2. Четыре месяца со дня смерти

Семена Израилевича не стало 31 марта 2003 г.

Первого апреля я взяла с собой «Сталинград Василия Гроссмана» и поехала в Тель-Авив за визой. Думала, покажу консулу книгу, и он без лишних слов оформит документы. Но к консулу меня не допустили, оставалось одно — читать и ждать.

«Любимой Леночке о любимом друге» — это ардисовское издание Семен Израилевич надписал мне в июне 1986 г. На фотографии он стоит на крыльце у окна, а Василий Семенович сидит на приступочке у лестницы. Перечитывая в шумной очереди «Сталинград Василия Гроссмана», я вспоминала, как морозной февральской ночью увозила с маминой московской квартиры тяжеленную сумку. «Возьми такси!» — сказала мама многозначительно. Я не спросила ее, что вдруг такая спешка, в целях конспирации поручения следовало исполнять молча. Такая вот группа террористов-заговорщиков. Сегодня представители органов безопасности досматривают нас на предмет оружия — ищут в сумках бомбы, на теле — пояса со взрывчаткой, в карманах — колющие-режущие инструменты, — в то время оружием было слово, а опасными предметами — книги и рукописи, то бишь мысли. Другая эпоха. Дома я открыла сумку — в ней было много книг и две толстенные папки. «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. Но ведь этого романа не существует?! Сейчас мы знаем, что единственный экземпляр романа сохранил Семен Израилевич, но тогда у меня было ощущение, что материализовался фантом. Мы с мужем читали роман ночами, тайком, он хранился у нас, как выяснилось позже, после передачи в 1975 г. микропленок на Запад.

Третьего октября 1988 г., стоя в магазине «Ленинград» в очереди за мясом (запомнила дату, поскольку это было в день рождения моего сына), я уткнулась взглядом в журнал «Огонек», его читал впереди стоящий. «Василий Гроссман: „Жизнь и судьба“, главы из арестованного романа», — было написано на развороте.

Кто мы? Кочевники. Стойбище —

Это надгробья вокруг. На Троекуровском кладбище

Спит мой единственный друг, —

стихотворением «Живой» завершалась книга о Гроссмане. Я закрыла ее, и меня вызвали. Я получила визу.

После смерти Семена Израилевича, ярого противника всяческих непредвиденностей, блюстителя четкого порядка действий, — события происходили и назначенный им час, — время вышло из-под контроля. Мы везде опаздывали, даже в морг, мама все еще по инерции не отрываясь смотрела на минутные стрелки, приговаривая «при Семе этого бы не случилось, при нем такого не могло произойти…»

Гением «права и порядка» назвала она его в своих стихах. Вечером после похорон мамины часы стали отставать.

В последний мой приезд, незадолго до смерти, Семен Израилевич отозвал меня в сторону и тихо спросил, который час. Мы сверили время. Его часы стояли. Он был испуган, глядел на меня огромными глазами. В его взгляде была детская незащищенность и — вопрошание. Я сказала, что надо сменить батарейку, но Семен Израилевич покачал головой: «Они у меня механические, заводные». Он снял часы, я подкрутила колесико, часы пошли. «Вы забыли их завести». Семен Израилевич пожал плечами: «Неужели! Такое со мной впервые».

Наверное, ребенком он был «елед хахам» (мудрый ребенок) и на празднике «Песах» (в честь исхода евреев из Египта) задавал вопросы. По еврейской традиции в этот вечер выбирается мальчик, который задает присутствующим вопросы, ибо «хохма» (мудрость) состоит в умении правильно ставить вопрос, и этому следует учиться у детей. Мудрым ребенком нельзя стать, им можно только быть. От рождения. Семен Израилевич был и оставался мудрым ребенком во всем: в своем творчестве, в отношении к вере, в любви к моей маме.

По просьбе мамы я разобрала личный архив Семена Израилевича. Поразили списки. Десятилетиями не имея возможности публиковать свои стихи, он упорно составлял сборники. В рукописных списках все пронумеровано; ряды, составленные из названий или первых строк, выглядят как ноты. В стихах нет поправок. Словно бы он их не сочинял, а записывал в блокнот под диктовку. В переводах, напротив, видна работа, поиски точных слов, перечеркнутые и заново на полях написанные строфы.

Последней большой работой Семена Израилевича было создание новой версии перевода «Гильгамеша». Я читала его в рукописи. В то время Семену Израилевичу было около 90 лет, а «Гильгамеш» в его поэтическом пересказе звучал молодо: читая, физически ощущаешь и жар любви, и жару пустыни, и неутолимую жажду поиска истины. Так я ему и сказала, он просиял: «Было трудно, я боялся, что по старости не смогу с этим справиться».

Поэт и философ, он с детским простодушием выстраивал в уме списки тех, кто останется, и тех, кого забудут. Он очень хотел остаться, не сгореть метеоритом в небе русской поэзии. Как средневековый астролог, следил он в телескоп за движением звезд в мироздании литературы, очень много читал, отмечая новые явления. У него был свой литфонд, бухгалтерия подвергалась учету и переучету, — кого-то включал (при этом всегда советуясь с мамой), кого-то, разочаровавшись, вычеркивал.

Непростительным для литератора пороком Семен Израилевич считал глупость. Он мог сказать: «Подлый, но талантливый», «Мерзавец, но какой поэт!», «Обманщик, но великолепный версификатор», к глупости снисхождения не было. «На глупые вопросы я не отвечаю. Услышав их, я удаляюсь», — говорил Семен Израилевич как бы в шутку.

Он прожил как мудрый ребенок и покинул мир как праведник, на ходу, во время прогулки. Он ушел, оставив нам в наследство книги, в них и находятся ответы на вопросы по существу дела, именуемого жизнь. «Даже сомнения приближают нас к Богу», — говорил он, вечно жаждущий ясности. Лишь глубокая вера смиряла его с сознанием невозможности постичь умом замысел Творца. «Выход у нас есть один: верить».

Семен Израилевич причислял себя к «счастливцам»: «Я счастлив / Этим единственным счастьем, возможным на нашей земле — / Волей, ленивой волей, разумением равнодушным / И беспредельным отчаяньем…» Отчаянье, по Семену Израилевичу, — составная счастья, и оно беспредельно, ибо неминуема смерть. «Воля» — ключевое слово его поэзии и жизни. Ощутив приближение смерти, он проявил последнюю волю.

Всеобщая ночь приближалась к садам. «Вот смерть», — не сказал, а подумал Адам.

Не сказав ни слова, он вышел из дому в сад — навстречу ей. Иерусалим, 30 июля 2003 г.