События 1 марта 1953 г.

«Новые задачи»… Как уже говорилось, Сталин обдумывал радикальное изменение политического курса СССР. Он планировал пути «строительства коммунизма», хотел «вбить клин» между Европой и США. Одним из важнейших инструментов кадрового обеспечения этой политики Хозяин считал новый состав МГБ. В этом контексте вопрос об обстоятельствах смерти Сталина оказывается чуть ли не ключевым при изучении событий послевоенной истории. Если вождь умер не своей смертью, то это позволяет оценить остроту конфликта между Сталиным и его окружением.

События 1 марта на ближней даче Сталина подробно описаны в мемуарах Н.С. Хрущева и рассказах сталинских охранников. 5 марта 1977 года (в очередную годовщину смерти Хозяина) личный охранник Сталина майор А. Рыбин собрал нескольких сотрудников охраны, присутствовавших на Ближней даче в мартовские дни 1953 года (М.Г. Старостина, П. Лозгачева и Тукова), и позже опубликовал их свидетельства в «Записках телохранителя». Слова Лозгачева показались Э. Радзинскому крайне важными, поэтому в 1995 году он встретился с ним и еще раз внимательно расспросил. Лозгачев «оказался маленьким, еще крепким, широкоплечим стариком с доброй улыбкой. В его квартирке в Крылатском на крохотной кухне я записал его показания. Уже начав писать книгу, я еще раз навестил его и попросил подписать страницы, где было изложено главное. Он долго читал и потом поставил подпись». Итак, есть четыре свидетеля: Хрущев, Лозгачев, Старостин, Туков. При этом рассказы последних трех существуют только в изложении Рыбина и Радзинского. Историкам, изучающим события 1 марта, приходится иметь дело только с этими публикациями.

Как пишет Н.С. Хрущев, 28 февраля 1953 г. И.В. Сталин пригласил его, Маленкова, Берия и Булганина в Кремль посмотреть фильм. После этого они все поехали к Сталину на ближнюю дачу ужинать. Ужин закончился где-то в пять или шесть утра. «Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы, пальцем и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой».

На следующий день Хрущев ожидал звонка от Сталина, предполагая, что тот снова всех соберет. Но Сталин не звонил. «Поэтому целый день не обедал, думал, может быть, он позовет пораньше? Потом все же поел. Нет и нет звонка!» Все это было странно, потому что Сталин практически никогда не проводил выходные дни один. По рассказу Хрущева, «уже было поздно, я разделся, лег в постель» и в этот момент раздался звонок от Г.М. Маленкова, который сказал: «Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным. Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе и известил Берия и Булганина. Отправляйся прямо туда». Хрущев быстро собрался и поехал на ближнюю дачу, что заняло у него 15 минут. Кто еще был с ним, автор мемуаров умалчивает, но в мемуарах написано: «Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным, зашли туда…». Кто это «мы»? С кем приехал будущий руководитель страны? Из мемуаров не ясно: был ли он с Берия, Маленковым и Булгаиным? Или только с Булганиным?

Имен «чекистов», которые были в дежурке, Хрущев также не называет. «Они» сказали, что «обычно товарищ Сталин в такое время, часов в 11 вечера, обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной раз он и кушает. Сейчас этого не было». «Мы» решили послать «на разведку» Матрену Петровну Бутусову «подавальщицу, немолодую женщину, много лет проработавшую у Сталина, ограниченную, но честную и преданную ему женщину». Оказалось, однако, что «чекистам» уже приходила в голову это светлая мысль, и они уже отправляли ее «в разведку». Она пришла и сказала, что «товарищ Сталин лежит на полу, спит, а под ним подмочено». Тогда охранники и сами решились войти, и увидели, что «Сталин лежал на полу в большой столовой», они перенесли его в малую столовую и положили на кушетку. «Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении». После этого «мы» уехали «по домам».

Сколько их все-таки было? Двое? Трое? Четверо? Больше? Маленков и Хрущев жили в одном доме на улице Грановского, 3. Берия в особняке на Садовом кольце. Фраза «по домам» может означать, что разъезжались не в одно место. Несколькими строками ниже Хрущев скажет: «Мы условились, что Маленков позвонит всем другим членам Бюро, включая Ворошилова и Кагановича, которые отсутствовали на обеде и в первый раз на дачу не приезжали (выделено мной. — Л.Н.)». Впрочем, как скоро выяснится, это все могло быть и не очень важно.

Потом, спустя «небольшое время», опять раздался звонок от Маленкова, который предложил еще раз съездить на ближнюю дачу: «Опять звонили ребята от товарища Сталина. Говорят, что все-таки что-то с ним не так. Хотя Матрена Петровна и сказала, что он спокойно спит, но это необычный сон. Надо еще раз съездить». «Мы» опять собрались в дежурке, дождались приезда Ворошилова, Кагановича и врачей, и только тогда вошли в комнату. Обследовать вождя начал профессор Лукомский, который вскоре сказал, что у Сталина парализованы правая рука и левая нога, и к тому же он не может говорить. Состояние крайне тяжелое. Было принято решение установить постоянное дежурство врачей и «мы, члены Бюро Президиума, тоже установили свое постоянное дежурство». Не совсем, правда, ясно, в чем был смысл этого дежурства. Конечно, надо, видимо, чтобы кто-то мог принимать оперативные решения, обеспечивающие и врачей всем необходимым, и сразу дать Сталину необходимую информацию, если он придет в себя. Правда, для этого было бы достаточно и одного члена Бюро. Зачем два? Чтобы контролировать друг друга? Чтобы не дать одному человеку воспользоваться ВЧ связью? Чтобы не дать одному человеку «все доложить» вождю, если тот очнется? Дежурили в три смены: Берия и Маленков, Каганович и Ворошилов, Хрущев и Булганин. Маленков и Берия «взяли для себя дневное время, нам с Булганиным выпало ночное. Я очень волновался и, признаюсь, жалел, что можем потерять Сталина, который оставался в крайне тяжелом положении», — вспоминал Хрущев.

В мемуарах Лозгачева содержится подробный рассказ о событиях этого дня на «Ближней». По его словам, вечером 28 февраля на дачу со Сталиным приехали Берия, Хрущев, Маленков, Булганин, которые находились на даче до 4 утра. «Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на 1 марта у нас было меню: виноградный сок «Маджари»… Это молодое виноградное вино, но Хозяин его соком называл за малую крепость. И вот в эту ночь Хозяин вызвал меня и говорит: «Дай нам сока бутылки по две…», — вспоминал Лозгачев. Вообще, по его словам, при Сталине в этот день дежурили старший сотрудник для поручений М. Старостин и его помощник В. Туков; у коменданта дачи Орлова был выходной, и дежурил помощник коменданта — П. Лозгачев. Правда, потом он пояснил, что до 10 утра 1 марта дежурным по поручениям был Хрусталев, и только в 10 утра 1 марта его сменил Михаил Гаврилович Старостин. «Гостям подали только виноградный сок, приготовленный Матреной Бутузовой. Фрукты, как обычно, лежали на столе в хрустальной вазе. Сталин привычно разбавил кипяченой водой стопку «Телиани», которой хватило на все застолье», рассказывал Рыбин.

В пять утра подали машины гостям, и они разъехались, после Сталин дал неожиданное указание всем ложиться спать — вспоминает Лозгачев. Правда, это указание они слышали не сами, его передал Иван Васильевич Хрусталев: «Когда Хозяин гостей провожал, то прикрепленный тоже провожал — двери закрывал за ними. И прикрепленный Хрусталев Иван Васильевич закрывал двери и видел Хозяина, а тот сказал ему: «Ложитесь-ка вы все спать. Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь».

Лозгачев отмечает, что такое случилось впервые за всю историю службы, но конечно легли спать, и никто друг за другом не следил, и не знал, кто, чем занят. Точнее, спать лег Лозгначев, Туков (?) и Бутусова, а вот спал ли Хрусталев не ясно — как мы помним, он «уехал отдыхать» через 5 часов, в 10 утра и его сменил Старостин. Также рассуждал и Рыбин, который доверял Хрусталеву: «в ту роковую ночь Хрусталев постоянно был при Сталине, смотрел за всем в оба и никому не позволил бы что-то подсунуть или подсыпать в стакан вождя. Отравить фрукты тоже никто не мог».

На следующее утро (10 утра) все собрались на кухне и начали обсуждать дела на день. Сидели они до 14 часов, Сталин так и не вышел из комнат и никого не позвал. Старостин и Лозгачев «стали волноваться»: «В 10 часов в его комнатах нет движения (так у нас говорилось, когда он спал). Но вот пробило 11 — нет, и в 12 — тоже нет. Это уже было странно: обычно вставал он в 11–12, а иногда даже в 10 часов он уже не спит. Но уже час дня — и нет движения. И в два — нет движения в комнатах».

Старостин и Лозгачев находились в служебном помещении, который был соединен 25-метровым коридором с комнатами Сталина. «Мы сидим со Старостиным, и Старостин говорит: «Что-то недоброе, что делать будем?»…Действительно, что делать — идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет». Так они просидели еще часа четыре, до начала седьмого. «Вдруг звонит постовой с улицы: «Вижу, зажегся свет в малой столовой». Ну, думаем, слава Богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем, и… опять ничего! В восемь — ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять — нету движения, в десять — нету».

Старостин, правда, пишет, что он стал волноваться только к вечеру: «С 19 часов нас стала тревожить тишина в комнатах Сталина… Мы оба (Старостин и Туков) боялись без вызова входить в комнаты Сталина». Лозгачев пытался урезонить Старостина: «Я говорю Старостину: «Иди ты, ты — начальник охраны, ты должен забеспокоиться». Он: «Я боюсь». Я: «Ты боишься, а я герой, что ли — идти к нему?»

Их спор решился просто: «В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее, я, почта моя обязанность, — рассказал помощник коменданта. — Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего, вы уж меня, ребята, не забывайте. Да, надо мне идти». Комната для почты была напротив «малой столовой». Лозгачев шел нарочито громко, стараясь, чтобы шаги его были хорошо слышны. Здесь надо сказать, что Сталин не любил, когда окружающие ходят тихо: «Обычно входим мы к нему совсем не крадучись, иногда даже дверью специально громко хлопнешь, чтобы он слышал, что ты идешь. Он очень болезненно реагировал, когда тихо к нему входили. Нужно, чтобы ты шел крепким шагом и не смущался, и перед ним чтоб не тянулся. А то он тебе скажет: «Что ты передо мной бравым солдатом Швейком вытягиваешься?».

Войдя в комнату, где полагалось оставить почту, Лозгачев через открытую дверь заглянул в малую столовую и увидел «там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… вот так. — Здесь Лозгачев приподнял полусогнутую руку. — Все во мне оцепенело. Руки, ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно, услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?» Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: «Может, врача вызвать?» А он в ответ так невнятно: «Дз… дз…» — дзыкнул и все. На полу лежали карманные часы и газета «Правда». На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды «Нарзан», он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся. Пока я у него спрашивал, ну, наверное, минуту-две-три, вдруг он тихо захрапел… слышу такой легкий храп, будто спит человек». Лозгачев по домофону вызвал Старостина, затем пришли Туков и Бутусова. Помощник коменданта отправил Старостина докладывать начальству. Пока его не было Лозгачев, Бутусова и Туков перенесли Сталина в большую столовую на большой диван. «Мы перенесли потому, что там воздуха было больше. Мы все вместе это сделали, положили его на тахту, укрыли пледом, видно было, что он очень озяб, пролежал без помощи с семи вечера. Бутусова отвернула ему завернутые рукава сорочки — ему, наверное, было холодно».

Сначала Старостин позвонил министру государственной безопасности Игнатьеву. Но по его словам, министр отказался принимать решение самостоятельно и предложил звонить Берия. В изложении Рыбина этот странный эпизод звучит так: «Старостин немедленно позвонил о случившемся Игнатьеву. Но всемогущий шеф КГБ робко предложил обратиться к Берия. Поскольку его все просто не переваривали, а потому предпочитали с ним даже не разговаривать, Старостин разбудил Маленкова. Как и следовало ожидать, этот безвольный человек не сделал ничего конкретного. Лишь через полчаса торопливо сообщил, что не нашел Берия и предложил искать его самим».

Правда, вскоре Маленков перезвонил и приказал: «О болезни Сталина никому не говорите и не звоните!». В изложении Рыбина это было несколько иначе: «Старостин дозвонился до Маленкова. Спустя примерно полчаса Маленков позвонил нам и сказал: «Берия я не нашел». Прошло еще полчаса, звонит Берия: «О болезни товарища Сталина никому не говорите».

Только в три часа ночи (то есть через пять часов) приехали Берия и Маленков. Лозгачев вспоминает выразительную деталь: «У Маленкова ботинки скрипели, помню, он снял их, взял под мышку. Они входят: «Что с Хозяином?» А он лежит и чуть похрапывает… Берия на меня матюшком: «Что ж ты панику поднимаешь? Хозяин-то, оказывается, спит преспокойно. Поедем, Маленков!» Я им все объяснил, как он лежал на полу, и как я у него спросил, и как он в ответ «дзыкнул» невнятно. Берия мне: «Не поднимай панику, нас не беспокой. И товарища Сталина не тревожь». Ну и уехали».

Лозгачев остался один и стал требовать, чтобы Старостин вызвал врачей. Старостин боялся Берия, уезжая, тот наорал на него: «Кто вас, дураков, к товарищу Сталину приставил? Вы недостойны работать у него! Я еще вами займусь». Но если вождь умрет, то виноваты окажутся сотрудники «Ближней». Аргумент Лозгачева «он умрет, а нам с тобой крышка будет», подействовал на Старостина, и он пошел «опять всех поднимать».

Около 7.30 на дачу приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина». Между половиной девятого и девятью прибыли врачи во главе с профессором Лукомским. «Руки у всех от волнения тряслись так, что не могли снять с больного нижнюю рубашку. Пришлось разрезать ее ножницами. Осмотрев Сталина, врачи установили диагноз: инсульт с кровоизлиянием в мозг». Это было уже утро 2 марта 1953 года.

Что понятно из этих рассказов? В «версии очевидцев» есть общие черты:

— Сталину стало плохо, но охрана самостоятельно не вызвала врачей;

— информация от сотрудников Ближней к членам Бюро идет через Маленкова;

— ночью на даче были члены Политбюро, но они сначала также тоже не вызвали врачей;

— врачи появились только утром.

На этой основе историки обычно реконструируют ход событий 1 марта:

Около 5 утра уехали гости Сталина, и Хрусталев отправил всех отдыхать, оставшись с Вождем наедине. Около 10 утра Хрусталев сдал дежурство Старостину. Старостин, Лозгачев и Туков находились на кухне, ожидая пробуждения Хозяина. Около 14.00 они начали волноваться, потому что обычное время пробуждения 11–12.00 часов прошло. В 18.30 постовой заметил свет в столовой. Сталин, видимо, встал и перешел из большой столовой в малую. Здесь последовал удар (второй?). После 22.00 Лозгачев нашел вождя на полу в малой столовой, и Старостин позвонил «начальству». В районе 22.30–23.00 часов Маленков узнал о болезни Сталина, и ночью туда едут члены Бюро Президиума ЦК.

Расхождения в рассказах очевидцев касаются деталей. Что именно пил Сталин накануне? Хрущев пишет, что «Сталин был навеселе», но охранники говорят, что все пили только «сок», а Хозяин вообще «разбавил кипяченой водой стопку «Телиани».

Кто именно нашел больного вождя? Из текста Хрущева может сложиться впечатление, что первой была М.П. Бутусова. По версии Лозгачева, он сам нашел Сталина, который лежал в малой столовой без сознания. Собственно не совсем ясно и где лежал Вождь. По рассказу Хрущева кажется, что в большой столовой.

Кто и когда приезжал на Ближнюю? Сам будущий первый секретарь ЦК пишет, что как только ему позвонил Маленков, «мы» сразу же собрались и приехали к Сталину. Это было «поздно вечером». Но, по словам Лозгачева, все было иначе. Около трех ночи приехали Берия и Маленков, а Хрущев был на ближней даче только на следующий день к половине восьмого утра. Правда, Хрущев не утверждает, что он заходил в комнату, где Лозгачев сидел у умирающего вождя. Наоборот, он пишет в воспоминаниях, что оставался в дежурке. Иными словами, Берия и Маленков могли пройти внутрь, а Хрущев (и Булганин?) остались в дежурке, поэтому их Лозгачев и не видел.

Если посмотреть воспоминания сына Хрущева, то выяснится, что в первый раз Никита Сергеевич поехал на дачу Сталина около полуночи. Н.С. Хрущев продолжает: «… Некоторое удивление вызвало скорое возвращение отца, он отсутствовал часа полтора-два. Однако, вопросов никто не задавал, он, молча, поднялся в спальню и вновь углубился в свои бумаги… Как он уехал вторично, я уже не слышал, наверное, лег спать. На этот раз отец не возвращался долго, до самого утра».

Когда появились врачи? Хрущев пишет, что они появились ранним утром, а Лозгачев утверждает, что врачи оказали помощь Сталину лишь в 9 часов.

Именно вокруг анализа «разногласий очевидцев» обычно и разворачиваются споры историков и публицистов: кто сказал правду, а кто и в чем соврал? Вместе с тем, ситуация представляется иной, намного более сложной и намного более простой.

Во-первых, вызывает подозрения страх охраны зайти к Сталину: «он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет». Конечно, психологически это может быть отчасти и убедительно. Страшно, особенно зная характер Хозяина. Но охранники понимают и другое — именно они отвечают головой за жизнь и здоровье Вождя. «Он умрет, а нам с тобой крышка будет», — объясняет Лозгачев Старостину прописные истины. Как поступает в таких случаях «маленький человек»? Конечно, попытается снять с себя ответственность за происходящее, «доложить по инстанции». Заподозрив около 14.00, что с Хозяином «не все хорошо», Старостин и Лозгачев может и боялись сами войти к нему, но должны были доложить начальству и тем снять с себя ответственность за дальнейшее. Убежден, что сотрудники Ближней так и сделали вскоре после 14.00. Кому они могли позвонить? Лозгачев — коменданту дачи Орлову. Тот в отпуске, конечно, но и вопрос важнейший. Может быть, не дозвонился, если начальник был не в Москве. Но Старостин должен был позвонить своим руководителям в отделе охраны. Как минимум, доложить оперативному дежурному, а тот доложил бы начальнику отдела охраны, которым в тот момент был… министр государственной безопасности С.Д. Игнатьев.

Конечно, он поручал оперативные дела заместителям. В марте 1953 года у начальника отдела было два заместителя. В письме Маленкову от 10 июля 1952 года министр государственной безопасности Игнатьев просил утвердить на должность заместителя начальника управления охраны полковника ГБ Николая Петровича Новика. «МГБ СССР имеет в виду в последующем рекомендовать тов. Новика Н. П. на должность начальника управления охраны МГБ». Другим заместителем начальника отдела был подполковник ГБ Павел Николаевич Максименко.

По мнению автора этой книги, боязнь охраны не только войти к Сталину, но даже позвонить ему по домофону была совершено необычной. Дмитрий Волкогонов в краткой биографии Сталина, опубликованной в 1996 году, пытается объяснить страх «прикрепленных»: «…после полудня у обслуги появилась большая тревога. Однако без вызова никто не смел входить к вождю; так повелевала инструкция Берия». Такой инструкции для охраны, справедливо читает Медведев, быть не могло. Берия уже с 1946 года не был ни начальником, ни куратором МГБ. По линии правительства и Политбюро он контролировал лишь деятельность МВД.

Медведев предлагает простое и убедительное объяснение того, почему ни Старостин, ни Лозгачев не упоминают о приезде Хрущева и Булганина. Это понятно, так как, приехав на дачу к Сталину намного раньше, Хрущев и Булганин вообще не входили в комнаты Сталина, а ограничились беседой с охранниками в дежурном помещении возле ворот. Хрущев и Булганин пробыли в дежурной комнате охраны МГБ час-пол-тора, но решили не входить к Сталину. Им было уже известно, что Сталин парализован и не реагирует на вопросы. Но лично убедиться в этом они почему-то не хотели. Объяснение Хрущева о том, что они не хотели «смущать» Сталина, по мнению Медведева, совершенно несерьезно. Можно предположить, что они приехали на дачу в Кунцево и оставались там, в помещении охраны МГБ, просто потому, что им были нужны надежные телефоны экстренной правительственной связи и безопасное помещение для согласования между собой определенных мероприятий. Отсюда они могли позвонить друг другу и посовещаться о дальнейших действиях.

Представляется важным то, что Медведев правильно концентрирует внимание на одной из ключевых фигур этой истории — министре государственной безопасности С.Д. Игнатьеве. Охрана дачи Сталина (и Кремля), подчинялась в этот период не Берии, как это часто пишут, а министру МГБ — С.Д. Игнатьеву. Последний в тот момент лично исполнял обязанности начальника управления охраны МГБ. Трудно не согласиться с Медведевым, что самое странное в рассказах об этих событиях — описание поведения Игнатьева. «Как министр госбезопасности он, безусловно, имел право вызова врачей при подобных обстоятельствах», считает историк.

Во-первых, в системе охранной службы МГБ дача в Кунцево была приоритетным объектом. Поэтому Игнатьев получал регулярные рапорты с дачи о планах Сталина и должен был принимать в связи с этим необходимые меры. Звонок охранников с информацией о том, что со Сталиным плохо, конечно такой случай. Игнатьеву, безусловно, позвонили с дачи и рассказали о том, что распорядок дня Сталина изменился в связи с тем, что он не встал утром, как обычно, и не дает никаких распоряжений. Этот звонок поступил, очевидно, от старшего офицера дежурной охраны подполковника Старостина. После этого Игнатьев не мог не звонить снова, чтобы контролировать ситуацию. Однако источники ничего не сообщают нам ни о рапортах старших офицеров министру, ни о его реакции ДО 22.00. Можно предположить, считает Медведев, что Игнатьев по своим собственным каналам связи с дачей Сталина знал раньше других о том, что Сталин 1 марта не встал, как обычно, и не отвечает ни по одному из телефонов срочной правительственной связи. Причины этого для Игнатьева могли быть ясны — тяжелая болезнь.

Во-вторых, так или иначе, получив сообщение с дачи от своего же подчиненного Старостина, Игнатьев должен был не переадресовывать его к более высоким лидерам страны, а доложить им самолично, а затем срочно прибыть на дачу. За все, что там происходило, Игнатьев нес непосредственную личную ответственность. Поднимать тревогу и вызывать врачей, что Игнатьев вполне мог сделать и без указаний от Берия или Маленкова.

Пытаясь найти хоть какое-то разумное объяснение поведению министра государственной безопасности, Медведев предполагает, что ему нужно было, прежде всего, обеспечить собственную безопасность, спасти свою жизнь. «Игнатьев, конечно, понимал общие замыслы Сталина и в мингрело-грузинском деле, и в деле врачей», — пишет Медведев. Речь идет о том, что Сталин хотел использовать собранный следователями Игнатьева материал против Берия. Игнатьева защищал только живой Сталин. Смерть Сталина приводила к переходу руководства страной к Маленкову и Берия. Приход Берия к власти означал конец для Игнатьева, Маленков, как известно, в тот момент находился под влиянием Берия и защитить Игнатьева не мог. И эти ожидания Игнатьева были вполне обоснованы. Как показали дальнейшие события, Берия после смерти Сталина действительно добивался не только смещения Игнатьева со всех постов, но и его ареста. Медведев считает, что Игнатьев поэтому просто не был заинтересован в том, чтобы о болезни Сталина стало известно раньше, чем он и его некоторые коллеги (выделено мной. — АС.) осуществят меры предосторожности.

В качестве таковых «мер предосторожности» Медведев называет следующие: «Наиболее вероятно, что если Игнатьев узнал о болезни Сталина раньше других, то он в первую очередь известил об этом военное министерство и Булганина, а может быть, также и министерство военно-морского флота. Не исключено, что он мог также привести в боевую готовность особое спецподразделение МГБ, созданное решением Политбюро от 9 сентября 1950 года под названием «Бюро № 2» и подконтрольное только министру госбезопасности. Это спецподразделение было образовано для «выполнения специальных заданий внутри Советского Союза».

Не вполне понятно, правда, как это могло защитить Игнатьева от Берия. Странно, что Медведев не говорит о другом, кажется очевидном возможном шаге министра — возможной попытке Игнатьева заручится поддержкой Н.С. Хрущева. По мнению историка, последний мог узнать о событиях на даче от Булганина, но кажется, что самый вероятный сценарий развития событий — Хрущева предупредил сам министр госбезопасности. В любом случае, спасти министра от Берия Маленков, конечно, не мог, и вряд ли Игнатьев этого не понимал. Поэтому, конечно, Игнатьев должен был предупредить именно Хрущева, как самого влиятельного союзника в борьбе против Берия.

Собственно дальше Медведев и сам признает возможность прямых контактов между Хрущевым и Игнатьевым: именно из комнаты охраны «ближней дачи» он мог спокойно разговаривать и с Игнатьевым, которому охрана дачи подчинялась непосредственно. Когда Хрущев писал, что «мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным», то это, по мнению Медведева, могло также означать и договоренность с Игнатьевым: «Нельзя исключить и того, что Игнатьев, как начальник охранной службы МГБ и одновременно начальник всей охраны Сталина и Кремля, также прибыл на дачу в Кунцево. Между полуночью и двумя часами утра 12 марта 1953 года на даче Сталина под защитой охраны и в присутствии Хрущева и Булганина (и возможно, также и Игнатьева) решались какие-то важные вопросы, которые и до настоящего времени остаются неизвестными. Берия понял это, но значительно позже».

Хочется подчеркнуть, что при всей внимательности анализа, сделанного Ж. Медведевым, он не совершает самого естественного и логичного шага — не ставит под сомнение сами источники в принципе.

Историки, писатели и публицисты обычно всегда обращают внимание на то, что охранники Сталина вели себя странно, не вызывая врачей. Очевидно, что они могут так себя вести, лишь выполняя чей-то приказ. В сложившейся ситуации это только приказ Игнатьева. Информация о событиях в Кунцево должна была оказаться у Хрущева не позже 19.00, и сообщить ему должен был тоже Игнатьев. Что означает в этой ситуации рассказ охранников, что они хотели проинформировать Берия и Маленкова, и рассказ Хрущева, что ему звонил тоже Маленков (а Игнатьев, значит, не звонил)? Только одно — весь этот рассказ, скорее всего, вымысел. Анализировать поэтому надо не совпадение или расхождение деталей, а саму принципиальную ситуацию — авторы мемуаров нас пытаются ввести в заблуждение. Наиболее вероятным фактом является именно это: «версия очевидцев» — ложная версия. Мы тогда должны понять, кто и почему распространяет эту ложную версию, кому она выгодна? Только тем, кто хочет скрыть реальные обстоятельства смерти Хозяина. Получается, что Сталин умер при обстоятельствах, которые Хрущев считает нужным скрыть. Вряд ли он стал это делать, если к событиям причастен Берия. Что мешает нам признать самую очевидную версию событий — «в смерти Сталина виноват Хрущев»? Он не только «прочитал исторический доклад на XX съезде», не только «разоблачил культ личности», не только «вынес Сталина из мавзолея»? Всему этому предшествовало личное участие в событиях 1 марта. Кажется, что мешает образ «недалекого Микиты», который «размахивает ботинком» и «сеет кукурузу». Разве «такой человек может победить злодея вселенского масштаба»? Вспомним, однако, что «недалекий Микита» победил старую сталинскую гвардию. Вспомним, что он дал согласие на публикацию мемуаров в США. Иными словами кажется, что этот человек был очень непрост и только играл образ «рубахи-парня».