Глава 5. ГЛАВНОЕ — ПЕРЕЖИТЬ ЭТУ НОЧЬ
Глава 5. ГЛАВНОЕ — ПЕРЕЖИТЬ ЭТУ НОЧЬ
«После событий в Мариинском парке некоторые сотни потеряли до семидесяти процентов личного состава, — говорит Арсен Аваков. — Кто-то попал в больницу, кто-то просто струсил — сбежал. Вечером мы собрались в штабе — кажется, это было последнее заседание штаба в Доме профсоюзов (перед пожаром. — С. К.). Были я, Турчинов, еще несколько депутатов и те сотники, что остались. Было понятно, что мирно все это уже не кончится, что грядет решающее противостояние: или мы их, или они нас, — а у них сил, конечно, несравнимо больше».
«Надо было решить, что делать дальше. План власти ясен: они готовились взять нас в кольцо и просто залить Майдан кровью. В буквальном смысле. Мы осознавали это. Понимали, что вскоре точно начнется штурм, что мы рискуем жизнями и что оставаться на Майдане небезопасно», — добавляет Сергей Пашинский.
«Турчинов попытался проинвентаризировать наши силы, чтобы спланировать оборону периметра Майдана, а ему говорят: вы что, какая оборона, нужно об эвакуации думать. Как, мол, людей выводить, тут же везде «титушки»? Если честно, боевой дух тогда был очень низкий, — продолжает Аваков. — А Турчинов не поддался: да, ситуация, говорит, сложная, но победа близка. Неужели мы сдадимся в последний момент?»
«Да, было страшно! Я не скрываю. Очень страшно! Всем. И тут вдруг Турчинов говорит: «Мы победим! Осталось продержаться несколько дней». Все затихли. Это произвело колоссальный эффект. И дальше опять Турчинов: «Слушай мою команду!». Это вывело всех из оцепенения, принялись за работу», — заключает Пашинский.
«Некоторые сотники говорили: надо отработать план эвакуации. Предложили создать резервную ставку штаба в Михайловском монастыре, — подтверждает Александр Турчинов. — Мол, если что — туда отступать. Нет, отвечаю, мы не можем отступить, мы даже думать об этом не должны. Потому что, если мы отступим, Майдан на этом закончится и всех нас перебьют. Наша задача — удержаться на этом пятачке. Любой ценой».
И еще прямая речь Турчинова:
«С наступлением темноты на Майдан опять начали подтягиваться киевляне. Не столько, как в ночь разгона с десятого на одиннадцатое февраля — все-таки сообщения о количестве убитых и раненых сделали свое дело, но все же.
Мы так между собой решили: если ночь выстоим, утром будет проще — еще больше киевлян подойдет, как-то прорвемся. Главное — эта ночь.
И вот люди разделились. Кто-то пошел на передовую, кто-то предпочел позаботиться о запасном аэродроме. Помню, мне один из активистов сообщает: многие уходят вверх по Костельной — к тому моменту это был последний из относительно безопасных путей отступления. Ну что на это сказать? Со всех сторон Майдан уже был обложен силовиками, и могло произойти, что угодно, — я не в праве никого осуждать».
Водомет на Институтской и БТР на Европейской
Разгон начался ровно в восемь вечера. По Институтской вниз двинулись водометы. Мощная струя воды отбрасывала протестующих от баррикады. Пока те еще не успевали опомниться — «Беркут» атаковал. Из-за спин «Беркута» в толпу летели камни — от «титушек». Баррикада на Институтской быстро пала. Хоть и крепкая была, но наклонная — под водно-огневым обстрелом такую долго не удержишь. «Беркут» продвинулся ближе к Майдану.
Лидеры ОО в это время встречались с послами в «Хайятте». Послы в Дом профсоюзов ехать отказались — как чувствовали.
Грохот взрывов. К ним быстро привыкаешь — буквально минут за десять. «Молотов», петарды, светошумовые. Через сорок минут — отличаешь по звуку. Над Институтской столб черного дыма метров десять высотой. Стелу независимости заволокло пеленой. Пылала баррикада со стороны Европейской: в нее только что на полном ходу влетел БТР. Стоявшие на баррикаде люди разлетелись в разные стороны — легкие, словно пушинки.
Майдановцы оперативно подожгли БТР. Запылал, как факел.
«Это несколько задержало наступление со стороны Европейской площади. А это был проблемный участок — перекресток возле Профсоюзов очень широкий, для его защиты требовалось много людей», — комментирует Турчинов.
Мимо на носилках пронесли безжизненное тело. Из-под одеяла белела мужская кисть. Первая жертва.
«АТО на Майдане»
«Туристы, вашу мать! — во весь голос орал Андрей Дзиндзя, продвигаясь тараном с Михайловской к Профсоюзам. — На выход! На выход, я сказал, туристы! Война здесь!» — «Женщин не пропускать», — скомандовал сторожевым на баррикаде.
«Туристов» в первые часы действительно было много. Однако процентов 70–80 из тех, кто приходил поглазеть «после работы», оставались и быстро втягивались в общее дело. Женщины в норковых шубах, девочки-студентки и бабушки в пуховых платках готовили «коктейли Молотова». Да так споро, быстро, будто всю жизнь только этим и занимались. Подбегали парни в балаклавах — уносили ящики с «коктейлями» на передовую. Выла серена. Громкоговорители возвещали о начале антитеррористической операции СБУ: «Женщины и дети, срочно покиньте периметр!» — «А мужчин мы будем убивать!» — ехидно заметил кто-то из фотографов. Никто из нас не сдвинулся с места.
Боевые гранаты «из-под полы»
Раненых уже особо не считали. На Михайловской тревожно взвизгивали «скорые» — для самых тяжелых. Главное — не останавливаться на светофорах: там караулили «титушки» и громили машины с красными крестами.
Вихрем пронесся мимо Яценюк.
— Как там послы?
Он не мог остановиться и на минуту, почти бежал, но глянул так, что и без слов ответ был понятен.
Чуть позже я узнала: Виктору Януковичу звонила Ангела Меркель — не взял трубку; звонил Жозе Маннуэль Баррозу — не подтвердил возможность телефонной связи (проще говоря, не ответил). С Байденом, правда, поговорил, но разговор, судя по происходящему, на положение дел не повлиял.
Канонада взрывов не умолкала ни на минуту. Депутаты и активисты собрались за сценой.
— Он сошел с ума, — задумчиво протянул Давид Жвания, всматриваясь в залпы фейерверков через смоляную завесу дыма.
— Другого объяснения нет, — согласился Сергей Фаермарк.
Кто скрывался под личным местоимением «он», уточнять не требовалось.
— Фюле говорил с Клюевым. Андрей пообещал ему не применять против людей боевое оружие, но прекращение штурма обещать не стал, — сообщил Порошенко.
Именно в эти минуты, как потом установит следствие, на Крещатике, со стороны Европейской, боевая граната оторвет руку девятнадцатилетнему Дмитрию Максимову. Профессиональный спортсмен с отличной физической подготовкой, он в ходе штурма баррикады «Беркутом» прикрывал отступление побратимов. Максимов скончался от потери крови в Доме профсоюзов. И таких, как он, в ту ночь был не один десяток. Наивный Фюле!
— Смотрите, мы сейчас все тут — под сценой. И они это знают. Достаточно одного залпа, одного-единственного, и нас всех снесет. И все, вопрос решен. Почему они до сих пор этого не сделали?
Хоть я и понимала, что нельзя нагнетать атмосферу, но слова сами сорвались с языка. Никто меня даже не одернул: все думали о том же. Мы не знали тогда, конечно, о 9ОО «беркутовцах» из подземелья, но предполагали, что нечто подобное может произойти.
«Вокруг Майдана силовики образовали кольцо и сжимали его все сильнее. Единственное, чем мы могли хоть как-то задержать их продвижение, — горящие шины. Майдан представлял собой горящую подкову. В огонь летело все, что могло гореть», - описывает Турчинов.
От сцены хорошо просматривался весь Майдан. Людей сосчитать было невозможно: вся площадь пребывала в движении. Без ела не сидел никто. На передовую несли все, что горело, — от дров ао пластиковых бутылок. Наибольшим спросом, конечно, пользовались шины.
В полночь Майдан, а также прилегавшие к нему кварталы были обесточены. Главным источником света оставалось огромное электронное табло на башне Дома профсоюзов да зарево пожарища.
Захваченный «Беркут»
Кий, Щек, Хорив и их сестра Лыбедь были в огне. Пламя вплотную подбиралось к Дому профсоюзов.
«Спокойно! Держать линию! Не бить заложников! Не бить, я сказал!» — ревел со сцены сорванным голосом Пашинский. В толпе, перекатываясь в разные стороны, двигался клубок человеческих тел. Что-то очень нехорошее, черное виднелось в самом его эпицентре. Окровавленный «беркутовец». Выпал из строя. Майданов-цы подхватили его и, как ни защищала заложника Самооборона, некоторые не смогли удержаться, чтобы не выместить на нем накопившуюся злобу.
Через минуту — второй. Брел сам, но было видно, что в полуобморочном состоянии, едва не падая. Затащили под сцену: там безопаснее.
Потом еще один — этого уже несли. Его захватили в отдаленной части Майдана, соответственно, ему больше досталось. Этого третьего, а за ним и четвертого защищал священник. Толпа свирепствовала. И ее можно было понять. Менее чем за два часа еще восемь трупов. Итого к началу третьего ночи — 22 погибших. А тут попался в руки враг!
Всего захваченных «беркутовцев» было четверо. Третий и четвертый — самые тяжелые. У одного вытек глаз, у второго — осколочное ранение руки. Им смастерили носилки из щитов и эвакуировали в Профсоюзы, где на пятом этаже находился лазарет. По разным данным, там было около тысячи раненых, в том числе лежачих.
Но у войны свои законы. Через двадцать минут первые два этажа здания запылали. Через сорок — «Альфа» начала штурмовать шестой этаж. Буквально свалилась с крыши. С крыши палили по площади. Боевыми. Как раз выступал Турчинов. Разорвавшаяся граната поцарапала ему лицо. Прямо на сцене. Под Профсоюзами натянули тент — люди прыгали из окон. Плазменный экран на башне здания погас. Там, на самой «верхотуре», оказались заблокированными несколько ребят, отвечавших за трансляцию «Эспрессо-ТВ». Лестницы спасателей до них просто не дотягивались. Пришлось прыгать.
Тяжелое уханье взрывов и вспышки петард. Казалось, сейчас обрушаться небеса.
Кличко вернулся после переговоров с Януковичем.
Растерян:
— Понимаете, он хочет, чтобы мы просто разошлись по домам!
Пожар в Доме профсоюзов
С тушением Профсоюзов возникли большие трудности. Пожарная станция находится совсем близко — между Михайловской и Софиевской, но пожарники ехать боялись.
Говорит Владимир Макеенко, который тогда находился в Голосеевской райгосадминистрации. На случай, если ее вдруг «штурманут», готовился перебраться в библиотеку им. Вернадского.
«Мне позвонили, рассказали о пожаре в Доме профсоюзов. Никто из дежуривших пожарников ехать не хотел. В то время это было очень небезопасно. Тогда я вызвал своего помощника — он Афган прошел, Крым и Рим — и говорю: «Собери бригаду. Каждому дам по тысяче долларов».
Из своего кармана?
Разумеется, из чьего же еще?! Говорю: по тысяче, и пусть едут работают. Он собрал бригаду и приехал к Профсоюзам вместе с ними — докладывали мне оттуда».
В итоге пожарные смогли подъехать только со стороны Михайловской — через баррикаду. На Крещатик со стороны Европейской — где была острая необходимость — их не пускали силовики.
Говорит Александр Турчинов:
«Для нас было очевидно, что они попытаются захватить Профсоюзы. Поэтому мы еще с вечера начали готовить штаб к эвакуации. Выносили документы, хотя их там было не много, какие-то вещи, средства защиты. Эвакуировались медики, ведь там размещался госпиталь. Выносили раненых и убитых.
И вот в какой-то момент — я как раз находился под сценой — сообщают, что загорелось здание. Причем в нескольких местах одновременно. Из чего можно сделать вывод о поджоге.
Перед этим «Беркут» пытался атаковать с Европейской и, в частности, штурмовать Дом профсоюзов. В той части здания, что фасадом выходила на Крещатик, на первом этаже размещались склады медикаментов и зимних вещей. При этом спроектирована эта часть была таким образом, что второй этаж выдавался вперед над первым. Поэтому, как только туда попала граната, все моментально воспламенилось, а тушить пожар было очень тяжело и, главное, нечем.
Я взял с собой несколько бойцов, и мы побежали в штаб. Он как раз размещался на втором этаже, над этими складами. Из окна можно было сбросить пожарный рукав, поймать его снизу и потушить огонь. Иначе никак.
На тот момент по всему Майдану гремели взрывы, всполохи, дым валил столбом, никто уже на это особо не обращал внимания. Несколько наших депутатов — уставшие, черные от копоти — сидели в штабной комнате, перекусывая всухомятку бутербродами. Чтобы дым не мешал, подперли боковую дверь стулом. Они-то думали, что дым с улицы. Я забежал: «Мужики, — говорю, — вы что, ополоумели! У нас дом горит!». Отодвинул этот стул, и в комнату буквально ворвалась волна черного смрада. Я дал команду полностью эвакуироваться. Обязал ребят обойти все этажи — проверить, чтобы никого не осталось. К этому моменту всех раненых и убитых уже вынесли из здания.
Сейчас рассказывают, что, дескать, при пожаре в Профсоюзах погибли десятки людей, заживо сгорели. Это неправда! Во-первых, повторяю, несмотря на высокую степень задымленности, без паники была организована полная эвакуация людей из Дома профсоюзов. Во-вторых, сразу после случившегося осматривали обгоревшее здание, разбирали завалы. Нашли только одно тело. Причем не факт, что к началу пожара этот человек был жив. (По данным следствия, жертвами пожара стали два человека. То, что они погибли от огня, — не доказано. Подробнее в следующей, шестой главе.)
Ребята, которым я поручил осмотреть все помещение, не смогли добраться только до последних этажей: на крышу уже пробрались силовики и попытались их атаковать. Из-за этого возникли трудности с эвакуацией людей с верхних этажей. Вы помните, там оказались заблокированными три девушки и парень, которые вели трансляцию для «Эспрессо-ТВ». Их чудом спасли!
Здание, как я уже говорил, загорелось в нескольких местах одновременно. Думаю, сверху точно был поджог, потому что очень сильно полыхало в лифтовой шахте, в самом центре Дома профсоюзов. Видимо, по их расчетам, огонь должен был распространиться по всем этажам. Примерно так оно и случилось. Но они не учли, что мы не допустим паники и эффективно проведем эвакуацию.
Я сам с ребятами подключил рукав к брандспойту, сбросил его вниз, и мы кинулись на улицу тушить фасад. Но оказалось, что добраться до горевшего первого этажа было невозможно: «Беркут» не пускал — прицельно обстреливал. В конце концов мы как-то прорвались. Стоим с этим рукавом, заливаем фасад водой. Раздается взрыв, и я чувствую, что шланг стал тяжелее. Оборачиваюсь, а парень, который стоял у меня за спиной и помогал его держать, сползает на колени: живот у него полностью разворочен, и внутренности вываливаются. «Беркут», повторяю, видя, что мы тушим пожар, продолжал закидывать нас гранатами. И вот одна разорвалась прямо на этом парне. Его подхватили, унесли. Обстрел усилился, гранаты падали уже буквально у ног. Я дал команду отступать».
«Он сам вынул пулю из сердца своего отца»
«Когда эвакуировали госпиталь из Дома профсоюзов в Михайловский собор, мы со Святом Цеголко пошли проверить, как обосновалась операционная в Трапезной церкви, — свидетельствует Андрей Шевченко. — В дальнем углу монастырского подворья, под деревом, лежало четыре трупа. Мужчина попросил их сфотографировать, чтобы потом можно было опознать. Ощущение, мягко говоря, не из приятных, но что поделаешь? Я согласился. И тут этот мужчина начал оттаскивать одно из тел: «Вот его фотографировать не нужно», — говорит. «Почему?» — спрашиваю. «Это мой отец, — отвечает очень спокойно. — А у меня дома беременная жена, родные. Они еще ничего не знают. Я хочу вначале их сам подготовить».
Он оставил отца на Институтской всего на несколько минут. Вернулся — отец лежит, спина мокрая. Вначале думал — от пота. Оказалось, пуля прямо в сердце попала. Он эту пулю мне тоже показал — пластиковая, с металлическим набалдашником. Он ее сам из тела отца вынул.
Когда этот мужчина оттянул тело отца в сторону, мы продолжили фотографировать: лица изуродованные, у молодого парня оторвана рука по локоть — лежала отдельно (видимо, речь об упомянутом выше Дмитрии Максимове. — С. К.). Я фотографирую, слушаю этого осиротевшего мужика, и у меня ощущение, что в моей голове просто Вселенная на мелкие кусочки разлетается. Еще подумал: как же этот мир обратно собрать потом? И сколько времени нам понадобится, чтобы снова стать нормальными людьми? А ведь самое страшное еще было впереди».
Почему силовики не дожали?
В пять — начале шестого утра громада Дома профсоюзов напомнит экспонат музея природоведения — скелет гигантского динозавра. Скелет дышал огнем, утроба светила зловещим багрянцем. Три пожарных гидранта сражались изо всех сил. Бесполезно — здание слишком велико. Уже трещали перекрытия — ходить рядом небезопасно. От разлетавшихся искр вспыхивали сухие деревья, рекламные щиты. По всему Майдану — то туг, то там — языки пламени.
Чад, дышать тяжело. Людей стало значительно меньше, лица черны от копоти. Между собой говорили мало — не о чем, и так асе ясно. Шины закончились — стали разбирать строительные за-
боры в окрестностях. В центре Киева до сих пор много старых домов, предназначенных то ли под снос, то ли под реконструкцию и огражденных такими вот заборами. Линия огня — единственное, что по-прежнему удерживало «Беркут».
Ведущий Женя Нищук — уже в бронежилете. Слишком хорошо просматривается и, как убедился Турчинов, простреливается сцена.
Вспышка света. Взрывы. Лопнула стеклянная крыша «Глобуса». Пожар переполз на консерваторию. Теперь уже весь Майдан поровну перерезан огненной лентой. Консерваторию, правда, быстро потушили.
Главный вопрос, который крутился у меня в голове в те минуты: почему «Беркут» не дожимает? Людей оставалось совсем мало — тысячи полторы от силы, а то и меньше. Все они были обессилены. Линия нашей обороны зияла провалами. Один решительный прорыв — и Майдан был бы сметен, зачищен, как и планировалось изначально. Внятного ответа, почему этого не случилось, не было ни тогда, ни сейчас.
«В той ситуации власть должна была дожать, но не хватило сил. В какой-то момент у «Беркута» закончились патроны и гранаты. Хотя они их использовали в таком количестве, что до сих пор все закрома пустые», — разводит руками Аваков.
Турчинову в этом смысле проще. Человек глубоко верующий, он иначе смотрит на вещи:
«У меня одно объяснение: Господь был с нами! Уже когда горели Профсоюзы, со сцены довелось наблюдать удивительную картину. Вы ведь знаете, что при холоде, морозе дым всегда валит вверх, согласно всем законам физики. По-другому просто не бывает! Но я своими глазами видел, как черная пелена едкого дыма, вопреки всем этим законам, сначала стекала по стене вниз, а потом фронтом шла в сторону «Беркута». Это видели сотни людей».
И чуть более приземленно:
«Бои начались еще утром. Их силы несравненно превосходили наши, но они тоже были ограничены. Во время боя у них не происходило никакой ротации. А главное — морально-психическое истощение. Они понимали, что для того,
чтобы взять сцену, всех, кто там оставался, надо убить. А для этого у них уже не оставалось никаких сил».
Операционная в монастыре
Пять утра 19 февраля. Мы с Максом Левиным поднимаемся от Майдана вверх по Михайловской. Двое из Самообороны идут навстречу. «Титушки» есть?» — Несколько часов назад их было тут полторы тысячи. — «Нет, чисто. Там наша баррикада».
К воротам монастыря одна за другой подъезжают машины с ранеными. Открывают ворота «Порше-кайену». В салоне из светлой замши — капельница. За ночь этот автомобиль немало накрутил кругов между площадью и монастырем.
Раненых оперируют в трапезной. Трапезная — единственная церковь из комплекса Михайловского Златоверхого, уцелевшая после большевистской расправы. Сейчас тут полтора десятка операционных столов. В самом соборе повсюду — в приделах, под алтарем, у купели — расстелены одеяла, спят люди.
Пред ликом Богородицы. Привычное: взмах руки в крестном знамении и земной поклон. Но нет, поклониться невозможно — не дает бронежилет. А без бронежилета журналисту лучше не выходить. Опуститься на колени тоже нельзя — заденешь кого-то из спящих, места слишком мало. Людям нужен покой, они с войны, их нельзя тревожить. И в первый раз за эти сутки к горлу подступает комок.
Вы понимаете, что это такое: невозможность поклониться иконе, потому что вокруг — война, а в храме — лазарет?
Рассвет, но в Михайловском не служат заутреню. Всегда, во все времена тут спасали души, но на рассвете 19 февраля были важны растерзанные пулями и гранатами тела. Поэтому не горели свечи, не звучал «Символ веры», но пахло нашатырем, а свечной ящик был завален лекарствами.
Такой была Украина в феврале 2014-го. И это не страшный сон.