Лаборатория страха

Фирменный почерк медведковских тот же, что и у ореховских. Люди Буторина приходили к родителям казненных ими соратников и внушали: ваш сын уехал за границу, искать его не надо. Ходить в «беспредельную» милицию тем более. Они сами будут приносить от него деньги и приветы, а лет через пять сын вернется.

До сих пор многие старики верят, что их дети живы, бандитские подачки почитают за сыновью заботу, живут на эти деньги, а в разговорах с милицией молчат, стиснув зубы.

То же и с медведковскими волонтерами. Ни по одному исчезнувшему бойцу бригады не было розыскного дела, что очень затрудняло работу.

Каждое убийство надо было начинать с нулевой отметки. Раскрытие убийств затруднялось тем, что все жертвы были голые, их не расстреливали, а душили, отсекая головы и кисти рук. Землю над захоронением тщательно обрабатывали, посыпая перцем, солью и табаком. Одежду — а это существенный вещдок — вывозили как можно дальше, прокладывали горючим материалом, обильно поливали бензином и сжигали так, чтобы не оставалось ни соринки. Часто наведывались на места, где спрятаны трупы, землю выравнивали, чтобы не выдавал провал почвы.

Подготовка к убийству режиссировалась, как театральная постановка. Пылев принял решение о казни Кондратьева, одного из членов бригады. Терпеливо дожидались удобного случая. Он подвернулся, когда между Кондратьевым и Симоновым (Пельменем) вспыхнула ссора.

В порядке дисциплинарного взыскания обоим объявили: за нарушение дисциплины будете сражаться, как гладиаторы, до смерти одного из вас.

В глухом лесу каждому выдали по веревке, и противники, до этого перебрасывающиеся шуточками, начали сражение. Их обступили, подбадривали советами, и вдруг добродушно-шутливую обстановку нарушила резкая команда:

— Кончай, Пельмень!

В грудь приговоренного уперся ствол. Симонов ударом ноги сбил Кондратьева на землю лицом вниз, накинул веревку на шею и задушил. Лопатой обезобразили лицо, отчленили кисти рук, сняли одежду и закопали…

Но были и изощренные методы. На «политзанятиях» руководители медведковцев предупреждали подопечных: в Москве мы хозяева, милиция под нами. За неподчинение отправим в тюрьму для испытания характера.

И это была не шутка. Царькова, парня из Климовска, милиция остановила и предъявила обвинение в хранении наркотиков. Но вся бригада знала, наркотики Пылевыми запрещены под страхом смерти. У Царенко их быть просто не могло.

Тем не менее, он угодил в Бутырскую тюрьму, где провел полгода, прошел проверку на благонадежность, стойко выдержал испытание на «колку»… и тогда его выкупили.

Другого представителя медведковского «коллектива» поймали будто бы с пистолетом. В группировке никто в это не поверил, оружие получали только в дни работы. Через полтора года мученик вышел из тюрьмы.

Каждый такой случай ставили в пример — так будет с каждым, кто провинится. Суровые наказания отбивали охоту к вольнодумству. Пылевы казались всемогущими как боги. Страх перед ними парализовал сознание. Обращались к ним строго по имени и отчеству, скажем, Олег Александрович… За случайно произнесенную кличку можно было расстаться с головой.