9. «Белый конус Алаида» Аркадия и Бориса Стругацких, рожденный на острове Шумшу
Вернемся к северной части острова. Удивительную повесть написали Стругацкие о нем. Они соединили шумшунскую японскую милитаристику с, выражаясь современным языком, робототехникой, нанотехнологией и биологией. И это в 1959 году!
Аркадий и Борис Стругацкие не погибли в блокадном Ленинграде благодаря «Дороге жизни» на зимнем ледяном Ладожском озере. Аркадий стал военным переводчиком с японского и английского языков. Был переводчиком на Хабаровском процессе над японскими бактериологическими преступниками и участвовал в подготовке Токийского трибунала над японскими военными преступниками. Участвовал в ликвидации последствий катастрофы на острове Шумшу после смертельных цунами. После всего этого Аркадий Натанович предпринял попытку заглянуть в будущее, оттолкнувшись от настоящего. Настоящее – это грандиозная японская военная база, построенная Страной Восходящего Солнца на Шумшу и в его чреве. Будущее – это научный прогресс в мировом сообществе. Как они могут быть взаимосвязаны?
Обратимся к повести «Белый конус Алаида», вышедшей в свет в 1959 году. Авторы предварили ее таким примечанием:
«Эмбриомеханика есть наука о моделировании процессов биологического развития и теория конструирования саморазвивающихся механизмов».
Постараемся перевести это примечание на современный язык: это совокупность биофизики, биохимии, робототехники и наноизобретений.
В Институте, сфантазированном Стругацкими в 1959 году, занимались, главным образом, делами межпланетников. Поэтому тридцать институтских групп из сорока семи направлялись на Луну и на другие планеты. Остальные семнадцать должны были работать на Земле. Группе научного работника Ашмарина было поручено испытать новое институтское изобретение «механозародыш». Ашмарин намеревался это сделать на Луне, но руководство предложило ему иное:
«– Вы поедете на остров Шумшу.
– Где это? – хмуро спросил Ашмарин.
– Северные Курилы. Летите сегодня в двадцать тридцать. Грузопассажирским Новосибирск – Порт Провидения…
– Хорошо, – медленно проговорил Ашмарин.
Он надеялся, что ему все же дадут межпланетную группу, хотя бы
лунную, и у него было много шансов, потому что он давно не чувствовал
себя так хорошо, как в последнее время. Он был в отличной форме и надеялся
до последней минуты. Но Вахлаков (руководитель института – С.А.) почему-то решил иначе, и нельзя даже поговорить с ним по-человечески, потому что в кабинете торчат какие-то незнакомые с постными физиономиями.
– Хорошо, – повторил он спокойно.
– Северокурильск уже знает, – сказал Вахлаков. – Конкретно о месте для пробы договоритесь в Байкове.
– Где это?
– На острове Шумшу. Административный центр Шумшу, – Вахлаков сцепил пальцы и стал глядеть на стену… У вас будут два помошника…»
Не правда ли, Аркадий Натанович в самом начале повести продемонстрировал прекрасное знание Курильских островов и свою фантастическую энергию. Но продолжим:
«… В лаборатории 116 было светло и пусто. В углу справа стояло Яйцо – полированный шар в половину человеческого роста. В углу слева сидели два человека. Когда Ашмарин вошел, они встали. Ашмарин остановился, разглядывая их. Им было лет по двадцать пять, не больше. Один был высокий, светловолосый, с некрасивым красным лицом. Другой пониже, смуглый красавец испанского типа, в замшевой курточке и тяжелых горных ботинках. Ашмарин сунул руки в карманы, встал на цыпочки и снова опустился на пятки.
"Новички", – подумал он. Неожиданно заныло в правом боку, там, где не хватало двух ребер.
– Здравствуйте, – сказал он. – Моя фамилия Ашмарин.
Смуглый показал белые зубы.
– Мы знаем, Федор Семенович. – Он перестал улыбаться и представился:
– Кузьма Владимирович Сорочинский.
– Гальцев Виктор Сергеевич, – сказал светловолосый.
– Что вы умеете?
Он увидел, как брови Гальцева сдвинулись, и он ощутил что-то вроде удовлетворения. Он повторил:
– Что вы умеете, Гальцев?
– Я биолог, – сказал Гальцев. – Специальность – нематоды.
– А-а… – сказал Ашмарин и повернулся к Сорочинскому. – А вы?
– Инженер-гастроном, – громко отрапортовал Сорочинский, снова показывая белые зубы.
"Прелестно, – подумал Ашмарин. – Специалист по глистам и кондитер…
Вахлаков, придирчиво и тщательно отобрав из двух тысяч добровольцев состав межпланетных групп, посмотрел на часы, посмотрел на списки и сказал:
«Группа Ашмарина, Курилы. Ашмарин – человек деловой, опытный человек. Ему вполне достаточно троих. Даже двоих. Это же не на Меркурий, не на Горящее Плато. Дадим ему хотя бы вот этого Сорочинского и вот этого Гальцева..".
– Вы подготовлены к работе? – спросил Ашмарин.
– Да, – сказал Гальцев.
– Еще как, Федор Семенович, – сказал Сорочинский. – Обучены.
Ашмарин подошел к Яйцу и потрогал прохладную полированную поверхность. Потом он спросил:
– Вы знаете, что это такое? Вы, Гальцев.
Гальцев поднял глаза к потолку, подумал и сказал монотонным голосом:
– Эмбриомеханическое устройство МЗ-8. Механозародыш, модель восьмая. Автономная саморазвивающаяся механическая система, объединяющая в себе программное управление МХВ – механохромосому Вахлакова, систему воспринимающих и исполнительных органов, дигестальную систему и энергетическую систему. МЗ-8 является эмбриомеханическим устройством, которое способно в любых условиях на любом сырье развертываться в любую конструкцию, заданную программой. МЗ-8 предназначен…
– Вы, – сказал Ашмарин Сорочинскому.
Сорочинский ответил не задумываясь:
– Данный экземпляр МЗ-8 предназначен для испытания в земных условиях. Программа стандартная, стандарт Шестьдесят четыре: развитие зародыша в герметический жилой купол на шесть человек, с тамбуром и кислородным фильтром…»
«… На рассвете грузопассажирский стратоплан сбросил группу на птерокаре над Вторым Курильским проливом. Гальцев с большим изяществом вывел птерокар из пике, осмотрелся, поглядел на карту, поглядел на компас и сразу отыскал Байково – несколько ярусов двухэтажных зданий из белого и красного литопласта, охватывающих полукругом небольшую, но глубокую бухту. Птерокар сел на набережной. Ранний прохожий (юноша в тельняшке и брезентовых штанах) объяснил им, где находится Управление. В Управлении дежурный администратор острова, он же старший агроном, пожилой сутулый айн, встретил их приветливо.
Выслушав Ашмарина, он предложил на выбор несколько невысоких сопок у северного берега. Он говорил по-русски довольно чисто, только иногда останавливался посередине слова, как будто не был уверен в ударении или заикался.
– Северный берег – это довольно далеко, – сказал он. – И туда нет хорошей дороги. Но у вас есть птерокар. И потом, я не могу предложить вам что-нибудь ближе. Я плохо понимаю в физических опытах. Но большая часть острова занята под бахчи, баштаны, парники. Везде сейчас работают школьники. Я не могу рисковать.
– Никакого риска нет, – сказал Сорочинский. – Совершенно никакого риска…
– Да, – сказал айн. – Там нет ни бахчей, ни парников. Там только береза. И еще где-то там работают археологи.
– Археологи? – удивился Сорочинский..»
Следует отметить, что Аркадий Стругацкий прекрасно знал, что на Шумшу одна тундра, фантазировать, так фантазировать! Так на Шумшу появились арбузные плантации. То есть и климат тоже был сфантазирован.
«… Гальцев посадил птерокар на вершине круглой сопки. Ашмарин, поглаживая ладонью правый бок, вылез и огляделся. Отсюда остров казался безлюдным и плоским, как стол. Сопка была голая и рыжая от вулканического шлака. С востока на нее наползали заросли курильской березы, к югу тянулись зеленые прямоугольники бахчей. До западного берега было километров семь, за ним в сиреневой дымке проступали бледно-лиловые горные вершины, а еще дальше и правее в синем небе неподвижно висело странное треугольное облако с четкими очертаниями. Северный берег был гораздо ближе. Он круто уходил в море, над обрывом торчала нелепая серая башня – вероятно, колпак старинного японского дота. Возле башни белела палатка и копошились фигурки людей. Это были археологи, о которых говорил дежурный администратор. Ашмарин потянул носом. Пахло соленой водой и нагретым камнем. И было очень тихо, не слышно даже прибоя…»
«Ашмарин позвал Гальцева и Сорочинского и сказал:
– Опыт проведем здесь. По-моему, место подходящее. Сырье – лава, туф, как раз то, что нужно. Приступайте.
Гальцев и Сорочинский подошли к птерокару и открыли багажник. Из багажника брызнули солнечные зайчики..
Ашмарин неторопливо вытряхнул активатор на ладонь – это была блестящая трубочка с присоской на одном конце и красной рубчатой кнопкой на другом.
– Приступим, – сказал он вслух. Он подошел к Яйцу и прижал присоску к полированному металлу. Помедлив секунду, большим пальцем надавил на красную кнопку.
Теперь разве только прямым попаданием из ракетного ружья можно было бы остановить процессы, которые пошли под блестящей оболочкой. Серия высокочастотных импульсов разбудила механизм, сотни микрорецепторов послали в позитронный мозг и в механохроносому информацию о внешней среде, настройка механозародыша на полевые условия началась. Неизвестно, сколько времени она будет продолжаться. Но когда настройка закончится, механизм начнет развиваться..
…Ашмарин отложил бинокль и стал думать о том, что Яйцо раскроется скорее всего, ночью, и это хорошо, потому что дневной свет сильно влияет на работу кинокамер…»
«…Солнечный закат был как на Венере…
…Ашмарин дремал, сидя у костра, повернувшись к огню правым боком. Рядом клевал носом краснолицый Гальцев, по другую сторону костра Сорочинский читал газету, шелестя страницами. И вот Яйцо лопнуло.
Раздался резкий пронзительный звук. Затем вершина сопки озарилась оранжевым светом. Ашмарин посмотрел на часы и встал. Вершина сопки довольно четко выделялась на фоне звездного неба. И когда глаза, ослепленные костром, привыкли к темноте, он увидел множество слабых красноватых огоньков, медленно перемещающихся вокруг того места, где находилось Яйцо.
– Началось! – зловещим шепотом произнес Сорочинский. – Началось! Витя, проснись, началось!..
– Может быть, ты помолчишь, наконец? – быстро сказал Гальцев. Он тоже говорил шепотом.
Из всех троих только Ашмарин знал, что происходило на вершине. Первые десять часов после пробуждения механозародыш настраивался на обстановку. Абстрактные команды, заложенные в позитронное управление, видоизменялись и исправлялись в соответствии с внешней температурой, составом атмосферы, атмосферным давлением, влажностью и десятками других факторов, определенных рецепторами. Дигестальная система – великолепный "высокочастотный желудок" эмбриомеханической системы – приспосабливалась
к переработке лавы и туфа в полимеризованный литопласт, нейтронные аккумуляторы готовились отпускать точные порции энергии для каждого процесса. Когда настройка закончилась, механизм начал развиваться. Все в Яйце, что не понадобилось для развития в данной обстановке, пошло на переделку и укрепление рабочих органов – эффекторов. Потом дело дошло до оболочки. Оболочка была прорвана, и механозародыш принялся осваивать подножный корм.
Огоньков становилось все больше, они двигались все быстрее. Послышались жужжание и визгливый скрежет – эффекторы вгрызались в почву и перемалывали в пыль куски туфа.
Пых, пых! – бесшумно отделились от вершины и поплыли в звездное небо клубы светящегося дыма. Неровный дрожащий отсвет на секунду озарил странные, тяжело ворочающиеся формы, затем все снова скрылось. Скрежет и треск усилились.
– Может подойдем поближе? – умоляюще сказал Сорочинский.
Ашмарин не ответил. Он вдруг вспомнил, как испытывался первый механозародыш, модель Яйца. Это было несколько лет назад. Тогда он был еще совершенным новичком в эмбриомеханике. В обширном павильоне возле Института разместился механозародыш – восемнадцать ящиков, похожих на несгораемые шкафы, вдоль стен и огромная куча цемента посередине. В куче цемента прятались эффекторная и дигестальная системы. Вахлаков махнул рукой, и кто-то включил рубильник. Они просидели в павильоне до позднего вечера, забыв обо всем на свете. Куча цемента таяла, и к вечеру из пара и дыма возникли очертания стандартного литопластового домика на три комнаты, с паровым отоплением и автономным электрохозяйством. Он был совершенно такой же, как фабричный, только в ванной остались керамический куб – "желудок" – и сложные сочленения гемомеханических эффекторов. Вахлаков осмотрел домик, тронул ногой эффекторы и сказал:
– Пожалуй, хватит кустарничать. Надо делать Яйцо.
Вот тогда было впервые произнесено это слово. Потом было много работы, много удач и очень много неудач. Эмбриомеханические системы учились настраивать себя, приспосабливаться к резким изменениям обстановки, самовосстанавливаться. Они учились безотказно служить человеку в самых сложных и опасных условиях. Они учились развиваться в дома, экскаваторы, ракеты, они учились не разбиваться при падении с огромной высоты, не выходить из строя в волнах расплавленного металла, не бояться абсолютного нуля. Сотни человек, десятки институтов и лабораторий помогали механозародышу превратиться в то, чем он стал теперь – в Яйцо.
Нет, это хорошо, что Ашмарину пришлось остаться на Земле. И кто он такой, чтобы претендовать на большее?
На вершине холма клубы светящегося дыма взлетали все чаще и чаще, треск, скрип и жужжание слились в непрерывный дребезжащий шум. Блуждающие красные огоньки образовывали цепочки, цепочки сливались в причудливые подвижные линии. Розовое зарево занималось над ними, и уже можно было различить что-то огромное и горбатое, качающееся, словно лодка на волнах.
Ашмарин снова взглянул на часы. Было без пяти четыре. Видимо, лава и
туф оказались благоприятным материалом: купол рос гораздо быстрее, чем на цементе. Интересно, что покажут температурные измерения? Механизм надстраивает купол с верхушки к краям, и при этом эффекторы забираются все глубже в сопку. Чтобы купол не оказался под землей, механозародышу придется позаботиться либо о свайных подпорках, либо о передвижении купола в сторону от ямы, которую вырыли эффекторы. Ашмарин представил себе добела раскаленные края купола, к которым лопаточки эффекторов лепят все новые и новые частицы вязкого от жара литопласта.
На минуту вершина сопки погрузилась в тишину, грохот смолк, слышалось только неясное жужжание. Механизм перестраивал работу энергетической системы…»
«…Грохот возобновился. Снова над вершиной сопки загорелось розовое зарево. Ашмарину показалось, что черный купол немного переместился, но он не был уверен в этом. Он с досадой подумал, что Сорочинского надо было послать в обход сопки сразу, как только зародыш вылупился из Яйца. Впрочем, обо всем в должное время отчитаются кинокамеры.
И вдруг что-то оглушительно треснуло. На вершине полыхнуло красным. Медленная багровая молния проползла по черному склону и погасла. Розовое зарево стало желтым и ярким и сейчас же заволоклось густым дымом. Бухающий удар расколол небо, и Ашмарин с ужасом увидел, как в дыму и пламени, окутавших вершину, поднялась огромная тень. Что-то массивное и грузное, отсвечивающее глянцевитым блеском, закачалось на тонких трясущихся ногах. Бухнул еще удар, еще одна раскаленная молния зигзагом прошла по склону. Дрогнула земля, и тень, повисшая в дымном зареве, рухнула.
Тогда Ашмарин побежал на сопку. В сопке что-то гремело и трещало, волны горячего воздуха валили с ног, и в красном пляшущем свете Ашмарин видел, как падают, увлекая за собой куски лавы, кинокамеры – единственные свидетели того, что произошло на вершине.
Он споткнулся об одну камеру. Она валялась, растопырив изогнутые ноги штатива. Тогда он пошел медленнее, и горячий гравий сыпался по склону ему навстречу. Наверху стало тихо, там что-то еще тлело в дыму. Потом раздался еще один удар, и Ашмарин увидел несильную желтую вспышку.
На вершине пахло горячим дымом и чем-то незнакомым и кислым. Ашмарин остановился на краю огромной воронки. Собственно, это была не воронка, а яма с почти отвесными краями, и в этой яме лежал на боку почти готовый купол, герметический купол на шесть человек, с тамбуром и кислородным фильтром. В яме тлел раскаленный шлак, на его фоне было видно, как слабо и беспомощно двигаются потерявшие управление гемомеханические щупальца зародыша. Из ямы тянуло горелым и кислым.
– Да что же это? – сказал Сорочинский…
Ашмарин поднял голову и увидел Сорочинского, стоявшего на четвереньках на самом краю.
– Дед бил, бил – не разбил, – уныло сказал Сорочинский. – Баба била,
била…
– Молчать, – тихо сказал Ашмарин.
Он сел на край ямы, спустил ноги и стал спускаться.
– Не надо, – сказал Гальцев. – Опасно.
– Молчать, – сказал Ашмарин.
Надо было немедленно понять, что произошло. Не может быть, чтобы подвела конструкция Яйца, самой совершенной из машин, созданных человеком. Самой неуязвимой машины, самой умной машины.
Сильный жар опалил лицо. Ашмарин зажмурился и соскользнул вниз мимо докрасна раскаленного края купола. Он встал и огляделся. Он сразу увидел оплавленные бетонные своды, ржавые почерневшие прутья арматуры, широкий темный проход, который вел куда-то в глубину сопки. Он шагнул вперед, но чуть не упал, споткнувшись о что-то тяжелое и круглое. Ашмарин нагнулся. Он не сразу понял, что собой представляет этот серый металлический обрубок с округлым утолщением на конце, а когда понял, то понял все. Это был артиллерийский снаряд.
В сопке была пустота. Сто лет назад какие-то мерзавцы устроили залитое бетоном темное помещение и сложили сюда артиллерийские снаряды. Зародыш не мог знать, что здесь склад снарядов. Он не мог знать что это такое – артиллерийский снаряд, потому что люди, которые дали ему программу жизни, давным-давно забыли о том, что это такое. Кажется, снаряды заряжались тротилом. И вот в одном их этих снарядов сработал взрыватель, от жара или от толчка. Все, что могло взорваться, начало взрываться. И замечательная машина превратилась в кучу хлама…»
Пусть меня простят родственники авторов этой повести за то, что привел в этой книге только часть их творения. Вначале у меня была мысль, чтобы привести ее полностью. Но потом решил, что читатель должен узнать из нее самое главное: остров Шумшу, начиненный японскими самурями превеликой мерзостью, в том числе и без меры снарядами и бомбами, – это часть нашей Победы и в Великой Отечественной войне, и во Второй мировой бойне.
Аркадий и Борис Стугацкие, прошедшие блокаду Ленинграда, нашли в себе силы подняться на литературно-фантастический Олимп и найти способ рассказать о взаимодействии будущего с прошлым.
Итоги Великой Отечественной и Второй мировой войн давно уже подведены. Мы победили в первой половине XX века. Мы изо всех сил старались победить во второй половине XX века. И побеждали до тех пор, пока тройка советских руководителей, так называемых либералов и демократов, не развалила СССР. Ныне нам предстоит отстоять Великую Россию от посягательств так называемых либералов и демократов из других стран на наш суверенитет.
Что ждет человечество в XXI веке? Какие еще испытания придумает этот XXI век для нас, его жителей, по сравнению с веком XX? Начало нового века мы уже испытываем на себе.