16. Неприкаянные мегаломаны

Ригидные некорргируемые концепции бытия и истории могут не заполнять страниц и эфира, а много лет жить собственной жизнью в повреждённом разуме, пока однажды не выдадут себя в холодно и тщательно, до мелочей просчитанном агрессивном акте. Это было описано в романе Набокова «Двойник», логика героя которого представляла собой последовательную конструкцию, где была лишь одна изначальная болезненная ошибка: герой-убийца, рассчитывавший получить крупную страховку, был убеждён в том, что его жертва как две капли воды похожа на него. А это не соответствовало действительности.

Грань между сверхценной идеей психопата и бредовой идеей душевнобольного действительно трудно различима, если подтекст человеческих действий скрыт от окружающих. И даже оказываясь при свете софитов и в зале суда, клинический паранойяльный типаж для обширной аудитории становится кумиром, а его судьи — представителями «подавляющей бюрократии». Во-первых, потому, что многим таким неожиданным антигероям, в том числе террористам, откровенно и на удивление солидарно сопереживает медиа-мейнстрим. Во-вторых, потому, что мотивы паранойяльных личностей, выражающих свои концепции в раскольниковском «самосуде», не аутичны, не оторваны от реальности, а прямо отталкиваются от неё. И в рядах сочувствующей публики, которые многократно приумножены прессой, неизбежно присутствуют другие лица с психическими отклонениями.

В 1935 г. кафедра психиатрии Одесского мединститута проводила интереснейшее исследование — анализ зависимости фабул бредовых переживаний от общественных процессов (на Украине особенно бурных и противоречивых в начале века). К сожалению, с тех пор работы на такие темы не печатались, и феноменологическая часть науки от этого много потеряла. Однако по опыту того межрайонного учреждения, в котором я работал 16 лет, — а туда стекались пациенты с одной трети пятимиллионного мегаполиса — я могу засвидетельствовать, что наступление горбачёвской перестройки, а затем реформ Ельцина — Гайдара очень существенно отразилось на содержании бредовых картин. Вместо КГБ в период Горбачёва больных стали преследовать пришельцы на НЛО, а известный всему стационару пациент, «управлявший» солнечной системой, объявил себя не просто богом, а «экологическим богом шести планет». При Ельцине НЛО стушевались, уступив место американской разведке.

Больные ходят рядом с нами, социально дезадаптируются, как и обычные граждане, только раньше и безнадёжнее их, и потому регулярно появляются на протестных акциях разного рода и под разными лозунгами, порой переходя линию фронта в силу собственного понимания справедливости и правды, которая иногда не искажена, а напротив, последовательна, но утрирована по форме («люди, которых мы называем шизофрениками, воспринимают происходящее трагичнее, чем мы», — писал Кемпинский (39).

До совершения радикальных действий переживания больных, остро реагирующих на текущую политическую реальность, могут казаться вполне адекватным отражением мэйстримных идей. Эксцессу Андерса Брейвика предшествовала, как мы помним, реплика канцлера Германии Ангелы Меркель о полном фиаско политики мультикультурализма.

Брейвик, в 2002 г. перенесший «нервный срыв», никого потом не беспокоил много лет со своей ригидной некорригируемой концепцией. Прежде чем надолго уединиться, он путешествовал и старался найти братьев по разуму, выбрав для этого столь разные страны, как Белоруссия и Израиль. Уединившись, он скупал оружие и взрывчатку. И лишь после массового самосуда публика ознакомилась с его обширным, как труд Эйзенштейна, трактатом, где он неоднократно ссылался, как на образец, на отбывающего пожизненное заключение террориста Теда Качинского.

История с Качинским известна всей Америке. Вундеркинд с коэффициентом интеллекта 169, подающий надежды доцент кафедры математической логики, ученик знаменитого Вилларда ван Ормана Квайна, он вдруг в 26-летнем возрасте покидает научную и преподавательскую деятельность в Калифорнийском университете (Беркли) и поселяется в уединённой хижине без электричества и водопровода — как он объяснит родителям, чтобы «проверить свою способность к полному самообеспечению». Впрочем, спустя несколько лет он обратится к ним за крупной суммой, не объяснив её назначения. После семи лет отшельничества он начинает изготовлять взрывные устройства и отправлять их частным лицам; одна из жертв — лесопромышленник, другая — владелец компьютерного магазина, ещё несколько — специалисты-инженеры и психологи. Одно из взрывных устройств закладывается в багажник пассажирского самолета. У посылок странная особенность: в пакет с взрывчаткой обязательно закладывается кусочек коры дерева.

Эксперты ФБР условно именуют неизвестного террориста, использующего один и тот же тип взрывчатки, «Унабомбером». Он, впрочем, пытается выдать себя за организацию, отправив короткий «манифест» в New York Times от имени «организации FC». В 1995 г. он даёт о себе знать пространным текстом «Индустриальное общество и его судьба», где отдельные словосочетания набраны заглавными буквами, а врагом названа «система», уничтожающая дикую природу и контролирующая человеческий разум. Как следует из текста, «Унабомбер» рассчитывает на побуждение «свободных людей» (вымышленное FC — «Союз свободы») к революции против системы. Его сдаёт ФБР его родной брат Дэвид, узнав Теодора по стилю: в год своего ухода от цивилизации он написал эссе об «индустриальном обществе». В момент ареста в обросшем и вонючем дикаре (Теодор не мылся целый год) бывшие коллеги не могут узнать талантливого докторанта-математика. Отмытый Теодор безмятежен, не тяготится допросами, не боится наказания и настаивает на публикации своего витиеватого труда за счёт продажи своей хижины.

Некорригируемые концепции вынашивали, при неведении окружающих, организатор взрыва в Оклахома-Сити Тимоти Маквей, а также Джаред Ли Лафтон, застреливший шесть человек и причинивший тяжкие увечья депутату Конгресса Габриэле Джиффорде в Тусоне, штат Аризона. Оба считали себя «борцами с системой», оба были разочарованы в религии и ненавидели любую власть, как за действительное насилие, практикуемое государством, так и за «чинимый» над ними контроль мышления. В обоих случаях жертвы, как и избранные мишени Качинского, лишь персонифицировали власть, не принадлежа к кругу лиц, принимающих решения, а большинство пострадавших составляли случайные прохожие, включая детей.

Маквей, как и Брейвик, ссылался на прецеденты — а именно на супругов Рэнди и Вики Уивер, которые уединились в Руби Ридж, убили офицера Службы маршалов и стреляли по вертолёту с телеведущим Джерально Риверой, и на Дэвида Кореша, предводителя харизматической секты «Ветвь Давидова». Общность в его представлении сводилась к тому, что сектанты также противостояли власти. Рэнди Уивер скупал оружие, как Качинский и Холмс, готовясь к противостоянию тому, что он называл ZOG — «сионистскому оккупационному правительству». При этом всем своим детям он давал еврейские имена.

В каждом из вышеназванных случаев (как и в случае с поджигателем провинциального театра Джеймсом Холмсом), поведенческие девиации были заметны невооружённым глазом задолго до трагедий. У Качинского, Маквея и Лафтона была общая черта биографии: над каждым из них издевались в школе. Жертвами подростковых издевательств чаще всего бывают дискордантные шизоиды («гадкие утята»), зацепкой и поводом при этом служит как их моторная неловкость, так и коммуникативная несостоятельность. Если так называемый холодный шизоид реагирует на приставания маской презрения — невербально, но эффективно, а так называемый «блеклый» шизоид беден мимикой и незаметен в классе, то дискордантный типаж привлекательнее всего как мишень для эксперимента: чем сильнее его обидеть, тем забавнее он будет краснеть, сопеть, метаться, прятаться от обидчика, и при этом, скорее всего, никому не пожалуется, поскольку учителей он тоже раздражает и догадывается, что они его переживаний не поймут.

Из трёх разновидностей шизоидии именно дискордантная является маркером pathos по Снежневскому, то есть предрасположенности к психотическому процессу. Моторная неловкость имеет тот же источник, что и неспособность «постоять за себя» в общении: в раннем детстве этот человечек был настолько погружён в собственный яркий внутренний мир, что не был способен — а часто и не был мотивирован — копировать манеры окружающих, то есть усваивать те неписаные правила бытовой адаптации, которые не излагаются ни в каких учебниках. Иначе говоря, первоисточником его внешне воспринимаемой чудаковатости была патология восприятия, которая могла включать и зрительные обманы, и феномены дереализации. Так, Качинский в раннем детстве избегал не только людей, но и высоких домов — очевидно, ему казалось, что высокая стена может на него упасть. Столь же типичен для этого типажа страх перед перспективой (агорафобия) или замкнутым пространством (клаустрофобия).

Дискордантная шизоидность может компенсироваться особыми, тепличными условиями, в которых важна неизменность среды и наличие близкого человека, постоянно опекающего подростка и заменяющего друзей. Такие подростки декомпенсируются при смене места жительства, при болезни родителей (как это было с Юнгом) и при их разводе. Из всех вышеназванных лиц гармоничная родительская семья была только у Теодора Качинского, но это было многодетное семейство, в котором ему не доставалось особого внимания.

Как упоминалось выше, фабула переживаний существенно определяется общественной и идеологической конъюнктурой. Вышеназванные террористы воспитывались в очень специфическом обществе, которое определяло, часто вопреки их особенностям, их иерархию ценностей. Казалось бы, к юношескому возрасту незащищённый подросток должен оценить опеку со стороны государства, которое может предоставить особые условия — направить в детский санаторий, обеспечить пособием по безработице или, наоборот, принять в колледж для особо одарённых. Но в системе представлений всех чудаков, ставших террористами, на первом месте с большим отрывом в иерархии ценностей стояла свобода. Как у хрупкой орхидеи принцепс в одноименном (явно проективном) рассказе В.М. Гаршина.

Более того, идеал свободы в описанных случаях включал свободу пользования оружием: Маквей даже был участником общественной организации, ратовавшей за расширение этой свободы. Американская цивилизация поощряла личную инициативу, но реализация этих возможностей зависела и от свойств личности. Зависть к «более приспособленным» закладывала основы будущего бунтарства.

В стране, где государственная идеология определяется Конституцией, а многообразие религий ничем не сдерживается, а напротив, поощряется, отмежевание группы верующих от секты («церкви») адвентистов седьмого дня в новую секту («церковь») давидианцев выглядело обычным явлением и не привлекало внимания ни муниципалитетов, ни прессы. Когда предводительница этой дочерней секты Флоренс Гутефф в 1959 г. «анонсировала» второе пришествие Христа, это тоже никого не удивило: ведь профетические культы в США многочисленны и равноправны с прочими, всякий «балуется» с религиозными смыслами как считает нужным. И никто не мешал этой секте проповедовать в других странах. Тем более что с точки зрения идеологического мейнстрима, распространение в Израиле особых, вегетарианских кибуцев — не только не странное, но и общественно полезное дело.

Ни местная общественность, ни пресса не придали значения повторному расколу, когда от давидианцев отделилась «Ветвь Давидова» — после того, как Бенджамину Родену в видениях пришел Христос, «взявший его за пижаму» и сообщивший, что его второе имя — Ветвь, и эта группа присвоила небольшому холму имя библейской горы Кармель: ведь в стране десятки сект, считающих Америку новой Палестиной. Даже тот городок, в который удалилась группа Вернона Хауэлла, не признавшая Родена, назывался Палестайн. А ещё одна гора Кармель находится в Калифорнии и носит это название с 1602 г., когда туда прибыла миссия розенкрейцеров.

Только когда Хауэлл, взяв себе имя Давид Кореш, пожаловался на Родена в прокуратуру в связи с его попытками эксгумации ради демонстрации чуда воскрешения, «Ветвь Давидова» обратила на себя внимание на местном уровне. Потом сторонники Кореша и Родена обстреляли друг друга, но никто не изъял у явно неадекватных харизматиков оружие. Роден попал на принудительное лечение в психиатрическую больницу только год спустя, когда зарубил топором ещё одного «прихожанина», объявившего себя Мессией. А Кореш только обрадовался решению вопроса, став единоличным предводителем и — как он теперь считал — Агнцем Божиим. Все последующие три с половиной года сектанты беспрепятственно скупали оружие, собрав внушительный арсенал, а «агнец» обзаводился множеством «телесных и духовных» жён, в том числе 11-12-летних. И когда наконец до ФБР дошли сведения о том, что «агнец» собрался осуществить коллективное самосожжение, началась осада псевдо-Кармеля, продолжавшаяся 51 день с десятками жертв с обеих сторон.

Однако Давид Кореш стал примером для подражания «антисистемщику» Маквею не после этой перестрелки, а после суда с широчайшим освещением в местных, региональных, федеральных и международных СМИ, которые в один голос обрушились на государственное ведомство за «преднамеренное массовое убийство». И точно так же Качинский стал примером для Брейвика в силу широчайшего сочувствия, окружившего его и его команду адвокатов.

Нельзя сказать, что взгляды Теда Качинского были далеки от мейнстрима. По существу они ни в чём не противоречили содержанию агитации Greenpeace, Conservation International, Earth First, равно как и Международного бюро по климатическим изменениям при ООН. Отличие состояло лишь в том, что в бредовую систему Качинского попали психологи, занимающиеся технологиями обработки массового сознания. Но и этот аспект его антисистемного (в его представлении) пафоса не был аутистичным, не пришёл «из ниоткуда»: в своем опусе Качинский обильно цитировал французского «христианского анархиста» Жака Эллюля. Последний как воспитывал, так и продолжает воспитывать новое поколение «внесистемщиков», ассоциирующих анархию с подлинным Христом, а подлинного Христа — с неприкосновенностью дикой природы.

Если клиника психозов несколько различается в «старых» и «молодых» этносах, то частота заболеваемости не зависит от среды, от войн и революций. Зато частота случаев психотической агрессии со смертельными исходами определяется не биологией, а традициями общества, как и бредообразование.

В США число государственных и общественных служб правопорядка больше, чем в любой из западноевропейских стран. Помимо ФБР и Службы маршалов (которая отслеживает исполнение судебных решений), помимо Службы внутреннего налогового надзора (FRS) и Службы контроля над алкоголем, огнестрельным оружием и взрывчатыми веществами (BATF) в США существуют и активно действуют многочисленные добровольные организации по слежке за поведением граждан. Однако крупнейшая из этих организаций Guardian Office оказалась совершенно беспомощной перед Церковью сайентологии, поскольку эта так называемая церковь, а фактически типичнейшая харизматическая секта, внедрила в неё множество собственных агентов, чтобы — по аутистическим мотивам своего основателя Рона Хаббарда — разоблачить в коррупции Службу внутреннего налогового надзора.

Хаббарда, точно так же как и Родена с Корешем, государство могло, казалось бы, вовремя остановить, сэкономив огромные средства на бесчисленные судебные процедуры. Мешала Конституция, на которую ссылаются не только харизматические галлюцинирующие псевдомессии, но и рядовые сектанты, и их адвокаты, и особенно журналистское сообщество. А глобальный идеологический мейнстрим, поощряющий «альтернативные верования», включал в свой пантеон и не давал в обиду своих столпов, у которых учились харизматики. Авторитет Фрейда ни на йоту не поколебался после того, как у него поучился Хаббард, заложив в основу своей идеологии «излечение» всех неофитов от влияния родителей.

В популярной отечественной литературе харизматические секты, и особенно часто — сайентология, причисляются к инструментам манипуляции американских спецслужб. Этот штамп гуляет из книги в книгу точно так же, как несуществующая «стратегия Даллеса». Поводы для такой мифологизации существуют. Их два — склонность харизматических сект к агрессивному прозелитизму и бэкграунд отдельно взятой «альтернативной религиозной организации» — так называемой Церкви объединения Сан Мен Муна.

Сан Мен Мун не только состоял на службе и содержании ЦРУ, но и в дальнейшем финансировал американские спецоперации и даже СМИ (Washington Times). О целеполагании его найма свидетельствует как доктрина Муна, так и его взаимодействие с правыми антикоммунистическими организациями (Антибольшевистский блок народов, Всемирная антикоммунистическая лига). Один из его последних «подвигов» Муна, лично приближенного к семейству Бушей, — нейтрализация обращённого в его веру Луиса Фаррахана, лидера негритянской организации Nation Islam. Правого харизматика мог нейтрализовать только другой правый харизматик.

Однако конъюнктура, десятилетиями востребовавшая Муна, ушла в прошлое. Он был нужен преимущественно для облегчённого обращения в веру атеистов. Сегодня атеизм не является мишенью «крестового похода» — напротив, он в различных формах поощряется. Сегодня авангардом американской идеологической и информационно-психологической войны является не правый, а левый истеблишмент США. Сегодня глобальная повестка дня предполагает не объединение христианства, а его разложение, не поощрение союза мужчины и женщины, а полная легитимация противоестественных союзов.

В отличие от Муна Рон Хаббард доставлял только проблемы американским спецслужбам — начиная с эпизода во время службы в армии, когда он, командуя судном, велел открыть огонь по островам, принадлежавшим Мексике. С его «церковью» в США вынуждены считаться, поскольку она ничем формально не противоречит Конституции. Использовать её во внешнеполитических целях можно только в отдельных ситуациях, когда под её влияние попала — гипотетически — некая статусная личность, которая в соответствии с доктриной полностью исповедалась о своих детских годах жизни. Но чтобы воспользоваться этими данными, ЦРУ должно держать в составе секты целый батальон агентов, причём каждый из них, подвергаясь такому же допросу, не должен себя выдать. Это более затратно, чем способствовать экспансии этой секты только с той целью, чтобы она меньше мешала в самой Америке. Но даже такие усилия не оправданы: во-первых, «пассионарность» сайентологов пошла на спад после смерти Хаббарда («выбравшего для жизни другую планету», как объяснили его последователям), во-вторых, их доктрина содержит лишь один «полезный» глобальному истеблишменту элемент — цивилизационную и родовую деидентификацию адептов. Между тем существует множество новых экспансивных сект, где присутствует сразу несколько «полезных элементов». Так, объединение харизматических церквей, имевших представительство в Санкт-Петербурге, в 1995 г. возглавил пастор южнокорейской «экологической церкви» под названием «Еммануил». В Москве в тот же период распространялась секта «Центр космического разума».

Встреча Сан Мен Муна с Михаилом Горбачёвым, организованная в 1990 г., лишний раз тешила самолюбие Джорджа Буша-старшего. Однако тот международный конгломерат, который ангажировал Горбачёва и позволил Бушу приписать себе эту победу, ему не принадлежавшую, не преследовал целью «мунизацию» нашей страны. Цель как была, так и состоит в расколе и ликвидации авраамических религий и их ценностных приоритетов. Личности с хронической психической патологией, в том числе харизматики, для этой цели востребованы. Однако подобных агентов идеологического влияния скорее будут искать внутри или на периферии духовных иерархий, чем «катапультировать» извне.

Номинально левый американский истеблишмент имеет многодесятилетний опыт манипуляции одновременно номинально левыми и правыми (в отечественном понимании — почвенническими) раскольниками. Реальная игра на раскол началась ещё в начале 2000-х гг., когда в Интернете появились соперничающие православные сообщества, сами себе присваивающие «ники». Эта игра уже дала результат на Украине. «Имущественная» кампания против патриарха Кирилла — только дебют партии, в которой непременно займёт центральное место сексуальная тема. Группа Pussy Riot цитирует Бахтина. Она знает правила игры. Ей подсказали рецептуру, удобную для применения, пока православная общественность гоняется за третьестепенными врагами.

…В отличие от США, в Австралии «церковь» Хаббарда запрещена — на основании заключения государственной межведомственной экспертизы, в которую входили психиатры. Исходя из истории всей жизни и творчества этого «пророка», его псевдологии, выражающей бред величия, его кампаний, мотивированных параноидной настроенностью, австралийские эксперты постановили, что учение: а) болезненно по происхождению и определяется бредовыми причудами автора; б) тоталитарно; в) опасно для общества.

Однако особенности американской общественной и законодательной системы — не единственная причина феноменально потворствующих условий для укоренения бреда в псевдорелигиях, как и для мотивированного бредом террора. Другая причина заложена в американской системе психиатрической науки и практики.

Доминирующей структурой американской психиатрии является Американская психиатрическая ассоциация. Несколько делегатов из АПА в период перестройки приезжали в Ленинград и с разрешения властей проводили альтернативное медицинское освидетельствование больных, совершивших преступления. Одному из пациентов, много лет получавшему пенсию по инвалидности с диагнозом «шизофрения», американские гости выставили диагноз «гомосексуальная паника». И более того, озвучили этот диагноз самому пациенту — после чего он, несмотря на дефект психики, впал в реактивное возбуждение, клянясь и божась, что никогда в жизни не испытывал влечения к своему полу. Невозмутимые гости ссылались на результаты психоаналитического опроса, выявившего подавленные влечения, из которых, по их мнению, и произошла вся симптоматика.

«Когнитивный диссонанс» был предопределён и культурой, и наукой. Отцы-основатели германской психиатрии, у которых учились отечественные классики, начиная с Артура Кронфельда и Петра Ганнушкина, для американских светил никакого авторитета не имеют. Хотя термин «шизофрения» в американской Систематике психических расстройств (DSM) присутствует, болезнь как процесс с её динамикой и морфологическими проявлениями исследуется отдельными группами исследователей (например, школой Гайдушека-Джиббса), в то время как система учёта больных как таковая отсутствует. Соответственно, один и тот же больной, оказавшись в поле зрения врачей с интервалом в несколько лет, каждый раз оказывается первичным и может трактоваться и лечиться диаметрально противоположно, особенно если переезжает из штата в штат.

Наиболее авторитетными историческими фигурами в АПА являются Адольф Мейер и Роберт Шпитцер. Швейцарец Мейер учился нозологии у Ойгена Блейлера, но в период работы в США всё больше склонялся к истолкованию эндогенных болезней психологическими влияниями — разумеется, на основе психоанализа. Шпитцеру принадлежит «заслуга» в исключении гомосексуализма из категории психических аномалий. Спустя 27 лет, впрочем, американский классик осторожно поднял вопрос о возможности смены ориентации некоторыми лицами с гомосексуальной на гетеросексуальную. Гнев и возмущение общественности было трудно передать. На АПА обрушились не только ЛГБТ-организации, но и сайентологи, давно считающие ассоциацию (как и любых психиатров) лютым врагом человеческой свободы. Шотландец Роберт Кэмерон, единственный крупный американский психиатр, близкий к германской нозологической школе, не стал классиком: не потому, что озвучил тезис о межрасовых различиях, а потому, что участвовал в экспериментах «МК-Ультра» под эгидой ЦРУ.

Как можно догадаться, психологическая трактовка эндогенной болезни не способствует её лечению патогенетическими средствами: если псевдогаллюциноз и бред инопланетного воздействия возник из гомосексуальной паники, то несчастного будут мучить расспросами про Эдипов комплекс. А если даже психоз признан «эпизодом с симптомами шизофрении», то происходящее с больным после выписки уже никого не интересует: ведь это эпизод. Он свободен как истинный американец: он может жить на помойке, питаясь объедками, а может возглавить 625-ю харизматическую секту и вооружиться пулемётом для выполнения религиозной миссии.

«Надоедливая» опека над больным в системе советского психиатрического учёта удерживала сотни тысяч больных от социальной дезадаптации. Как правило, пациент рассказывает постоянно наблюдающему его психиатру куда больше, чем родственникам. Правильно подобранное поддерживающее лечение часто предупреждало декомпенсации в течение многих лет. Я наблюдал больного с хроническим бредом двойника, который благодаря поддерживающей терапии и адекватной заботе любящей супруги, вовремя консультирующейся заочно с врачом, двадцать лет не попадал в стационар, защитил кандидатскую диссертацию и написал три монографии.

«Свобода от опеки» для больного с непрерывно текущей симптоматикой и связанной с нею прогрессирующей дезадаптацией приводит не только к «социальному дрейфу» (термин из американской психиатрии), но и к трагическим исходам. Самый яркий пример — не Холмс и не Лафтон, а легенда Америки, гениальный инженер, бесстрашный летчик и способный кинорежиссёр Говард Хьюз. Человек, которого у нас называли американским Чкаловым, в 1950-х гг. оставил творческую деятельность, перестал жить дома, вначале обитал в гостинице, потом часто менял одну гостиницу за другой, потом истратил свои средства на приобретение отелей в собственность, чтобы избавиться от мнимого преследования и отравления. Его нашли на улице, обросшего, с пятисантиметровыми ногтями, неузнаваемого и предельно истощённого: он по бредовым мотивам отказался от еды и, нигде не находя покоя, бродяжничал как клошар. Спасти его не удалось: изобретатель, внесший колоссальный вклад в инженерный ум и престиж Америки, умер от голода в богатейшей стране мира. А юрист, который зарабатывал на его нелепых покупках гостиниц, получил гонорар за мемуары.

…Поскольку перестройка осталась в прошлом, к американским «высоким мнениям», как и к французским, можно, казалось бы, не прислушиваться. Но к этому принуждает Международная классификация болезней ВОЗ 10-го пересмотра, максимально приближенная к американской DSM-III. На её основании строится статистика и в нашей стране. И с каждым годом эта статистика становится всё более бессмысленной, поскольку ни о чем не говорит — ни о тяжести дебюта, ни о качестве и динамике (прогредиентности) процесса, ни о характере изменений личности. Первый вопрос, с которого в германской и отечественной клинике начиналось обследование больного, — о наследственности — теперь задавать и вовсе незачем. В смысловой тупик поставлена медико-социальная экспертиза: с одной стороны, больной явно изменён, это бросается в глаза, его нигде не принимают на работу, а если принимают грузчиком, то он (педагог или художник в преморбиде) там не справляется, не вписывается в дружный коллектив. Но на каком основании признать его инвалидом, если в диагнозе стоит «острый эпизод»? И какова вообще для эксперта, который призван оценить тяжесть болезни и её социальный прогноз, польза от классификации, где (в отличие от отечественной систематики Р.А. Наджарова) никак не отражена степень прогредиентности процесса?

Кому нужна классификация, где процессы не отделены от состояний, нозологические диагнозы чередуются с синдромами и просто с отдельными симптомами («навязчивое ковыряние в носу»), а часть синдромов исключена, вымарана: есть паранойяльный синдром с сутяжным бредом, но отсутствуют паранойяльные синдромы бредового изобретательства и реформаторства. Почему с каждым изданием Международная классификация болезней всё больше удаляется от диагностики во внешнее описание на уровне примитивного мышления («что вижу, о том пою»)? Почему высший профильный глобальный институт «разворачивает обратно» научное познание, особенно в сфере психиатрии? Похоже, эта дисциплина стала такой же парией в новой глобальной повестке дня, как и ядерная энергетика. Она слишком склонна к анализу и синтезу. Если, разбивая предрассудки и штампы, профессионально и доступно изложить результат её огромного документированного опыта, общество может догадаться о том, что его судьбами распоряжаются деградированные инбридингом семейства, ведомые иррациональными и садистическими мотивами.

Психиатрия мешает геополитике. Дополнительно свидетельство тому — отсутствие переводов на английский язык не только работ русских психиатров, но и таких клиницистов, как немец Карл Леонгард и поляк Антоний Кемпинский. Отсутствие результатов их труда в языке международного общения делает мировой дискурс психиатрии неполноценным — что особенно бросается в глаза на фоне обилия Фрейда и Грофа, рассчитанных вместе с целительским хламом на массовое потребление и на массовую примитивизацию умов.