центр Кутаиси горел, все железные станции вокруг были разграблены и сожжены. Алиханов задержал и отправил в Тбилиси Старосельского и его грузинского помощника и через неделю погнал железнодорожников на работу. Казаки с пулеметами и пушками поехали на запад. Алиханов арестовывал социал-демократов, крестьян, врачей, учителей. Собрав толпы деревенских или городских жителей, заставлял их клясться в верности императору, возвращать краденое оружие, сдавать дезертиров и уклонистов от армии, указывать, где проживали агитаторы и революционеры, чтобы его артиллерия могла взорвать их дома. Жителей Западной Грузии убивали, насиловали и поджигали. Алиханов вешал и расстреливал любого человека, заподозренного в убийстве чиновника. Он расстрелял девятерых «делегатов», которые ехали на паровозе, якобы за намерение столкнуться с военным поездом. В Гурии погибли многие мятежники, и триста человек были сосланы в Сибирь, но остальное население упрямо поддерживало меньшевиков. В феврале Алиханов въехал в Цхинвали и дал обитателям десятиминутный срок, чтобы сдать всех революционеров, краденые деньги и оружие. Толпа, сославшись на полное незнание, стала на колени: их заставили заплатить тысячу рублей за якобы краденые ружья и указать на дома социалистов, которые Алиханов затем снес. Страдали не только крестьяне и рабочие: в картлийском городе Карели, когда солдаты стучали в дверь, а князь Цицишвили медлил с ответом, дом и двор взорвали орудийным залпом.

Ободренный успехами Алиханова, Воронцов-Дашков написал о нем хвалебный отзыв в Петербург и затем натравил генерала на Абхазию и Сванетию: к 20 февраля Алиханов арестовал двести дезертиров, конфисковал 6300 единиц огнестрельного оружия и вернул государству полмиллиона рублей. Но тбилисские, петербургские и московские газеты обличали генерала в беззаконных арестах и в бессмысленных погромах: вгляды Алиханова были несовместимы с новым демократизмом думской России. Наместник вдруг спохватился и приказал Алиханову освободить врачей, учителей, помещиков и старших чиновников. Но Алиханов не переставал наводить ужас на Мингрелию, и наместнику пришлось его уволить.

К весне 1906 года в Тбилиси царил хаос. Казаки открывали огонь по демонстрантам и в отместку за теракты убивали «кудрявых граждан», как казаки называли кавказцев, десятками. Военный губернатор приказал запереть чердаки и огородить все балконы с видом на улицу, чтобы беглецам негде было укрыться. 5 июля 1906 года пьяные казаки, убедившись, что из тбилисской гимназии бросили бомбу, разгромили школу, разогнали учительское собрание, вдребезги разбили рояль и, застрелив инспектора Шио Читадзе, посмертно обвинили его в терроризме[283].

20 февраля того же года Воронцов-Дашков, который все это время, несмотря на покушение на его жизнь в августе 1905 года, свободно ездил по городу и ни от кого не слыхал ни упрека, ни протеста, провел в своем дворце, последнем безопасном месте в Тбилиси, съезд духовных лиц, журналистов и представителей всех сословий и народностей, и попросил их предложить возможные выходы из армяно-азербайджанских конфликтов. Предложений было много, но они были недостаточно убедительны, чтобы положить конец резне. В результате съезда, однако, в школах восстановилось преподавание местных языков и были составлены местные комитеты «примирения». Грузины, русские и азербайджанцы ругали Воронцова-Дашкова, и еще больше его жену, за то, что они якобы слишком сочувствовали армянам и в особенности армянской церкви, которая получила из рук наместника часть собственности, конфискованной Голицыным.

Наместник уже лично пострадал от террора: в июне 1905 года был убит его зять Павел Шувалов, градоначальник Москвы, а затем были подожжены поместья Воронцовых-Дашковых в Тамбовской губернии. Теперь террор обрушился на грузинскую церковь: на экзарха Николая напали священники, требовавшие восстановления автокефалии; на помазании его преемника Никона в августе 1906 года грузинское духовенство присутствовать отказалось. Никон старался понравиться своим подопечным, введя выборы на епархиальные должности, отреставрировав мцхетский собор, приказав, чтобы в семинарии преподавали по-грузински, построив приходские школы, издав на деньги церкви Библию на абхазском и осетинском языках, даже разрешив в Тбилиси религиозно-философские дебаты по образцу петербургских. Никон отрекся от всякого шовинизма, но движение за грузинскую автокефалию продолжало относиться к нему враждебно.

Следующие годы были отмечены рядом громких убийств. 16 января начальник Кавказского штаба генерал Федор Грязнов, высадившись из кареты, подорвался на бомбе. Грязнов раньше грозил, что будет истреблять мятежников и вешать рабочих. Иосеб Джугашвили (Сталин), судя по всему, организатор покушения, сразу свалил вину на совершенно невинного прохожего, чтобы убийца-большевик смог скрыться. Некоего Арсена Джорджиашвили (возможно, Джоиашвили), продававшего в тот момент пьяным солдатам часы, избили до потери сознания и затащили в жандармский участок. Прокуратуру предупредили, что, если через час не будет предъявлено обвинение, разъяренные русские войска разгромят центр города. Джорджиашвили быстро осудили, тем более что Джугашвили выпустил листовку, требующую, чтобы «нашего товарища спасли от когтей царя». Тбилисский палач отказался повесить несчастного, так что пришлось привезти палача из Баку. (В 1921 г., когда снимали фильм о якобы героическом Джорджиашвили, Сталин сказал режиссеру, что настоящий убийца выжил и стал комиссаром[284].) Тогда Сталин еще был двадцативосьмилетним агитатором без русского, сибирского и европейского опыта, но он уже перестал быть семинаристом и поэтому и проявлял макиавеллиевскую коварность, любовь к насилию и такое бессердечие, что готов был оклеветать и обречь невинного гражданина, даже товарища по партии.

16 мая Алиханов приехал на кутаисский вокзал, чтобы отправиться в Тбилиси; в его карету подбросили бомбы. Одного казака убили, и шрапнель задела одно из легких генерала, но он тем не менее сел в поезд и отказывался от лечения, пока не доехал до Картли. В Кутаиси казаки избили до полусмерти буфетчика, сожгли дом, где террористы подстерегали Алиханова, и отштрафовали домохозяина на 20000 рублей. (Алиханов затем поехал в Европу, где его легкое оперировали; вернувшись, он стал командиром Казачьей дивизии в Армении, и 3 июля 1907 года, когда ехал в карете, раньше принадлежавшей генералу Грязнову, погиб от рук более профессиональных террористов.)

13 июня 1907 года Тбилиси был потрясен большевистским терактом: товарищ Сталина Камо Тер-Петросян, сбежав из тюрьмы и приняв имя князя Дадиани, с группой вооруженных людей в центре города ограбил банковскую карету и захватил четверть миллиона рублей: погибли два городовых, три казака и большое число прохожих. (Деньги в крупных купюрах были конфискованы, когда в Европе большевики попытались обменять их.) Грузины, возмущенные и большевистской, и казацкой бесчеловечностью, сплотились около социал-демократов-меньшевиков, более гуманных, хотя и хуже организованных революционеров. (Социал-федералисты и анархисты, в октябре 1907 года ограбив казначейство в Душети, изъяли еще больше, чем Камо Тер-Петросян в Тбилиси, но без человеческих жертв.)

Когда же в полдень 30 августа 1907 года убили Илью Чавчавадзе, вся Грузия оцепенела. Чавчавадзе, уважаемого даже политическими противниками, только что избранного предводителем дворянства, но ярого борца против тайной полиции, смертной казни и русификации, подстерегла вооруженная банда на дороге вблизи от его дома в Сагурамо под Тбилиси. Чавчавадзе и одного слугу застрелили, жене разбили голову обухами. Жандармы вскоре задержали шесть человек, включая местного старосту, кучера и повара Чавчавадзе. Заключенных быстро осудили и приговорили к смерти, но чудом выжившая вдова Чавчавадзе уговорила начальство заменить казнь каторгой. Улизнули двое убийц — местный старшина и Гигла Бербичашвили, ружейным выстрелом разорвавший сердце Чавчавадзе.

Объяснение жандармов, что Чавчавадзе убили в отместку за увольнение взяточника-старосты, никого не убедило: публика винила либо тайную полицию, либо большевиков и не исключала возможности, что обе организации сотрудничали, чтобы избавиться от всеми любимого либерала. Но история указывает скорее на большевиков, в особенности на Серго Орджоникидзе и Сталина. В 1921 году в Грузию вдруг вернулся Бербичашвили, из красноармейца быстро превратившийся в секретаря райкома, а затем благодаря покровительству Пилипэ Махарадзе председателя колхоза. В старости Бербичашвили работал сторожем в универмаге, а 5 января 1942 года, после «реабилитации» Чавчавадзе как «буревестника революции», его расстрелял НКВД за убийство великого поэта по приказу царской охранки. (Димитри Джаши, якобы организовавший убийство и отсидевший несколько лет в одиночной камере, чтобы другие заключенные не нападали на него, был расстрелян НКВД. Интересно, что к концу 1950-х годов прокуратура отказалась его реабилитировать[285].)

28 мая 1908 года священник заманил экзарха Никона на лестницу дома Синода, чтобы убийца на улице смог застрелить его в спину из пистолета. В смерти Никона обвинили грузинское духовенство, так как экзарх с помощью казачьих плетей незадолго до этого разогнал их неофициальный церковный совет. По приказу из Петербурга были арестованы шестьдесят два грузинских священника, среди них трое будущих патриархов независимой церкви. Сам Воронцов-Дашков объявил автокефалию «пустой мечтой». Обстановку разрядил новый экзарх Питирим, читавший молитву на грузинском и осетинском языках.

Наместник изо всех сил старался угождать каждому сословию, поколению и классу. Напрасно он убеждал петербургских министров создать в Тбилиси университет, объяснив, что грузины в поисках высшего образования уезжают за границу, а возвращаются уже радикально и враждебно настроенными к начальству. Армяне и азербайджанцы требовали не университета, а политехникума, который они построят на свой счет и где будут преподавать сельское хозяйство, горное дело, инженерное дело и экономику. Чтобы сделать здание сейсмоустойчивым, Воронцов-Дашков наскреб триста тысяч рублей. Он настаивал, опять напрасно, чтобы Петербург разрешил на Кавказе, как в России, местное самоуправление, и даже рекомендовал, чтобы во избежание колониального восстания Россия присвоила Закавказью, как Великобритания — Австралии и Канаде, статус доминиона.

Однако к весне 1906 года в России уже укоренялась реакция, и император одерживал верх над Первой Государственной Думой, слишком радикальной, чтобы предлагать осуществимые законы или находить общую с министрами почву. Среди думских социал-демократов оказался Исидорэ Рамишвили и выпускник Варшавского ветеринарного института, будущий вождь независимой Грузии Ноэ Жордания, которые, не настаивая на автономии Грузии, выдвигали программу радикального преобразования для всей Российской империи. В апреле Думу распустили, левое крыло, объявленное вне закона, бежало в Выборг, где публиковало манифесты. Избранная по новым избирательным законам Вторая Дума отражала интересы помещиков и профессиональных классов, больше чем рабочих и крестьян: тем не менее в ней участвовало еще больше грузинских радикалов — восемь социал-демократов и социал-федералистов, среди которых ведущая роль отводилась красноречивому Иракли Церетели, который выступал «устами» слегка косноязычного Ноэ Жордания, как Аарон для Моисея. Но летом 1907 года, распустив и эту Думу, царские министры арестовали бо2льшую часть социал-демократов. В Третьей, значительно более консервативной Думе участвовали всего три грузина — два социал-демократа и один абхазский монархист.

Пока Столыпин в России арестовывал и вешал, Воронцов-Дашков в Закавказье оберегал народ от ужасов, творимых в Одессе, Вильнюсе и Киеве. Тем не менее в сибирских тюрьмах умерли три грузинских социал-демократа, а Иракли Церетели провел в сибирской ссылке десять лет. Воронцов-Дашков, как Илья Чавчавадзе, с омерзением смотрел на смертную казнь, но был не в состоянии мешать русским черносотенцам (из мелких чиновников и железнодорожников) и большевикам всех национальностей расправляться со своими врагами. В 1907–1908 годах, грузинские жандармы, несмотря на присутствие в их рядах взяточников и социалистов, отправляли тысячи мнимых социалистов либо на место рождения, либо в Северную Россию и Сибирь.

Впервые с 1782 года грузины просили у Европы вмешательства. Вторая мирная конференция в Гааге приняла Меморандум от имени грузинского народа, представляющий Трактат 1783 года как единственную законную основу для русско-грузинских отношений. Хотя европейские державы сочли такие вопросы второстепенными и достойными только показного сочувствия, меморандум послужил первым шагом в попытках освободить Грузию от Российской, а затем и Советской империи.

Воронцов-Дашков не всегда принимал умелые меры. Восстановив, хоть и ограниченное, преподавание грузинского языка в школах и даже осознав опасность того, что из-за русификации армяне и грузины могут забыть родной язык, он все-таки в отличие от Михаила Воронцова недооценивал грузинскую культуру и даже объяснял петербургским министрам, что грузинская литература хотя и написана по-грузински, но «продумана по-русски». Как и его предшественники, Воронцов-Дашков пытался привлечь колонистов, чтобы нейтрализовать этнические распри: когда 8000 духоборов, решив, что в России жить тяжело, собрались на Аляску, наместник без успеха предложил им заселить опустевшие территории в Абхазии. Наместник верил в свободное владение землей и в 1907 году снял с «провинившихся» абхазов запреты в этом отношении. В то же время он хотел, чтоб Западную Грузию заселили европейцы. К 1907 году в Абхазии и Мингрелии насчитывалось восемьдесят девять новых русских селений, но бездорожье, эдемическая малярия и враждебность абхазских и мингрельских соседей заставляли колонистов бросать новое жилье. Наместник начал приглашать более выносливых крестьян из Украины, и к 1915 году на грузинской территории уже насчитывалась сотня русских поселков. Остальные инициативы дали промах: император не захотел разрешить на Кавказе введение земств; армяне и грузины не могли договориться о здании политехникума и после освящения фундамента прекратили работу; Министерство финансов отказалось финансировать прямую железнодорожную связь под Крестовым перевалом, хотя уже в 1873 году польский инженер Болеслав Стаковский запланировал путь и туннель и с тех пор грузинское управление не раз лоббировало проект.

Здоровье наместника подтачивали тбилисский летний зной, и с 1908 года он начал проводить лето у себя в тамбовской усадьбе. Состояние духа подрывали нападки националистических депутатов в Думе: в декабре 1908 года Владимир Пуришкевич, лидер Союза русского народа и создатель Союза Михаила Архангела обвинил Николая Петерсона, директора канцелярии и правую руку наместника, во взяточничестве и сказал, что «престарелый» наместник «так стар и слаб, что иногда с конфеткой во рту засыпает за своими делами». Петерсон привлек Пуришкевича к уголовной ответственности за инсинуации. На самом деле Петерсона никто не собирался трогать, так как его жена и невестка наместника были почетными членами Тбилисского теннис-клуба. Но наместник раздражал премьер-министра Петра Столыпина своей снисходительностью к армянским националистам-федералистам (дашнакцутюнам). В ответ на упреки Воронцов-Дашков сказал, что надо подмазываться к армянам на случай русско-турецкой войны, к которой Россия плохо подготовлена. Владимир Альфтан, тогда генерал по особым поручениям Кавказского военного округа, получил от петербургской полиции приказ собирать доносы на наместника, вследствие чего Воронцова-Дашкова обозвали «антирусским, сомнительным, даже красным». Император тем не менее не захотел уволить наместника, но «кавказская секция» петербургских министерств начала активно противодействовать его либерализму.

Благодаря финансовым и полицейским реформам 1908 года и мудрой политике Витте и Столыпина, уровень терроризма стал снижаться, а экономика и культура Грузии пошли на подъем. Из шахт в Чиатуре железнодорожные вагоны вывозили сотни тонн марганца, хотя для европейцев обходилось дешевле возить его морем из Индии, чем узкоколейкой с Кавказа; несмотря на адские условия, интенсивно обрабатывали уголь в Ткибули и старые медные пласты в Алаверди и Ахтале. Из Европы возвращались с высшим образованием грузины, которые, за отсутствием на родине другого поприща, пасли отцовских баранов. Подрастало новое поколение образованных грузин, которые окажут большое влияние на весь мир. Шотландский агроном и торговец Джеймс Марр на старости лет женился на гурийской крестьянке, которая родила ему сына Николая Марра, впоследствии гениального востоковеда, филолога и языковеда и к 1902 году профессора Петербургского университета. Грузинские деятели принимали активное участие в российской политике, легальной и подпольной: Карло Чхеидзе и пятеро других меньшевиков — в Третьей Думе, Сталин — в сибирской ссылке и в венских кафе. В Грузии жандармерия и революционные партии были связаны сложной игрой, где взятки и взаимная подрывная деятельность часто преобладали над физическим насилием. Подрывная деятельность и подделка больше чем бомбы волновали власть имущих. С 1900 года юрист-самоучка Соломон Ашордиа фабриковал «доказательства дворянского происхождения» сначала для себя, а затем для сотен других мещан: когда в 1908 году его наконец арестовали в Омске, где он пытался обналичить поддельный чек на 30000 рублей, Сенат все еще отсеивал настоящих от «ашордийских» азнауров[286].

В июне 1910 г. Воронцов-Дашков подал императору Николаю «записку», возражающую против подчинения наместника Совету министров и дающую оптимистическую оценку развивающейся кавказской экономики[287]: промышленность росла, у населения были сберегательные счета, крестьяне производили пятьдесят миллионов литров вина и сто тонн чая в год, не говоря о лавровом листе, мандаринах и бамбуке; наместник ни на что не жаловался, кроме выкупа иностранцами абхазских поместий и непоправимого бездорожья.

Чтение тбилисского адресного календаря за 1913 год показывает, что главной проблемой города являлся этнический состав. Тбилиси был армянским городом под русским правлением. Из двадцати трех книжных магазинов, только четыре были грузиноязычными; в списке домохозяев, врачей и зубных врачей грузины составляли лишь десять процентов. Упоминаются всего две грузинские акушерки; в городе нет ни одного грузинского ветеринара, в консерватории все преподаватели немцы, русские или армяне. Даже учительницы в Институте святой Нино, основанном Ермоловым, были русские (секретаршей, однако, работала княжна Чавчавадзе). Грузины преобладали только как владельцы винных погребов. В профессиях и на военной, и на гражданской службе их было поразительно мало, так как даже образованные грузины предпочитали жить у себя в деревне. Вытесненные армянами, обессиленные русскими, грузины всех сословий поддерживали социал-демократов.

Воронцов-Дашков доложил императору, что убедился, что армянская проблема возникла единственно оттого, что Россия пренебрегает армянскими стремлениями к самостоятельности, он упразднил все меры, ограничивавшие армянские занятость и вероисповедание. Наместница Екатерина часто приглашала видных армян на чай, так что некоторые грузины смотрели на наместника как на агента не русского империализма, а армянского республиканства. (Немецкий консул граф Шуленбург заметил, что «грузины чувствуют себя как брошенная любовница, так как Воронцов-Дашков теперь благосклонен к армянам».) Наместник стал и в самом деле стар и слаб: в 1913 году с ним случился инсульт и, когда вспыхнула Первая мировая война, он уже был не в состоянии повести Закавказье в бой. Тем не менее с появлением угрозы нападения на страну оттоманской армии, грузины и армяне помирились и сплотились, чтобы защищать Российскую империю.

Новое сообщество — Комитет за свободу Грузии, поддержанный знатными грузинами, — накануне войны перенесло свой штаб из Женевы в Берлин. Комитет сформировал грузинский легион, который сражался вместе с турками, и предложил образовать правительство из всех партий, включая Ноэ Жордания и социал-демократов, которое управляло бы независимой Грузией под немецкой протекцией. Левые партии считали «нецелесообразным» подстрекать антирусских мятежников, пока в Грузии не охладится патриотический пыл. Правые партии не стеснялись: в начале войны социал-федералист Леван Кереселидзе, участник душетского грабежа 1906 года, очутился в Берлине: его пригласили в Берлин вместе с князем Гиорги Мачабели, интернированным немцами в Брюсселе. В Берлине они совещались с гейдельбергским ассирологом доктором Михеилом Церетели, и 27 сентября 1914 года Мачабели и Церетели представили немецкому Министерству иностранных дел меморандум, предлагающий нейтрализацию Кавказа и создание содружества из Царства Грузии с армяно-татарскими кантонами и с федерацией горцев: границы будут демаркированы с помощью Германии, Австро-Венгрии и Турции[288]. Берлинские переговоры закончились обещанием, что Германия, если она победит, учредит в Грузии конституционную монархию, как в Болгарии, с царем из западноевропейских династий. Из Берлина Кереселидзе и Мачабели поехали в Константинополь, где к ним присоединились два грузинских католических священника[289]: они занимались пропагандой, отговаривающей грузин от службы в российской армии. Кереселидзе поселился в немецком штабе в Трабзоне, где ему дали деньги и возможность вербовать грузинских военнопленных. В 1916 году в Лозанне состоялся съезд национальных меньшинств, где Михеил Церетели, опубликовавший по-французски и по-немецки монографию Грузия и мировая война, выдвинул программу, по которой Россия должна была соблюсти все статьи Георгиевского трактата 1783 года и таким образом предоставить Грузии такую же независимость, какую уже обещала Польше.

В начале войны русские армии на европейском фронте одерживали блестящие победы над Австрией; в Закавказье же первые битвы кончались зловеще. Нападения на Эрзурум провалились из-за лютой зимы и недостатка подкреплений; турки, нанеся контрудар, взяли Батуми и, когда русские войска их оттеснили, еще крепче сплотились вокруг Эрзурума. В декабре 1914 года оттоманский «Наполеон» Энвер-паша взял командование в свои руки и окружил большую армию под Сарыкамышем. Только блестящая храбрость грузинского офицера «сатаны-капитана» Тараса Вашикидзе, прорвавшего окружение, выручила русские войска и сокрушила третью турецкую армию.

Несмотря на победу Вашикидзе, общественное мнение свалило вину за окружение под Сарыкамышем на Воронцова-Дашкова, якобы одержимого расширением и обороной восточных армянских границ за счет грузинских территорий на западе[290]. Карло Чхеидзе жаловался, что войсками командовали наместница и ее армянская клика. Когда в ноябре 1914 года царь Николай, приехав в Тбилиси, обедал сначала с армянами, а затем с грузинами, Воронцов-Дашков уже слег, но камфорные уколы помогли ему встать, чтобы приветствовать императора. Графу уже было 79: летом 1915 года царь разрешил ему уйти на пенсию именно тогда, когда сам принял катастрофическое решение стать главнокомандующим русской армии, вытеснив своего предшественника, дядю великого князя Николая Николаевича, который стал кавказским наместником.

Хотя император теперь положил начало целому ряду катастроф, которые разрушат его империю, приезд Николая Николаевича на Кавказ, похоже, изменил ход военных событий. Этот высокий человек на маленькой белой в серых яблоках лошади, с окровавленной от сыромятных вожжей рукой, объездив грузинский и армянский соборы, суннитскую и шиитскую мечети, начал кричать на подобострастных генералов. С великим князем приехали его брат Петр и двести охранников (дворцовым телохранителям Николай Николаевич не доверял); он ездил осматривать фронт на «Роллс-Ройсе» (пришлось изъять 100000 рублей из военного бюджета, чтобы построить шестикилометровую дорогу от летнего дворца до тбилисского шоссе). Новый наместник уволил всех помощников Воронцова-Дашкова, в особенности поруганного Петерсона, и назначил новичков из русских: кавказцев он к себе не допускал. При его командовании армия взяла Эрзурум и Трабзон, хотя Россия была обязана победой не блестящей русско-грузинской стратегии, а расшатанности оттоманского правительства, скоцентрировавшего все силы на истреблении армян в Восточной Анатолии. С приездом великого князя в Тбилиси уже не было ни бомб, ни покушений; но не было и реформ, кроме жалкого подобия местного самоуправления. Население было поглощено мыслями о победе в Анатолии и озабочено ранеными солдатами и беженцами.

Хотя на анатолийском фронте боевой дух не ослабевал, на еще более кровавом европейском, где сражались многие грузины, те, кто уцелел, очутились в австро-венгерских лагерях, где некоторые согласились вступить в немецкую или австрийскую армию. Из всех грузин самые страшные потери понесли хевсуры, брошенные в бой против немцев, которых они не считали кровными врагами, вооруженные саблями и скошенные пулеметами. Одна из последних хевсурских героических поэм оплакивает погибших: «Какие вести из России? Есть грех против Бога. Который двадцатилетний мужчина умирает на границе? <…> Здесь вымерла вся архотская долина»[291]. Смерть и дезертирство на европейском фронте, дефициты и забастовки в Петрограде и Москве привели к тотальному развалу государства и к отречению императора от престола.