5.1. Военные моряки в революционных событиях февраля 1917 года

Накануне февральской революции в России

Важное замечание. Авторы настоящей книги разделяют мнение некоторых историков и исследователей о том, что во многом российские революционные события в 1917 году, особенно февральский переворот и уничтожение монархии в России, были подготовлены не только внутренними протестными силами, но и активными, целенаправленными действиями союзников. Они боялись, что победа в Первой мировой войне усилит Россию, даст ей в руки чашу весов международной политики. «Русская опасность» тревожила неумолчной угрозой, и ее было решено ликвидировать еще в зачаточном состоянии. В январе 1917 года в Петроград прибыла союзная миссия, в лице представителей Англии, Франции и Италии. Эта миссия имела наглость представить российскому императору требования следующего рода: I. Введение в Штаб Верховного главнокомандующего союзных представителей с правом решающего голоса. II. Обновление командного состава всех армий по указаниям держав Согласия. III. Введение конституции с ответственным министерством. Николай II эти требования отверг. Тогда союзники приняли решение: войти в сношения с русскими либеральными и революционными партиями, субсидировать их и приспособить для своих целей; когда же почва окажется достаточно подготовленной, посредством государственного переворота свергнуть царскую власть и у кормила правления водворить преднамеченных ставленников, покорное подчинение которых обеспечит дальнейшее использование России. Союзники предали Николая II. В английском посольстве в связи с этим состоялось экстренное совещание представителей союзников и российских революционеров.

На этом роковом и преступном совещании, имевшем для России бесповоротно гибельное значение, было решено «бросить законный путь и выступить на путь революции», причем время для переворота было назначено на первый же отъезд государя в Ставку. На полученные от союзных представителей деньги начала вестись усиленная агитация в пользу переворота. Открыто шла агитация, прежде всего, среди солдат и матросов, и им прививался яд злобы и ненависти к существующему строю. Результаты превзошли ожидания. Петроград занялся заревом многочисленных пожаров, и забушевал бессмысленный, дикий бунт. Беспрерывная стрельба, красные флаги, возбужденный вой озверелой толпы, непрерывные выступления агитаторов разных партий, которые, как по мановению какой-то волшебной палочки, все вышли из своих подполий на улицы. С учетом накопленного опыта бунтов и мятежей (1905 —1915 годов), особенно в военно-морском флоте, успех заговора получился полный. Переворот совершился, и с этого времени началась медленная агония России.

И еще малоизвестный факт. Несмотря на то, что большинство военных моряков поддержало в феврале 1917 года свержение монархии в России, именно с помощью военных моряков планировалось в апреле освободить томившихся в неволе государя императора и его августейшую семью. Предполагалось на русском крейсере вывезти их из России и передать на английский военный корабль. Этому плану сочувствовал даже Керенский. Но англичане отказались участвовать в реализации такого плана.

Балтийский флот накануне событий февраля 1917 года

Этот флот буквально бурлил бунтами и мятежами. В гарнизонах флота и на кораблях среди личного состава активно работали агитаторы от общественных партий, которые настраивали матросские массы против офицеров. Офицеры же, особенно высший состав, выступали против какой-либо революции и стояли на позициях верности императору. Сама обстановка в стране вносила раскол во флотские коллективы между командирами и подчиненными.

Значительную часть матросов составляли мобилизованные рабочие, в том числе ранее участвовавшие в революционной деятельности. В первую очередь это относилось к Кронштадтской военно-морской базе, а также к военно-морской базе в Гельсингфорсе. В этом была одна из причин распространения революционной пропаганды во флоте. Кронштадтские матросы – это были почти сплошь вчерашние городские рабочие. Такая исключительность положения создалась оттого, что с отдаленных, незапамятных времен Кронштадт являлся рассадником специальных морских знаний для всего Балтийского флота. В Кронштадте с давних пор были сосредоточены различные специальные школы – эти своего рода факультеты матросского университета. Не считая школы юнг – низшего учебного заведения, дававшего элементарное образование будущим унтер-офицерам, – здесь находились учебно-артиллерийский и учебно-минный отряды, а также машинная школа.

Условия военной службы в Кронштадте были тяжелыми и сопровождались рядом унизительных ограничений для нижних чинов: например, матросам запрещалось ходить по восточной стороне главной улицы, у входа на Екатеринский бульвар помещалась надпись, запрещающая вход «собакам, солдатам и матросам». В Кронштадтской военно-морской базе размещался дисциплинарный батальон для самых неблагонадежных матросов. Там было много штрафованных и других матросов, которых никто не хотел брать на корабли, как негодный элемент. Между ними и офицерами были чересчур натянутые отношения. Когда начальство списывало матросов с кораблей и отправляло их в Кронштадт, они рассматривали это назначение как самое тяжкое административное наказание. В их представлении остров Котлин был так же ненавистен, как остров Сахалин – это мрачное убежище ссыльных и каторжан.

Волнения на флоте начинались задолго до 1917 года. Еще в 1905 году происходили мятежи в Кронштадте и Свеаборге. К концу 1906 года главный морской штаб оценивал из 15 тыс. матросов Кронштадта 1893 «неблагонадежными», а 2127 – «вообще подлежавшими удалению с военных судов». В 1911, 1912 и 1916 годах проводились аресты нескольких десятков матросов по подозрению в подготовке новых бунтов. 19 октября 1915 года взбунтовался стоявший на гельсингфорсском рейде линкор «Гангут». После подавления мятежа матросы с крейсера «Рюрик» отказались конвоировать осужденных матросов с «Гангута». В ответ на «Рюрике» были арестованы и преданы суду 42 матроса, из которых 27—30 марта 1916 года были приговорены: трое к смертной казни, три человека к каторге и 34 человека в дисциплинарный батальон.

Контроль контрразведки над военно-морской базой в Гельсингфорсе осложнялся и тем, что этот город находился в Великом княжестве Финляндском, которое фактически являлось полунезависимым государством, входившим в состав Российской империи лишь формально. Ряд современников указывают на активную деятельность германской агентуры в Гельсингфорсе, также в прибалтийских городах, Ревеле и Риге. В сентябре 1916 года военный губернатор Кронштадта Вирен Р.Н. сообщал в Главный морской штаб о революционном настроении матросов: «Достаточно одного толчка из Петрограда, и Кронштадт вместе с судами, находящимися сейчас в кронштадтском порту, выступит против меня, офицерства, правительства, кого хотите. Вчера я посетил крейсер “Диана”, на приветствие команда ответила по-казенному, с плохо скрытой враждебностью. Я всматривался в лица матросов, говорил с некоторыми по-отечески; или это бред усталых нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере, такие впечатления оставил у меня этот кошмарный осмотр». В кают-компании офицеры откровенно говорили, что матросы сплошь революционеры. Адмирал Вирен предлагал переформировать Кроштадтскую военно-морскую базу, переведя ее матросов «куда угодно», а взамен их назначив надежных матросов из Сибирской и Беломорской флотилий. Однако Ставка ответила отказом на это предложение, а Министерство внутренних дел заверило, что ситуация у него под контролем.

Участник революционных событий февраля 1917 года на Балтийском флоте капитан 2-го ранга Граф Г.К., находясь позже в эмиграции, написал интересные воспоминания о том времени. В этой главе мы использовали его воспоминания. Поэтому сделаем отступление и немного расскажем об этом офицере.

Гаральд Карлович Граф (имя при рождении – Гаральд Густав Герман Карлович Граф; после принятия православия – Георгий Карлович Граф) родился 29 декабря 1885 года в Выборге, в семье потомственного финляндского дворянина. С 1893 года семья обосновалась в Санкт-Петербурге, где Гаральд после окончания гимназии в 1898 году поступил в Морской кадетский корпус. В летнюю кампанию 1900 года совершил первое учебное плавание на судне «Моряк», а в следующие две кампании регулярно выходил в море на крейсере 1-го ранга «Князь Пожарский» и учебном судне «Верный». В 1903 году его произвели в старшие гардемарины. С началом Русско-японской войны он произведен в числе сверстников в мичманы и определен служить на Балтийский флот. В декабре 1904 года Гаральд Карлович Граф получил назначение на транспорт «Иртыш» Второй Тихоокеанской эскадры. Во время длительного похода исполнял обязанности ревизора. В Цусимском сражении «Иртыш» получил тяжелые повреждения и был затоплен у берегов Японии; экипаж попал в плен, продолжавшийся семь месяцев.

После возвращения в Россию Граф служил на крейсере «Аврора», затем привлекался для приема новых миноносцев, построенных во Франции; с 1906 года находился на эсминцах балтийской Минной дивизии, исполняя обязанности вахтенного, а затем – старшего офицера. В 1907—1908 годах прошел обучение и успешно окончил Минный офицерский класс. В период обучения произведен в лейтенанты. В 1908 году последовательно занимал должности старшего офицера на эскадренном миноносце «Трухменец» и младшего минного офицера на крейсере «Адмирал Макаров». Во время похода в Средиземное море принимал участие в спасательных работах после землетрясения в Мессине. 1 мая 1909 года назначен старшим минным офицером на минный заградитель «Амур». На этом корабле сумел наладить четкое действие системы постановки мин заграждения и подготовить должным образом личный состав, заслужив самые лестные отзывы непосредственных начальников. После этого Г.К. Граф преподавал в Минной школе и работал в Николаевской военно-морской академии.

С 11 августа 1914 года – младший минный офицер эсминца «Новик». В 1915 году Г.К. Граф был назначен старшим минным офицером и получил чин старшего лейтенанта, а в следующем году стал старшим офицером «Новика». Участие Гаральда Карловича в боевых действиях отмечено наградами: орденами Святого Станислава 2-й степени с мечами (1914), Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом (1915), Святой Анны 2-й степени с мечами (1916).

В феврале 1917 года назначен флагманским минным офицером штаба начальника Минной обороны и вскоре произведен «за отличие» в чин капитана 2-го ранга. Вскоре после прихода к власти большевиков покинул флот и остался в Гельсингфорсе, став гражданином Финляндии. Гаральд Карлович принял некоторое участие в белой борьбе на Северо-Западе, после поражения Юденича вслед за великокняжеской семьей Кирилла Владимировича Г.К. Граф перебрался в Германию. Там он издал свои воспоминания о службе в русском флоте и вскоре занялся писательской деятельностью.

В эмиграции принял православие и получил имя Георгий. В 1924 году Георгий Карлович Граф становится начальником канцелярии и личным секретарем великого князя Кирилла Владимировича, который обнародовал манифест о принятии им императорского титула. До начала Второй мировой войны он состоял при великом князе; в 1930 году Графу было присвоено звание капитана 1-го ранга, а в 1939 – контр-адмирала. 23 июня 1941 года Г.К. Граф был арестован гестапо во Франции и на 14 месяцев помещен в концлагерь «Фронтсталаг» под городом Компьен. После окончания войны Георгий Карлович поселился в США, где скончался 11 октября 1966 года. Но вернемся в февраль 1917 года.

Вооруженное восстание на Балтийском флоте (февраль – март 1917 года)

С января 1917 года на флоте начался зимний период с его обычной жизнью: отпусками, ремонтами, занятиями, комиссиями и тому подобными событиями. К концу февраля 1917 года внутреннее политическое положение России стало сильно обостряться. Это обострение наблюдалось также в частях и на кораблях флота. В Петрограде начались бунты, в том числе и среди военных моряков. Среди взбунтовавшихся частей гарнизона был и Гвардейский экипаж, который, не веря в сочувствие своих офицеров перевороту, стал вести себя по отношению к ним самым угрожающим образом. Все офицеры, находившиеся при исполнении служебных обязанностей, были тотчас же им арестованы, и матросы поговаривали о том, что следует арестовать и остальных, а после уже заодно расправиться со всеми. В конце концов положение настолько обострилось, что командиру экипажа великому князю Кириллу Владимировичу ничего не оставалось, как, для предупреждения печальных эксцессов, лично вести экипаж, по его требованию, к Государственной думе. Пришло также известие, что на крейсере «Аврора», стоявшем в Неве, был убит командир – капитан 1-го ранга М.И. Никольский, пытавшийся не пустить к себе на крейсер банду неизвестных подозрительных лиц. Со старшим офицером он вышел ей навстречу и загородил собою путь. Его тут же убили и ворвались на крейсер.

27 февраля неожиданно командующий Балтийским флотом адмирал Непенин, находящийся в Гельсингфорсе, получил от председателя Государственной думы Родзянко телеграмму. В ней сообщалось, что в Петрограде вспыхнуло восстание, которое разрастается с каждой минутой. Ввиду якобы очевидного бессилия правительства Государственная дума, чтобы предотвратить неисчислимые бедствия, образовала Временный комитет, который и принял власть в свои руки. На сохранение династии может быть надежда только в том случае, если государь отречется от престола в пользу наследника цесаревича, при регентстве великого князя Михаила Александровича. Кроме того, в телеграмме указывалось, что Временный комитет Государственной думы уже признан великим князем Николаем Николаевичем и несколькими главнокомандующими фронтов. В силу создавшегося острого положения Родзянко просил Непенина дать срочный ответ. Стремясь сохранить в боеспособном состоянии вверенный ему флот, адмирал Непенин после долгой внутренней борьбы решил признать Временный комитет Государственной думы. Увы, адмирал Непенин не знал, что он был жестоко спровоцирован Родзянко. Вероятно, так же, как и Непенин, были спровоцированы и главнокомандующие фронтов и командующие других флотов. Таким образом, получалось впечатление, что переворот единодушно признан всем высшим командованием.

Отослав ответ Родзянко о «признании» Временного комитета, адмирал Непенин немедленно устроил у себя на штабном корабле «Кречет» собрание всех флагманов, где объявил о телеграмме Родзянко и о своем ответе, прибавив, что если кто-либо из присутствующих не согласен с его решением, того он просит прийти к нему в каюту. Все присутствовавшие на собрании флагманы признали решение командующего правильным. Они, разумеется, не приветствовали разыгрывавшихся событий, но считались, как тогда представлялось, с их неизбежностью. Но один из флагманов – адмирал Михаил Коронатович Бахирев – никак не мог согласиться с логичностью приводимых доводов. Сейчас же после заседания он прошел в каюту к адмиралу Непенину и заявил ему, что остается верен его величеству, а потому не считает для себя возможным продолжать службу. Но после беседы с Непениным он согласился остаться служить, но только до конца войны. Кроме адмирала Бахирева отрицательное отношение к вынесенному на собрании флагманов решению высказал временно исполнявший должность начальника 2-й бригады линейных кораблей капитан 1-го ранга Г.О. Гадд. 1 марта императору поступил доклад: «Адмирал Непенин доносит, что не признал возможным протестовать против призыва Временного Комитета. Таким образом, Балтийский Флот признал Временный Комитет Государственной Думы».

2 марта командующий Балтийским флотом послал на имя государя императора вторую телеграмму: «С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска. В Ревеле положение критическое, но не теряю еще надежды его удержать. Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собою катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей Родины. Вице-Адмирал Непенин». Адмирал Непенин не участвовал и даже не знал о заговоре против императора, который в это время расцвел пышным цветом. Также об этом ничего не знали и командиры главных военно-морских баз Балтийского флота.

Командование военно-морской базы в Кронштадте, имевшее с Петроградом прямую телефонную связь, было прекрасно осведомлено 27 февраля о начале революции. Стремясь избежать распространения брожения на матросов, командование попыталось скрыть от них новости из столицы. 28 февраля главный командир порта адмирал Вирен и комендант крепости адмирал Курош созвали совещание офицеров флота и гарнизона. На совещании рассматривался главный вопрос: можно ли рассчитывать на кронштадтских солдат и матросов, в случае если придется бросить их на борьбу с восстанием в Петрограде. Большинство офицеров ответило, что матросы немедленно присоединятся к революционерам.

В ночь с 28 февраля на 1 марта новости из столицы все же просочились в Кронштадт. Ряд частей, начиная с 1-го Балтийского флотского экипажа, самовольно вышли на улицы, направляясь к дому адмирала Вирена. 2-й крепостной артиллерийский полк восстал вместе со всеми офицерами, включая командира полка. Собравшаяся толпа расправилась с адмиралом Виреном. Неизвестный матрос сорвал с него погоны, и по пути на Якорную площадь главный командир Кронштадтского порта адмирал Вирен был расстрелян. Вскоре также был убит его заместитель, начальник штаба Кронштадтского порта адмирал Бутаков. Это были грозные симптомы бунта на флоте, которые были слишком очевидны.

Все время, пока Гельсингфорс находился в изолированном положении, командующий флотом адмирал Непенин, получая известия, немедленно все их сообщал по кораблям, чтобы никто не мог заподозрить его в замалчивании событий и верить злонамеренным слухам. Он передал офицерам, что за все происходящее на флоте отвечает исключительно он, и только просил вполне положиться на него и беспрекословно исполнять все его требования. Команды на судах пока вели себя спокойно и никакой подозрительности не выказывали, очевидно, как и большинство офицеров, не отдавая себе отчета в происходившем.

3 марта, утром, был получен текст акта об отречении государя императора. Адмирал Непенин просил немного обождать с его объявлением на судах, в силу особых политических соображений. И хотя распоряжение на корабли поступило лишь вечером, почти все уже знали об отречении императора. Поэтому настроение команд кораблей с утра этого дня стало заметно повышаться, среди них велась усиленная агитация. На стеньгах подняли красные флаги. Командующий флотом потребовал, чтобы все офицеры и команды с 7 часов вечера находились бы на кораблях.

Акт об отречении императора экипажи кораблей, стоявших в Гельсинфорсе, принимали по-разному. Например, на эсминце «Новик» это прошло спокойно. А вот на линкорах «Андрей Первозванный» и «Павел I» вспыхнули беспорядки; на них были убитые и раненые. Взбунтовались еще два дивизиона миноносцев, и там тоже были убитые офицеры. На всех кораблях тотчас же после переворота были сняты и уничтожены портреты государя и его августейшей семьи. Около 10 часов вечера в городе состоялся митинг, в котором участвовали представители с каждого корабля, причем вооруженные револьверами с боевыми патронами. Телефонная связь с берегом на всех кораблях была прервана. Вышло распоряжение, чтобы команды арестовали своих офицеров и отобрали у них оружие. Это было исполнено на большинстве судов. Большая толпа вооруженных винтовками солдат и матросов направлялась к кораблям, стоящим в заводе, чтобы на них убивать офицеров. Под влиянием чьей-то злой воли творились акты безрассудного зверства, жертвами которого были неповинные люди или виновные только в том, что в этот революционный момент оказались в положении командиров и начальников, а следовательно, лиц, на которых должна обрушиться злоба мятежников. В госпиталь Гельсингфорса то и дело приносили тяжелораненых и страшно изуродованные трупы офицеров.

Слухи о бунте на кораблях быстро распространились по городу; конечно, все передавалось в сильно преувеличенном виде. К этому времени на улицах началась беспорядочная ружейная стрельба, стали раздаваться дикие крики и то и дело с бешеной скоростью носиться автомобили. Это была страшная ночь! Близился день. Но улицы были полны шумом, криками, стрельбой. Над Гельсингфорсом вставало багровое солнце, солнце крови.

4 марта в частях гарнизона и на кораблях продолжали расправляться с офицерами. Команды выдвигали требования немедленно списать офицеров и сверхсрочнослужащих, которые не пользовались авторитетом у личного состава. Во второй половине дня экипажи кораблей пошли на Вокзальную площадь встречать приезжающих из Петрограда членов Временного правительства и Петроградского Совета солдатских и рабочих депутатов. Здесь собралась огромная толпа представителей армии и флота в Гельсингфорсе, причем все солдаты и матросы были вооружены, а все офицеры – безоружны. Там был невообразимый хаос. Вдруг началась бессмысленная стрельба. Все это многотысячное революционное воинство обуяла неимоверная паника. Для успокоения обезумевшей толпы оркестру было приказано играть какой-то марш, и тогда понемногу все стали приходить в себя. Когда наконец все успокоились и заняли свои места, для безопасности и предотвращения вторичной паники была оцеплена вся площадь, а караулы обыскали и заняли прилегающие дома. Паника началась с того, что в автомобиль, в котором ехал генерал Н.Ф. Котен, влезли вооруженные солдаты и в грубой форме потребовали от генерала выдачи оружия. Генерал отказался исполнить требование и выхватил револьвер; тогда его тут же убили.

В 3 часа дня разнеслась весть, что в 1 час 20 минут в воротах Свеаборгского порта предательски, в спину, убит шедший на Вокзальную площадь командующий флотом вице-адмирал А.И. Непенин. В командование флотом сейчас же вступил, как старший, вице-адмирал Максимов, который стал величать себя первым революционным адмиралом. Вскоре на Вокзальную площадь въехал автомобиль с адмиралом Максимовым А.С., украшенным огромным красным бантом и окруженным несколькими офицерами своего штаба и вооруженными матросами. Команды приветствовали его громкими криками «ура». Это уже был один из популярнейших вождей переворота и враг «старого режима», вице-адмирал, проведший всю жизнь на службе его величества. Кстати, его избрали командующим флотом еще при живом Непенине на случайно собранном сходе матросов по предложению писарей штаба флота. Но Непенин не признал законности этого схода. Надо сказать, адмирал Максимов не был авторитеным офицером. Вот как о нем писал Г.К. Граф: «Адмирал Максимов всегда отличался карьеризмом и мелочно-честолюбивым характером. Не имея ни по заслугам, ни по уму никаких данных, чтобы претендовать на занятие высокого поста командующего флотом, он был в страшной претензии, когда не он, а адмирал Непенин был назначен на этот пост. Ведь Непенин был моложе его! При первых же признаках революции Максимов почувствовал, что пришла, наконец, пора осуществить свои честолюбивые замыслы. Он стал тайно агитировать среди своих подчиненных, чтобы те выбрали его на пост, который ему так хотелось занять».

А вот Непенин А.И. был заслуженным адмиралом, но стал жертвой февральской революции. 4 марта 1917 года, в день своей гибели, он издал приказ, в котором говорилось: «Считаю абсолютно недопустимым пролитие драгоценной русской крови. От имени нового Правительства Великой и Свободной России еще раз призываю офицеров к спокойствию и единению с командой и категорически воспрещаю пролитие крови, ибо жизнь каждого офицера, матроса и солдата особенно нужна России для победоносной войны с внешним врагом». Но через несколько часов его убили.

Убийство адмирала Непенина произошло при следующих обстоятельствах. Большинство команды флагманского корабля «Кречет» отправилось на площадь, чтобы встретить членов Временного правительства. В это время к «Кречету» подошла большая вооруженная толпа и стала шумно требовать, чтобы адмирал тоже пошел на площадь встречать депутацию. Адмирал Непенин решил пойти и в сопровождении своего флаг-офицера лейтенанта П.И. Тирбаха сошел на берег. Они шли впереди, а за ними толпа, среди которой находился и будущий убийца адмирала, одетый в морскую унтер-офицерскую форму. Он шел все время сзади адмирала, держа наперевес винтовку. Едва только адмирал стал выходить из ворот порта, сзади него раздался выстрел. Это убийца в матросской форме совершил свое злое дело. Адмирал упал, но и тогда в него было сделано еще несколько выстрелов из винтовок и револьверов.

Вечером того же дня лейтенант Тирбах разыскал тело адмирала, обмыл, одел и на следующий день устроил похороны. Похоронен Андриан Иванович был на русском православном кладбище в Хельсинки.

Впоследствии Петр Грудачев, который в 1917 году был матросом береговой минной роты в Гельсингфорсе, в своих воспоминаниях утверждал, что это он убил Непенина вместе с тремя другими матросами: «Я вглядывался в адмирала, когда он медленно спускался по трапу. Вспомнились рассказы матросов о его жестокости, бесчеловечном отношении. И скованность моя, смущение отступили: передо мной был враг. Враг всех матросов, а значит, и мой личный враг. Спустя несколько минут приговор революции был приведен в исполнение. Ни у кого из четверых не дрогнула рука, ничей револьвер не дал осечки…» Однако, по мнению В. Звягинцева, Грудачев мог задним числом приписывать себе «революционные заслуги». Большевик Н.А. Ховрин оправдывал убийство тем, что Непенин скрывал вести о революции в Петрограде от матросов и не согласился добровольно сдать командование флотом выбранному на матросском митинге адмиралу Максимову.

Кровавая ночь на Балтийском флоте в марте 1917 года

В Гельсингфорсе и на флоте долго находились под впечатлением страшной, кровавой ночи с 3 на 4 марта. Каждый момент можно было ожидать повторения вспышек, новых насилий, новых убийств. Постепенно стали выясняться подробности того, что происходило на кораблях в ту ночь.

На гельсингфорсском рейде в ту ночь стояли линейные корабли и крейсера. Здесь были сосредоточены главные силы, главный оплот России на Балтийском море. Мористее других кораблей стояла бригада дредноутов: «Андрей Первозванный», «Император Павел I», «Слава», «Громобой», «Россия», «Диана». Именно эти корабли стали буревестниками революции, злодеяний и позора. Именно здесь начинался бунт, полилась кровь офицеров… Более остро, чем где-либо, он прошел на 2-й бригаде линейных кораблей. Вот что происходило на «Андрее Первозванном», по рассказу его командира капитана 1-го ранга Г.О. Гадда. Вместе со своими офицерами он пережил эту ночь при самых ужасных обстоятельствах.

«1 марта, утром, корабль посетил командующий флотом адмирал Непенин и объявил перед фронтом команды об отречении государя императора и переходе власти в руки Временного правительства. Через два дня был получен акт государя императора и объявлен команде. Все эти известия она приняла спокойно. 3 марта вернулся из Петрограда начальник нашей бригады контр-адмирал А.К. Небольсин. Но около 8 часов вечера старший офицер доложил, что в команде заметно сильное волнение. Тогда я направился к командным помещениям. По дороге мне кто-то сказал, что убит вахтенный начальник, а далее сообщили, что убит адмирал Небольсин. Потом я встретил нескольких кондукторов, бежавших мне навстречу и кричавших, что “команда разобрала винтовки и стреляет”. Видя, что времени терять нельзя, я приказал офицерам взять револьверы и держаться всем вместе в кают-компании. Команда, увидев, что офицеры вооружены револьверами, не решалась наступать по коридорам и начала стрелять через иллюминаторы в верхней палубе, что было удобно, так как наши помещения были освещены. Тем временем офицеры разделились на две группы, и каждая охраняла свой выход в коридор, решившись, если не отбиться, то, во всяком случае, дорого продать свою жизнь. Пули пронизывали тонкие железные переборки, легко достигали нас, так что скоро был тяжело ранен в грудь и живот мичман Т.Т. Воробьев и убит один из вестовых. Через некоторое время, так как осада все продолжалась, я предложил офицерам выйти наверх к команде и попробовать ее образумить. Но убедился, что пока выходить нельзя и придется продолжать выдерживать осаду внизу. Уже три четверти часа продолжалась эта отвратительная стрельба по офицерам.

Не видя ей конца, я опять решил выйти к команде. Поднявшись по трапу и открыв дверь деревянной надстройки, я увидел против себя одного из молодых матросов корабля с винтовкой, направленной на меня, а шагах в двадцати стояла толпа человек в сто и угрюмо молчала. Небольшие группы бегали с винтовками по палубе, стреляли и что-то кричали. Вбежав в толпу, я вскочил на возвышение и, пользуясь общим замешательством, обратился к ней с речью: “Матросы, я, ваш командир, всегда желал вам добра и теперь пришел, чтобы помочь разобраться в том, что творится, и оберечь вас от неверных шагов. Я перед вами один, и вам ничего не стоит меня убить, но выслушайте меня и скажите: чего вы хотите, почему напали на своих офицеров? Что они вам сделали дурного?” Вдруг я заметил, что рядом со мной оказался какой-то рабочий, очевидно, агитатор, который перебил меня и стал кричать: “Кровопийцы, вы нашу кровь пили, мы вам покажем…” В этот самый момент раздались душераздирающие крики, и я увидел, как на палубу были вытащены два кондуктора с окровавленными головами: их тут же расстреляли; а потом убийцы подошли к толпе и начали кричать: “Чего вы его слушаете, бросайте за борт, нечего там жалеть…”

Но в этот момент произошло то, чего я никак не мог ожидать. От толпы, окружавшей меня, отделилось человек пятьдесят и пошло навстречу убийцам: “Не дадим нашего командира в обиду!” Тогда и остальная толпа тоже стала кричать и требовать, чтобы меня не тронули. Убийцы отступили… Это была победа, и я был окончательно спасен. Но остальные офицеры продолжали быть в большой опасности, и, слыша продолжающуюся по ним стрельбу, я решил опять заговорить о них. Но позже выяснилось, что, когда шайка убийц увидела, что большинство команды на моей стороне, она срочно собрала импровизированный суд, который без долгих рассуждений приговорил всех офицеров, кроме меня и двух мичманов, к расстрелу. Однако большая часть команды не позволила осуществить этот приговор.

Время шло, но на корабле все еще было неспокойно, и банда убийц продолжала свое дело. Мы слышали выстрелы и предсмертные крики новых жертв. Это продолжалась охота на кондукторов и унтер-офицеров, которые попрятались по кораблю. Ужасно было то, что я решительно ничего не мог предпринять в их защиту. Мимо корабля по льду прошла толпа каких-то людей, среди которых были и матросы, и скрылась в направлении города. Как позже выяснилось, она шла убивать всех встречных офицеров и даже вытаскивала их из квартир. Весь остаток ночи я и офицеры не спали и все ждали, что опять что-нибудь произойдет, так как продолжали не доверять команде. Но, наконец, около 6 часов утра начало светать, и сразу стало легче на душе; да и выстрелы на корабле окончательно затихли, и все как будто успокоилось. Тогда я пошел к себе в каюту, думая немного отдохнуть. Осмотревшись в ней, я увидел, что все стены, письменный стол и кровать изрешечены пулями, а пол усеян осколками разбитых стекол иллюминаторов и кусочками дерева. Печальный вид каюты командира линейного корабля во время войны и после боя, но не с противником, а со своей же командой!»

Когда происходили эти события на «Андрее Первозванном», на соседнем «Императоре Павле I» наблюдалась картина еще ужаснее. Бунт вспыхнул с того, что в палубе матросами был поднят на штыки штурманский офицер лейтенант В.К. Ланге, якобы за то, что числился агентом охранного отделения; в действительности ничего подобного не было. Вскоре здесь были убиты лейтенант Савинский, мичманы Шуманский и Булич. Старший офицер корабля, старавшийся на верхней палубе образумить команду, был ею схвачен, избит, за ноги дотащен до борта и выброшен на лед. Командир корабля капитан 1-го ранга С.Н. Дмитриев, к сожалению, на защиту своих офицеров выступить не решился, успокоить команду не пытался и просидел в течение всего острого момента в кают-компании, предоставив каждому действовать по своему усмотрению. Так проходил переворот на кораблях, на берегу же убийства офицеров происходили в обстановке еще более ужасной. На второй или третий день после переворота были убиты командир Свеаборгского порта генерал-лейтенант В.Н. Протопопов и молодой корабельный инженер Л.Г. Кириллов. Первый был очень гуманный человек, и его все любили, а второй только что начал свою службу и даже не успел себя ничем проявить. Таким образом, нельзя и предположить, чтобы причиной убийства могло послужить их отношение к подчиненным. Тем более, что они были убиты из-за угла какими-то неизвестными лицами, которые безнаказанно скрылись. Офицеров убивали при встрече на улице или врываясь в их квартиры и места службы, бесчеловечно издеваясь над ними в последние минуты. Но и этим не довольствовалась толпа зверей-убийц: она уродовала трупы и не подпускала к ним несчастных близких, свидетелей этих ужасов.

«Бескровный» переворот в Гельсингфорсе стоил жизни тридцати восьми морским офицерам, не считая сухопутных. Большинство из них погибло от рук таинственных убийц в форме матросов и солдат, но были павшие и от рук своей собственной команды… В каждом из других портов Балтийского моря переворот имел свои характерные черты и проявлялся спокойно или бурно в зависимости от того, какие корабли и части на них базировались, и, главным образом, насколько подпольная агитация обратила серьезное внимание на данный пункт.

Второй базой действующего флота был Ревель. В нем зимовали: 1-я бригада крейсеров, Дивизия подводных лодок и часть Минной дивизии. Это были все корабли, много плававшие и часто входившие в соприкосновение с неприятелем. Поэтому их настроение было значительно бодрее, чем на дредноутах и броненосцах. Команды были более сплочены, лучше знали своих офицеров и, находясь не один раз в тяжелых боевых переделках, научились ценить начальников, понимая, как трудно их заменить. 1 марта на судах было объявлено о перевороте в Петрограде и переходе власти к Временному комитету Государственной думы. Затем пришло известие об отречении государя императора и наследника цесаревича. Все эти известия команды приняли совершенно спокойно; ни на одном корабле не возникло беспорядков, и ни одного морского офицера не было убито. Команды то и дело обращались к офицерам за разъяснениями по поводу текущего момента, советовались с ними и относились во всех случаях с должным чинопочитанием. Служба на кораблях не только не опустилась, но стала еще строже, команда старалась добросовестнее относиться к своим обязанностям и следила друг за другом. Было полное желание воевать, и о мире никто не хотел и слышать. Такое спокойное отношение команд к текущим событиям позволило даже, параллельно с возникновением революционных организаций матросов, организовать и офицерский союз для защиты прав офицеров и урегулирования нового положения.

В Моонзунде, на передовой позиции, всю зиму стояли линейный корабль «Цесаревич» и крейсер «Адмирал Макаров». На них известие о перевороте ничуть не испортило отношений между офицерами и командами.

А вот в Кронштадте переворот ознаменовался настоящим погромом и зверскими убийствами. Здесь действующий флот во время войны не базировался; кроме нескольких учебных судов и транспортов, других кораблей не было. Но зато там был огромный контингент молодых матросов, обучавшихся в специальных классах; были береговые команды из старых матросов, списанных с кораблей за плохое поведение и отбывших наказание в тюрьмах и дисциплинарных батальонах. Уже только по своему составу матросов этот порт был благодатной почвой для мятежа. Молодые матросы призыва 1917 года явились на службу наполовину распропагандированными и не желавшими воевать. Еще в деревнях услужливые агитаторы вдалбливали им в головы, что воевать не надо и что начальство, которому великолепно живется за счет казны, только и занято угнетением своих подчиненных. Они были готовыми жадно внимать всякой подпольной агитации о «мире во что бы то ни стало» и про то, что офицеры – это их злейшие враги.

Главным командиром и военным губернатором Кронштадта был адмирал Р.Н. Вирен, человек по натуре прямой, властный и храбрый, но бесконечно строгий и требовательный. Он был неумолим ко всякой мелочи и немилосердно распекал всех на каждом шагу. Угодить ему было невозможно: и то было плохо, и это нехорошо, и чуть что – пощады не жди. Матросы, как угорелые, мчались от главного командира в разные стороны, стремясь спрятать фуражку: при малейшем упущении адмирал Вирен немедленно требовал ее, чтобы узнать номер. По этому номеру потом находили провинившегося матроса. В своем порту, не только в военное время, но и в мирное, адмирал Вирен завел такие строгие порядки, что матросам во время отпуска в город решительно некуда было деваться: все запрещалось. Бродить же по улицам было скучно, да и опасно, так как можно было попасться на глаза главному командиру или другим офицерам, которые под влиянием предъявляемых им требований тоже становились чрезмерно взыскательными. Оставалось, чтобы за какой-нибудь пустяк не попасть на гауптвахту, скрываться по разным сомнительным притонам.

Строевых офицеров в Кронштадте почти не было. Большинство из начальников частей и штабных уже давно отошло от строевого флота и потеряло с ним всякую связь. Матросами заведовали офицеры, числившиеся по Адмиралтейству, из которых очень много было перешедших из армии; другая же часть их состояла из подпоручиков и прапорщиков, произведенных во время войны из моряков торгового флота и кондукторов. Офицеры по Адмиралтейству совершенно не были подготовлены к обращению с матросами и не понимали их, а те, видя в них «чужих офицеров», не питали к ним должного уважения хотя бы потому, что они были «армейскими». Что же касается подпоручиков и прапорщиков, то они, как вообще временный элемент, уже не пользовались в матросской среде никаким авторитетом. Вполне понятно, что воспитать в надлежащем духе своих подчиненных они не могли.

Во главе учебных отрядов стоял вице-адмирал Л.Д. Сапсай, человек малоэнергичный и замкнутый, всегда сторонившийся команд. Они его совсем не знали.

Количество учеников-матросов доходило до 3 тысяч человек. Из-за недостатка офицеров все они и на занятиях в классах, и все вечера, то есть круглые сутки, находились на полной ответственности своих инструкторов из унтер-офицеров и фельдфебелей. Инструкторы же эти сами по себе были не слишком надежны, так как из-за большого спроса на них приходилось брать каждого, кто, казалось, мало-мальски удовлетворял требуемым условиям и изъявлял на это желание. Ученики-матросы и в грош не ставили своих инструкторов; наоборот, те сами подпадали под их влияние. Таким образом, создавалась благоприятная обстановка для революционной пропаганды. Наивно было думать, что какие-либо меры могли совершенно изолировать такое большое количество людей от внешнего влияния. Конечно, из нелегальных источников к ним доходили все известия, но уже в сильно извращенном виде. Злоба и ненависть, возбуждаемые агитаторами, накапливались все больше и больше. Вот тут-то и произошла трагедия. Когда у вождей бунта в Кронштадте составилось впечатление, что положение восставших в Петрограде окрепло (28 февраля), они начали кровавый бунт и на острове Котлин (в Кронштадте).