Глава XVI. Отъезд на Кавказ
Глава XVI. Отъезд на Кавказ
Был март месяц 1840 года и приближалось время нашего отъезда на Кавказ. Мы были так счастливы общею любовью, что проводы наши продолжались несколько дней. Каждый день нас приглашал кто-нибудь на прощальный обед, и каждый вечер мы проводили где-нибудь посреди всех наших друзей. В это время приезжал в город Дмитрий Федорович Ездаков, главный комиссионер и компаньон Рязанова, о дружбе которого я уже упоминал прежде, и у него-то, в доме управляющего откупом, где он стоял, мы проводили вечера, которые никогда не изгладятся из памяти, так много было тут самой искренней и самой горячей дружбы.
Как нарочно пред нашим отъездом Александр Кузьмич Малютин, отставной подполковник, бывший здесь прежде начальником инвалидной роты, разыгрывал в лотерею свою зимнюю повозку, и как раз выигрыш пал на мой билет, так что мы с братом в этой повозке доехали до Екатеринбурга. Впрочем, еще много не доезжая до Екатеринбурга, зимняя дорога исчезла, и мы, купивши тарантасные дроги, поставили на них свою повозку и так продолжали свой путь. При выезде нашем нас провожало до десяти саней. Тут были все наши товарищи, Колесников, Илья Васильевич Кутузов; с одними мы расстались навеки, с другими увиделись.
Отслужив у себя напутственный молебен Господу Богу, мы распрощались с домашними, работниками и работницами нашими, учениками, сосланными черкесами, просившими нас попросить о возвращении их владикавказского начальника, если представится возможность, что вскоре и устроилось, и напутствуемые добрыми и, конечно, искренними пожеланиями и слезами, не без скорби и с нашей стороны, отправились в путь. Действительно, эти люди так усердно и верно служили нам более шести лет сряду, так были преданы нам, что нельзя было не почувствовать сердечной скорби, расставаясь с ними навсегда. Первая почтовая станция, 25 верст, скоро показалась, и при горячих дружеских объятиях, при чем нельзя было не уронить несколько слезинок, мы расстались.
Первая остановка наша по выезде из Минусинска была в нашем губернском городе Красноярске, где мы пробыли несколько дней. Тут мы увиделись с поселенными товарищами нашими Василием Львовичем Давыдовым, Михаилом Фотичем Митковым и Спиридовым, у которого и остановились. Обедали и вечера проводили среди милого семейства Давыдовых. У них было четверо детей, еще маленьких, из которых один мальчик был с замечательными способностями к рисованию. Он еще пяти лет своими маленькими ручонками нарисовал переправу их через какую-то реку при переезде из Петровска в Красноярск. Впоследствии он уже был полным и известным художником, и что же? — мне пришлось, в Москве, провожать на могилу прах его.
Прощаясь с ними, невольная грусть прокралась в сердце. Столько лет, проведенных вместе в заключении, братская любовь, соединявшая нас всех, была так крепка, что расставание на вечную, может быть, разлуку не могло не расшевелить сердца. К Василию Львовичу я, сверх того, питал особенное сочувствие. Как-то в Чите я заболел и слег в постель, помнится, у меня была горячка. За мной, конечно, ухаживал или брат, или другие друзья, жившие со мною в одной комнате; но вот из другого отделения приходит к моей постели Василий Львович Давыдов и почти не отходит от меня. Столько участия, столько чувства он показал мне, что с той самой поры сердце мое вполне предалось ему.
Михаил Фотич Митков, прекраснейший и в то же время очень оригинальный человек, жил совершенным философом. Он имел хорошенькую небольшую квартиру, которая содержалась в самой педантической чистоте, меблированная с большим вкусом и комфортом. Тут буквально нельзя было найти пылинки. У него была большая библиотека. Чтение было его страстью, а другою страстью, как и у меня, была верность часов, которые он каждый день сам поверял по солнечным часам, устроенным Павлом Сергеевичем Бобрищевым-Пушкиным, который в это время уже был переведен в Тобольск. Об этих солнечных часах надобно сказать несколько слов. Он устроил их на одном удобном месте, провел меридиальную линию около солнцестояния, распределил правильно, по вычислению, часы и кончил работу. Вот приходит к Краснокутскому тамошний батальонный командир и, встретив тут Бобрищева-Пушкина, говорит:
— Ну, Павел Сергеевич, как я вам благодарен за часы, только они стояли не на месте, и я перенес их против обвахты, тут самое место для них.
— Что же вы это сделали? — называя его по имени, говорит Пушкин, — ведь теперь надо снова проводить меридианальную линию.
— А зачем? Я ведь их переносил бережно и как стояли, так и поставил.
Нечего было другого делать, как снова проводить линию, времени еще было немного после солнцестояния.
Простившись с Василием Львовичем, Александрой Ивановной, со Спиридовым и Митковым, мы пустились далее. В Ялуторовске мы нашли других наших товарищей: Василия Карловича Тизенгаузена, Матвея Ивановича Муравьева-Апостола. Мы посетили всех наших и приятно провели этот день у Муравьева, который незадолго перед тем приехал в Ялуторовск из Бухтармы, где женился на племяннице директора таможни, очень милой, приятной и хорошенькой особе. Мы хотя лично не были знакомы с Матвеем Ивановичем прежде, но тут, встретившись, были приняты как давнишние, старые друзья! Тизенгаузен жил один, совершенным пустынником, в большом доме, преоригинально им самим построенном и потом сгоревшем. Обойдя всех товарищей, мы этою же ночью отправились далее на Тюмень, Камышлов и Екатеринбург. В Камышлове мы подъехали к почтовой станции и посетили старого почтмейстера, который так радушно принимал всех наших товарищей, проезжавших в Читу. Мы снова благодарили его за его великодушное гостеприимство, что непременно исполняли и все возвращавшиеся наши товарищи.
В Екатеринбурге мы остановились у приятеля нашего, минусинского золотопромышленника Михаила Григорьевича Крюкова, в его большом доме. Мы прожили у него несколько дней, гуляли по городу, заходили к разным экипажным мастерам и, при его содействии, променяли свою повозку с дрогами на дорожный очень покойный тарантас. Он познакомил нас со своей женой, очень представительной и красивой женщиной; и все время, что мы у них пробыли, они угощали нас с самым радушным гостеприимством. На дорогу снабдили нас превосходною паюсною икрою и другими закусками. Когда мы прощались с ними, могли ли тогда думать, что после многих лет нам придется еще увидеться с ним в Саратове, но уже слепцом, ощупью распознавшим нас с братом.
Теперь чем далее мы ехали, тем сильнее становилось нетерпение наше при мысли о свидании с милыми и нежными сестрами. Одна из них просила разрешения ехать к нам, чтобы разделить жизнь свою с нами, но не получила разрешения. Ближайшим от Екатеринбурга городом была Пермь, затем Казань, поразившая нас своим поистине столичным видом: прекрасные величественные здания, многолюдство, торцовая мостовая, множество церквей, из которых некоторые очень древние.
Пробыв в Казани дня два, мы выехали уже прямо в Симбирск. Вот уже 16 лет прошло, как мы из Ершова выехали в Петербург и с тех пор не виделись с родными, а мать наша скончалась несколько лет ранее нашего возвращения, благословив нас заочно уже на смертном одре своем. Приехали в Симбирск прямо на станцию; на станции мы расспросили дом Родионова, где сестры жили по приглашению хозяина. Мы наняли городского извозчика, сели на линейку, тамошний в то время извозчий экипаж, и с сильным радостным биением сердца отправились разыскивать дом; но чтоб нетерпение наше еще более возросло, то как нарочно немощеные улицы были так затоплены грязью, что лошадь останавливалась через каждые десять, пятнадцать шагов, и мы более часу и даже двух часов тащились до дома. Но наконец остановились у ворот и, узнав, что квартира сестер на дворе, во флигеле, мы с помощью извозчика и еще человека из дома понесли наши чемоданы. Дверь была заперта, но в окно увидала нас горничная сестер и, уже знавшая о нашем приезде, с восторженно блестящими глазами, в волнении, подбежала к нам с приветствиями самыми сердечными и сказала, что господ нет дома, но что она сейчас сбегает за ними.
Мы вошли в комнаты и не прошло пяти минут, как по очереди заключили в свои объятия плачущих радостными слезами наших поистине чудных сестер. К нам могли выехать только две жившие в Самаре, остальные три жили: две под Москвой, а одна — в имении. Сколько утешения, радости, счастия дала нам всем эта чудная минута свидания — выразить вполне невозможно, как невозможно выразить всю полноту, всю прелесть той недели, которая с этой минуты потекла для нас таким светлым, хотя и очень коротеньким ручейком. Мы могли пробыть тут только две недели.
В Симбирске у сестер было много знакомых, которые, конечно, стали и нашими. Тут жил князь Юрий Сергеевич Хованский, сотоварищ юности нашей, которого мы еще знали в Петербурге: он лицеист и бывал у Долгоруковых. Жена его была сестра нашего друга и товарища Василия Петровича Ивашева. Он уже на поселении, лишившись своей жены, которая, как я упоминал, так романически приехала к нему невестой, чтобы посвятить ему всю свою жизнь, хотел проситься на Кавказ, но ровно через год соединился со своим нежным самоотверженным другом в вечности. После него остались дочь и сын, которые были взяты его сестрой, а их теткой княгиней Хованской. Тут же мы видели и другую сестру его, Языкову, которая письмом своим пробудила вновь его уснувшие чувства к девушке, ставшей в заключение его женой. Излишне говорить, с каким дружеским радушием мы были приняты всеми этими лицами, столь близкими нам по чувствам дружбы к их единственному брату, так рано похищенному из их среды и тогда, когда счастие свидания с ним было так близко. Сестры были очень дружны с одной прелестной молодой дамой Софьей Львовной Каракозовой, которая часто бывала у них. Муж ее был очень болезнен, страшно страдал подложечными болями, от чего вскоре и умер. Понятно, каким наслаждением было для нас это избранное общество очаровательных по уму, красоте, изяществу дам после стольких лет отчуждения. Правда, наши благодетельные дамы, жены наших товарищей, по своему высокому положению в свете, изяществу, воспитанию были на той же высоте с тем обществом, которым мы теперь наслаждались, но мы, заключенные, очень мало из тюрьмы их видели, но зато как много чувствовали и как сильно в благородном сердце запечатлели их милый образ, хотя мимолетно уловленный сквозь щели нашего тюремного частокола.
Через несколько дней приехал из Самары, где служил доктором по удельным имениям, муж старшей сестры нашей Франц Петрович Паулер, весьма искусный, ученый врач, а что еще лучше — прекраснейший человек, с которым сестра была совершенно счастлива; еще помню его совет на Кавказе — пить больше чаю и непременно послаще, что и исполняю до сих пор. Он мог пробыть только один день, так как должен был ехать по своей обязанности.
Такие счастливые часы, дни, недели летят быстро, а потому и срок нашего отъезда наступил скоро. Сестрам мы сдали излишние вещи, стараясь как возможно облегчить для себя предстоявшую нам кочевую жизнь, и в тарантасе нашем стало еще просторнее.
День нашего отъезда был 1 мая 1840 года.
Мы уже простились накануне со всеми нашими знакомыми, но проводить нас пришел князь Хованский и бесподобная Софья Львовна. Она пожелала нам скорее возвратиться с Кавказа и, конечно, героями. Первое ее желание исполнилось, так как мы возвратились после семи лет, но последнее осталось втуне и мы возвратились обыкновенными из обыкновенных.
Собирались мы с милейшим бароном Ипполитом Александровичем Вревским, тогда еще капитаном Генерального штаба, по своему желанию временно командовавшим Куринским батальоном, отбить у черкесов, чтоб попасть в герои, пушку, которую ставили они на горе против лагеря, но они всегда заблаговременно ее увозили, а потом и вовсе перестали таскать и громить наш лагерь под Уйс-Унгуром, и геройство не состоялось. Это был год несчастный Ичкерийской экспедиции генерала Граббе. Вревский же пал в Мзгинских горах генерал-лейтенантом, начальником отряда, уже в 1850 году, и пал героем. Распростившись с сестрами, мы сели в свой тарантас и отправились на юг:
И мы на юг, в страну,
Где яхонт неба рдеет
И где из роз себе гнездо природа вьет…
Стихи нашего незабвенного А.И. Одоевского, сказанные им экспромтом, сидя с Михаилом Михайловичем Нарышкиным в тарантасе на пути к Кавказу.
На пути между Симбирском и Саратовым мы проехали города Сызрань, Хвалынск; первый был замечателен тогда превосходным пшеном, здесь произрастаемым, другой замечателен тем, что более походил на село, нежели на город. Вся эта дорога идет по нагорному берегу Волги и, подходя к Вольску, представляет восхитительное местоположение. Вольск расположен на самом берегу реки и с горы виден как на ладони, так что можно пересчитать все улицы и сады при каждом доме. Сам город очень красив и имел тогда много хороших каменных домов, между которыми особенно выдается дом знаменитого Алексея Петровича Сапожникова с огромным садом; им же выстроен там великолепный каменный храм; сам он принадлежал к единоверческой церкви. От Вольска до Саратова 120 верст, и потому мы скоро приехали в Саратов.
Из Симбирска мы выехали 1 мая, была полная и роскошная весна и уже вполне одетый лес, вечером и ночью оглашаемый пением соловьев, которых мы уже давно не слыхали. В Сибирь они не заглядывают. Вообще дорога наша была очень приятна и по экипажу очень покойна.