«Левый поворот»

Вечером 25 сентября 1936 года Сталин и Жданов отправили телеграмму:

«Москва, ЦК ВКП(6)

тт. Кагановичу, Молотову

и другим членам Политбюро.

25.09.1936

Первое.

Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Второе.

Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно.

Третье.

Считаем абсолютно срочным делом снятие Лобова и назначение на пост Наркомлеса тов. Иванова, секретаря Северного крайкома. Иванов знает лесное дело, и человек он оперативный, Лобов, как нарком, не справляется с делом и каждый год его проваливает. Предлагаем оставить Лобова первым замом Иванова по Наркомлесу.

Четвертое.

Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству председателем КПК с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал Наркомвнуделу, а первым заместителем Ежова по КПК можно было бы выдвинуть Яковлева Якова Аркадьевича.

Пятое.

Ежов согласен с нашими предложениями.

Сталин. Жданов.

№ 44 25/IX.36 г.

Шестое. Само собой понятно, что Ежов остается секретарем ЦК».

Много раз историки (в том числе и я) пытались понять, что именно имел в виду Сталин, когда принимал эти решения. Что означает «ОГПУ опоздал на 4 года»? Почему это стало особенно видно именно «из Сочи»? Что стоит за «соавторством» Жданова текста телеграммы?

Кажется, что телеграмму спровоцировало самоубийство М. Томского и т. н. «очная ставка Сокольникова — Рыкова — Бухарина» в сентябре 1936 г., после которой Каганович телеграфировал Сталину: «У меня осталось впечатление, что может быть они и не поддерживали прямой организационной связи с троцкистско-зиновьевским блоком, но в 32–33, а может быть и в последующих годах, они были осведомлены о троцкистских делах. Видимо, они, правые, имели свою собственную организацию, допуская единство действий снизу. Вот на днях мне транспортные органы ГПУ дали список арестованной троцкистской группы железнодорожников в Москве, но когда я посмотрел список, там порядочно крупных углановских бывших московских работников и я думаю, что это — троцкистско-правая организация железнодорожников. Во всяком случае, правую подпольную организацию надо искать, она есть. Я думаю, что роль Рыкова, Бухарина и Томского еще выявится».

В 1956 году бывшая жена известного троцкиста И. Смирнова, А.Н. Сафонова, говорила в ЦК КПСС, что 90 % показаний Зиновьева, Каменева и др. на процессе 1936 года не соответствуют действительности. Известный отечественный историк В.М.Роговин остроумно заметил, что это значит, что на 10 % они правдивы. Речь идет о том, что контакты оппозиционеров (правда, не с самим Л.Д. Троцким, а с Л.Л. Седовым), не выдуманы следствием, а действительно имели место в 1932 г. «В действительности московские процессы были не беспричинным хладнокровным преступлением, а контрударом Сталина в острейшем политическом противоборстве», — соглашается с ними Роговин.

Иными словами, действительно НКВД опоздало на четыре года в обнаружении того факта, что оппозиционеры перешли к консолидации своих сил для антисталинской борьбы. Однако Сталин в телеграмме, скорее всего, имеет в виду не троцкистов и зиновьевцев, а «правых». Формулировка «оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока», кажется, камуфлируют его истинные планы.

Во-первых, это вытекает из контекста появления сталинской телеграммы. Ей предшествовали допросы Бухарина, самоубийство Томского и попытка Кагановича указать, что обнаружен «право-троцкистский заговор». Во-вторых, это вытекает из самого характера телеграммы, перемещают именно «правых»: А.И. Рыкова, Г.Я. Ягоду и В.И. Иванова. Смысл перемещений — убрать бывших «правых» с ответственных постов. В-третьих, это следует из первых шагов нового наркома Ежова — он начал искать след «правой угрозы».

В принципе, мысль Сталина кажется понятной: после осуждения «правого уклона» лидеры (да и активные участники) сохранили свои позиции в номенклатуре. Рыков и Бухарин кандидаты в ЦК, в то время как Троцкий выслан, а Зиновьев и Каменев сначала в ссылке, а затем и в тюрьме. Однако ОГПУ могло (и, как полагал Сталин, должно было) довести дело до конца и собрать материалы, отражающие реальную антипартийную и подпольную работу «правых». Именно это и сделал Ежов через полгода к февральско-мартовскому пленуму 1937 года.

Следует учитывать, что в терминах второй половины 30-х гг. между «правыми» и «троцкистами» были серьезные различия с социологической точки зрения. В глазах НКВД «троцкисты» были моложе, демократичнее по социальному статусу и более интернациональны по составу. «Правые» казались несколько старше, среди них было качественно больше представителей партийно-государственного аппарата, кроме того, они были «славянского происхождения». Стоит вспомнить известную формулу 1920-х гг. о том, что борьба «троцкистов» и «правых» была «битвой Ивановичей с Давыдовичами».

Такой вывод можно сделать при анализе т. н. «сталинских расстрельных списков». Есть пять крайне интересных документов, направленных центральным аппаратом (т. н. «Москва-Центр») 15 мая 1937 (один список), Московским областным управлением (15 мая, 14 июня и 26 июня) и Ленинградским областным управлением 6 мая 1937 года. Особенность этих списков в том, что они содержат разбивку осужденных по политическим группам: «троцкисты», «правые» и «децисты».

Всего в этих пяти списках 235 человек (при этом биографические данные есть по 206 из них, то есть по 88 %). «Троцкистов» из них 158 (есть данные по 138 людям — 87 %), «правых» — 77 (есть данные по 68–88 %).

Внимательный анализ этих списков позволяет определить, какими социокультурными характеристиками в органах НКВД наделяли «правых» и «троцкистов». Подсчет проводился по возрасту, социальному положению, национальности и партийности репрессированных.

Сравнение показало, что «троцкисты» были заметно моложе «правых»: 41 % родился уже в XX веке, среди «правых» таких было в два раза меньше. Это объяснимо, ведь именно молодые 15 лет назад услышали от Троцкого, что они «барометр революции».

Главные же различия между «правыми» и «троцкистами» находятся в социально-политической и национальной характеристиках. «Троцкисты» по социальному составу заметно демократичнее «правых»: среди них много рабочих — 27 человек (каждый пятый), а среди «правых» их всего 2 человека (3 %). Зато среди «правых» существенно больше представителей номенклатуры (пока преимущественно хозяйственники) — 51 % против 28 % у троцкистов.

Наконец, есть явные отличия и в национальности репрессированных. Среди «троцкистов» евреев, латышей, поляков, немцев была почти треть, в то время как среди «правых» их было в 2,5 раза меньше. В списках УНКВД Московской области репрессированные, в основном, были не русские, украинцы и белорусы, а преимущественно лица «инонациональностей» (немцы и латыши). Среди «правых», наоборот, русских, украинцев и белорусов — 88 %.

Иными словами, «удар по правым» — это сигнал к «чистке» номенклатуры. Если принять этот вывод, то следует признать, что решение перейти к репрессиям номенклатурных работников сформировалось у вождя в сентябре 1936 года. «Правый» (по крайней мере, в глазах Сталина) Ягода для этого не подходил.

На февральско-мартовском пленуме 1937 года теории «правой угрозы» Сталиным была дана развернутая аргументация. Начал он, как всегда, за здравие: «Может быть, наши партийные кадры стали хуже, чем они были раньше. Может быть, они стали менее сознательными и дисциплинированными? Конечно, нет! Может быть, они стали перерождаться? Опять же нет!».

Вместе с тем, основной смысл выступления вождя был совсем другой. Он сформулировал знаменитую «теорию обострения классовой борьбы по мере движения к социализму»: «Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас будет все более и более затухать… Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на более острые формы борьбы».

Этот тезис много раз анализировался исследователями, однако обычно из него делают не совсем точный вывод. Формулировка про «остатки эксплуататорских классов», кажется, мысленно подталкивает к тому, что Сталин имеет в виду бывших помещиков, предпринимателей, кулаков, священников. На самом деле Сталин акцентирует внимание на другой группе. Генсек говорил о качественно новом типе вредительства: «Нынешние вредители и диверсанты — это большей частью люди партийные, с партийным билетом в кармане, стало быть, люди формально не чужие… Их сила состоит в партийном билете, в обладании партийным билетом. Их сила состоит в том, что партийный билет дает им политическое доверие и открывает им доступ во все наши учреждения и организации (выделено мной)».

Объективно вредителям помогает сложившаяся в партийно-государственном аппарате атмосфера: «благодушие, самодовольство, чрезмерная самоуверенность, зазнайство, хвастовство». Кроме того, нарушены «большевистские принципы подбора кадров: «Чаще всего подбирают работников не по объективным признакам, а по признакам случайным, субъективным, обывательски-мещанским. Подбирают чаще всего так называемых знакомых, приятелей, земляков, лично преданных людей, мастеров по восхвалению своих шефов».

В результате «вредители, действуя в союзе с империалистами», работают для «реставрации капитализма, ликвидации колхозов и совхозов, восстановлении системы эксплуатации, за союз с фашистскими силами Германии и Японии…»

По сути, теперь любое разгильдяйство и любой бюрократизм приобретали политический характер и могли получить оценку «вредительство». Вождь полемизировал с потенциальными оппонентами из партийных кругов, которые думали: «Пустяки все это! Планы у нас перевыполняются, партия у нас неплохая, ЦК партии тоже неплохой, какого рожна еще нам нужно? Странные люди сидят там, в Москве, в ЦК: выдумывают какие-то вопросы, толкуют о каком-то вредительстве, сами не спят, другим спать не дают…». Эти люди недооценивают озлобления «троцкизма»: «Из политического течения в рабочем классе, каким он был 7–8 лет тому назад, троцкизм превратился в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств». «Правые» были пособниками троцкистов, они вступили с ними в тайный сговор и мешали «вскрыть контрреволюционную сущность пособников империализма» (троцкистов). Ошибка значительной «части наших хозяйственников» в том, что они слишком прислушивались к убаюкиванию «правых» и проглядели нового врага.

Кто конкретно эти «близорукие хозяйственники»? На февральско-мартовском 1937 года пленуме роль «хозяйственника, который не увидел врага, и у которого теперь открылись глаза» исполнил А.И.Микоян. Он открыто признался во всем: «Наша главная ошибка — что правые и троцкисты, которые носят еще партийный билет, могут вредить. Мы знали и видели, что они правые, не только в прошлом правые, их умонастроение правое чувствовалось и сейчас». Выступающий точно знает, когда началось «падение правых»: как раз «четыре года назад». «В 1933 г., когда они только задумали вредительство, т. Сталин делал нам тогда предсказание, но, к сожалению, до нашего сознания это предсказание не дошло по-настоящему», — кается Микоян в том, что не проявил должной большевистской принципиальности..

Наконец, Микоян открыто признается, что раньше сомневался в причастности «троцкистов», «зиновьевцев» (и «правых») к терроризму (в том числе, и в причастности их к убийству Кирова?) и вредительству: «Я думал, я должен это сказать, не знаю как вы, товарищи, но я думал, что, если марксисты до революции были против террора, против царя и самодержавия, как они могут, люди, прошедшие школу Маркса, быть за террор при большевиках, при советской власти? Если коммунисты всего мира, будучи врагами капитализма, не взрывают заводов, как может человек, прошедший школу марксизма взорвать завод своей страны? Я должен сказать, что никак это в голову мою не влезало. Но, видимо, приходится учиться. Видимо, падение классового врага, троцкистов так низко, что мы и не предполагали, а именно, как предсказывал т. Сталин, который как будто вел нас за руку и говорил, что нет такой пакости, которой не могли бы совершить троцкисты и правые. Вот это и вышло, что наша бдительность политическая оказалась ослабленной». Иными словами, Микоян признался в том, что раньше не очень-то и верил показаниям обвиняемых.

Сейчас трудно сказать, насколько ритуальным было это «покаяние Микояна», но очевидно, что из всех, кто на пленуме занимался самокритикой, Микоян говорил именно «то, что надо».

Интересно, что выступая 5 марта 1937 г., в последний день работы пленума, Сталин пояснил, какого типа людей он имеет в виду, когда говорит о «близоруких работниках, которые забыли о партийности». Вождь стал критиковать первого секретаря ЦК коммунистической партии Л. Мирзояна: «…Я его несколько раз предупреждал: не таскай за собой своих приятелей ни из Азербайджана, ни с Урала, а выдвигай людей в Казахстане, не отгораживайся от местных людей в Казахстане… Что значит таскать за собой целую группу приятелей?… Это значит, что ты получил некоторую независимость от местных организаций и, если хотите, некоторую независимость от ЦК. У него своя группа, у меня своя группа, они мне лично преданы.

Ну, на что это похоже? Разве можно так подбирать людей! К чему это ведет, что тут хорошего может быть — я вас спрашиваю. Я ведь предупреждал т. Мирзояна, что нельзя так вести себя, что надо из местных людей подбирать кадры. А он, видите ли, свою группу создал лично ему преданных людей, подобрал не по большевистскому принципу людей, а среди них имеются и троцкисты. Но он надеется, что раз они ему преданы, они вечно будут с ним работать?». Как видим, речь шла о нарушении принципа партийности.»

Логическое завершение этой схеме дал Ежов на июньском пленуме 1937 г., когда заявил, что в стране действует заговор, и СССР на грани гражданской войны, и нужно было «до конца выкорчевать гнездо правотроцкистской оппозиции из партийного и советского аппарата».

Суммируя все вышесказанное, Сталин говорит о том, что:

— часть партийной и советской бюрократии «разложилась», разорвала с идеалами социализма и стремится к защите своих привилегий, следствием этого может стать реставрация капитализма;

— эта социально-политическая группа пытается вступить в тактический сговор с империалистами Германии;

— противостоять этим тенденциям может только ленинская партия во главе с Вождем.

Мне кажется, что мы имеем дело с реакцией марксистского сознания на возникшие проблемы. А они таковы:

— строительство социализма в СССР в основном закончилось, но в результате у власти оказалась привилегированная бюрократическая группа;

— партия переживает кризис ценностей;

— в обществе зреет глухое недовольство в связи с несоответствием между провозглашенными идеалами и реальностью;

— СССР находится в буржуазном окружении, более того, с момента прихода фашистов к власти в Германии, создалась угроза единого антисоветского лагеря.

Сознание, воспитанное в духе «классового подхода» неизбежно должно было искать всему происходящему классовую оценку. И она была дана — «буржуазный контрреволюционный заговор части правящего слоя».

Смена Ягоды Ежовым совпала с изменением направления работы НКВД — основной удар был перенесен с «троцкистов» на «правых». Обычно между тремя событиями — самоубийством Томского, телеграммой Сталина о замене Ягоды Ежовым и изменением направления следствия — не находят причинно-следственных связей. А между тем, в то время, видимо, они связывались между собой. Ягоду потом будут обвинять в том, что он «правый», а «правые» хотят реставрации капитализма. Не важно, что реальные «правые» Бухарин и Рыков не хотели капитализма. Важно, что им был создан такой образ — «защитников кулаков» и «пособников фашизма». Особенно очевидно это стало в марте 1938 года на процессе «право-троцкистского блока», который подается, как фашистский.

Формулируется эта мысль прокурором Вышинским не сразу. Ядром заговора были «правые». Бухарин довольно подробно рассуждает на эту тему, и его слова обладают логической, а иногда и психологической убедительностью (приведу всю цитату): «Правые контрреволюционеры были, как будто, на первое время «уклоном», как будто, на первый взгляд, такие, которые начинали с недовольства в связи с коллективизацией, с недовольства в связи с индустриализацией, что, якобы, индустриализация губит производство. Это было, на первый взгляд, основное. Затем вышла рютинская платформа. Когда… все средства, все лучшие силы были брошены на индустриализацию страны, на коллективизацию, мы очутились буквально в 24 часа на другой стороне, мы очутились с кулаками, с контрреволюционерами, мы тогда очутились с капиталистическими остатками…. Отсюда и вытекает основной смысл, оценка, с точки зрения субъективной, ясна. Тут получился у нас очень интересный процесс переоценки индивидуального хозяйства, переползание в его идеализацию, в идеализацию собственника… В программе — зажиточное крестьянское хозяйство индивидуала, а кулачок, по сути дела, превращается в самоцель… В 1917 году никому бы из членов партии, в том числе и мне, не пришло бы в голову жалеть каких-нибудь убиенных белогвардейцев, а в период ликвидации кулачества, в 1929–1930 году, мы жалели раскулаченных из так называемых гуманитарных соображений. Кому бы из нас пришло в голову вменять разруху в области нашей экономики в 1919 году, вменять эту разруху большевикам, а не саботажу? Никому. Это просто звучало бы совершенно открыто как измена. А ведь уже в 1928 году я сам дал формулу относительно военно-феодальной эксплуатации крестьянства, то есть вменял издержки классовой борьбы не классу, враждебному по отношению к пролетариату, а именно руководству самого пролетариата. Это же поворот уже на 180 градусов. Это значит, здесь идейно-политические установки переросли в установки контрреволюционные. Кулацкое хозяйство и его интересы стали фактически программным пунктом. Логика борьбы привела к логике идей и к перемене нашей психологии, к контрреволюционизированию наших целей».

Справедливости ради следует заметить, что Бухарин, конечно, преувеличивает (уж не буду рассуждать, приукрашивает или наоборот клевещет на себя). Он не был реально контрреволюционером, он просто «додумывает» то развитие позиции правых, которое могло произойти и которое от него ждал Сталин. Но сама логика рассуждений интересна. Бухарин правильно говорит, что либо гуманность, либо революционная целесообразность — их трудно совместить. Приняв позицию гуманности, правые неизбежно должны были прийти к отрицанию революционного насилия (в том числе и по отношению к крестьянству). А это значит перейти к защите частной собственности — контрреволюции.

«Бухарин: «Как раз к этому самому моменту получилась такая ситуация, что Троцкий свой левацкий мундир должен был сбросить. Когда дело дошло до точных формулировок того, что же нужно, в конце концов, делать, то сразу обнаружилась его правая платформа, то есть он должен был говорить относительно деколлективизации и так далее.

Вышинский: То есть вы идейно вооружили и троцкизм?

Бухарин: Совершенно верно. Тут такое было соотношение сил, что Троцкий давил в смысле обострения методов борьбы, а мы до известной степени его вооружали идеологически».

Это и было сущностью идеологической конструкции «право-троцкистский центр». Правая идеология и троцкизм («терроризм» и «заговор») как методы борьбы (правые ведь — только «уклон»). В результате, «московские правые заговорщики» стали позиционироваться на суде как пособники немецких фашистов и фактически — фашисты.

«Бухарин: Внутри страны наша фактическая программа — сползание не только на рельсы буржуазно-демократической свободы, но в политическом смысле — на рельсы, где есть, несомненно, элементы цезаризма (выделено мной… — В. Н.).

Вышинский: Говорите просто — фашизма (выделено мной… —В. Н.).

Бухарин: Если в кругах «право-троцкистсикого блока» была идейная ориентация на кулачество и, в то же самое время, ориентация на дворцовый и государственный переворот, на военный заговор, на преторианскую гвардию контрреволюционеров, то это есть не что иное, как элементы фашизма.

Вышинский: Короче говоря, вы скатились к прямому оголтелому фашизму.

Бухарин: Да, это правильно, хотя мы и не ставили всех точек над «и».

Конечно, социологически и политически Бухарин определял объявленную программу как «цезаризм» (бонапартизм) точнее, но сталинской группе надо было сделать врага страшнее (или он казался страшнее?).

Кроме того «правых» в Москве поддерживали «сепаратисты» в союзных республиках, которые все оказались «национал-фашистами» (Шарнгович, Икрамов, Ходжаев).

Попытка трезво оценить внешнеполитическую ситуацию также интерпретировалась, как «сползание к фашизму». «Ходжаев: Мы имели с Бухариным довольно продолжительную беседу вокруг этих вопросов. Бухарин тогда только вернулся из поездки по европейским странам. Он говорил о стабилизации капитализма, о том, что в этом деле сыграл огромную роль фашизм, особенно немецкий фашизм.

Вышинский: Хвалил фашизм?

Ходжаев: Я понимаю это как восхваление фашизма. Он говорил, что фашистская Германия сейчас всеми силами работает над тем, чтобы сделать Германию гегемоном Европы, что методом для этого является фашизация всей Европы…»

Скорее всего, Бухарин просто анализировал международную ситуацию, складывающуюся для СССР летом 1936 неблагоприятно, но теперь его интерпретировали иначе.

Итак, миру социализма противостоит «фашизм», и если не принять мер, то вредители и шпионы сделают так, что в Советском Союзе победят фашисты. По сути, чекисты снова получили возможность принять активное участие во внутрипартийной борьбе. Однако, в отличие от того, что было в 1918–1928 гг. после телеграммы Сталина они превратились в главный инструмент этой борьбы.