Глава XVII. На Волге

Глава XVII. На Волге

По приезде в Саратов первой заботой нашей было отыскать фабриканта Шехтеля, к жене которого мы имели письмо от нашего юноши Александра Петровича Колесникова, который письмами своими давно познакомил с нами их семейство. Сыскать их было нетрудно; как только мы вошли на Московскую улицу, увидели магазин братьев Шехтель, откуда и проводили нас к ним в дом. В этом доме мы нашли три семейства трех братьев Шехтель, живших вместе. Двое из них женаты на двух сестрах, можно сказать, красавицах. Когда о нас доложили, вышла к нам старшая, Анна Ивановна, и мы увидели, что красота ее была еще выше того, как мы себе представляли, а умом, грацией, прелестью милого обращения она совершенно пленила нас. Вслед за нею вошла младшая сестра, Елизавета Ивановна, и это было новое очарование. Они были очень похожи друг на друга, но эта была повыше ростом, ей было только 18 лёт, и эта юность еще более придавала прелести ее замечательной красоте. У Анны Ивановны тогда была дочь лет пяти, а у Елизаветы Ивановны был первый ребенок и еще грудной. Когда она держала на руках своего младенца, то поистине самый гениальный художник нашел бы ее достойной своей кисти. Описанные в письмах Александра Петровича Колесникова, может быть, слишком пристрастно, мы были приняты с отверстыми объятиями. Старший брат, муж Анны Ивановны, Франц Осипович, по наружности составлял совершенную противоположность своей прелестной жене, впрочем, может быть, вполне соответствуя ей по своим внутренним качествам; они жили очень хорошо. Тогда же мы познакомились и со вторым братом, Алонзием Осиповичем. Третий был в отъезде, но жена его Марья Кондратьевна была с ними. Нас оставили обедать; обедало еще несколько посторонних знакомых. После обеда хозяева показали нам свою сирпинную фабрику, которая работала эту материю, и дела их тогда были в самом цветущем состоянии. Потом мы отправились по городу и на пристань, где целый день кипела самая оживленная и шумная деятельность. По их желанию этот вечер, как и все другие, пока мы жили в Саратове, провели у них. Все дамы играли на фортепиано и обе сестры пели, и мы весь вечер наслаждались их пением, иногда присоединялись к ним в припевах одного, еще тогда нового для нас романса: "Ты не поверишь, как ты мила", что вполне могло и должно было относиться к этим поистине милым дамам. Давно уже не слыхав музыки, которую мы страстно любили, отвыкнув в Сибири от дамского общества, понятно, что этот и другие вечера у них были для нас очень приятны.

Анна Ивановна была хорошо знакома с губернаторшей Екатериной Ивановной Бибиковой, родной сестрой наших несчастных товарищей Муравьевых-Апостолов. Один (Сергей) умер на виселице 13 июля 1826 года, другой (Ипполит) застрелился, а третий был на поселении в Ялуторовске, которого мы видели проездом и который ныне живет в Москве. Она знала от Анны Ивановны, что мы должны были проехать, и просила известить ее, когда мы приедем, чтобы видеться с нами. На другой же день она прислала за нами экипаж, приняла нас как родных, — так и мы смотрели на нее; все родные товарищей наших также были родные и нам, — так крепко связала нас общность идей, участи и братская любовь. Много было пролито ею слез, при разных тяжелых и горьких воспоминаниях; сколько расспросов о житье оставшегося брата, о том, как он переносит свое заточение, и прочее. Она не знала, как выразить нам свое сочувствие; угощала нас, сама накладывала кушанья за завтраком, а узнав, что мы курим, приказала подать трубки. Так как нам странно казалось курить при ней и мы отказывались, помня, что в наше время при дамах еще не курили, то она непременно требовала, чтоб мы курили, уверяя, что теперь все это изменилось, сами дамы и девицы курят и что это везде принято.

Простившись с нею с искренним и самым горячим родственным чувством, мы, провожаемые ее добрыми желаниями, в ее же экипаже, отправились к Шехтелям, где нас ожидали к обеду. Так как мы решились плыть рекой до Астрахани, то после обеда отправились с Алонзием Осиповичем на пристань, где нашли хозяина большого дощаника, плывшего в Астрахань, и условились с ним. Проведя последний день в этом милом обществе, мы на другой день простились с ними, не скрываю истины, простились с грустью. Взаимная симпатия в короткое время сблизила нас и обратилась в дружбу, которая продолжалась потом по возвращении нашем с Кавказа в течение многих лет. Теперь уже многих лиц из этих семейств не стало, и в живых остается одна Анна Ивановна с дочерью, тоже вдовою; но дружба к ним в моем сердце жива до сей поры, как будет всегда.

Дождавшись, когда наши гребцы, которых было десять, по пяти в смене, запасли себе хлеба, пшена, масла и прочей провизии, поместились у весел, а хозяин, он же и лоцман, на корме, мы вошли в свою лодку.

Саратовская пристань еще и в то время, то есть в 1840 году, представляла очень оживленную картину. Пропасть народа суетилась всюду. Одни приготовлялись плыть, другие их провожали; возгласы, прощания, крики разносчиков, стук молота, тресканье рабочих — все это разносилось в воздухе каким-то неопределенным гулом. Тут было видно множество судов всякого размера. Первое место тогда занимали так называемые расшивы, подымавшие груз до 18000 пудов. Этот род судов показывает некоторые мореходные притязания. На них есть одна большая, со смоленым такелажем, мачта; в корме есть каюта, наподобие какой-нибудь корабельной каюты, только без претензий; один огромный парус внизу и небольшой топсель вверху. Нижний парус так велик, что его ставят безопасно только в небольшой ветер, а если ветер засвежеет, то его чрезвычайно трудно убирать с такими первобытными приспособлениями, какие существуют на этих судах. Другие волжские суда носили разные названия: косные, карбасы, шитики, тифинки, мокшаны, осланки, дощаники большие и малые и прочие. Они имеют и мачту, но такелаж не смоленый. Большие вмещают от 10 до 11 000 пудов. Суда, плывущие вниз по Волге, довольно скоро совершают свой путь. При обыкновенной погоде из Саратова в Астрахань поспевают в неделю, а при хорошем ветре — в пять дней и менее. Вверх по реке расшивы тянутся или бичевой, или завозами.

На дощанике для нас отгородили в корме место и сделали навес от солнца и дождя, и тут мы могли сидеть очень покойно и, сидя, спать.

Хозяин дощаника, он же и кормчий, был молодой человек лет тридцати пяти, белокурый, с голубыми выразительными глазами и с умной физиономией. Одетый в легкое полукафтанье, перетянутый шелковым кушаком, в круглой с маленькими полями шляпе, в полосатых шароварах, стройный и красивый, он имел вид истинного лоцмана волжского типа. В течение нашего плавания мы, судя по нем, убедились, что волжские лоцманы знанием своего деда и сметливостью не уступят своим собратьям норвежским и английским лоцманам, правда, что тех арена — океан.

Когда же мы вышли из среды судов, стоявших у берега, на середину реки, по команде лоцмана: "Молись Богу" все сняли шляпы и произнесли краткую молитву, конечно, самую искреннюю, в которой каждый поручал себя хранению Всеблагого Промысла, затем весла упали на воду, и берег побежал от взоров. Долго еще нам виднелся Саратов со своими домами, церквами и лесом мачт, но наконец все это слилось в одну массу и потонуло.

Странническая жизнь, не только произвольно избираемая, но и невольная, все же имеет и свою прелесть. Сколько встречаешь людей, которых полюбишь всем сердцем, которыми бываешь любим взаимно, среди которых жилось так отрадно, так полно и приятно! — а так как человек живет чувством, то вот он уже и счастлив, хотя и мгновенно. Разлука грустна, конечно, но зато как сладостны самые минуты разлуки, сладостны тою любовью, которая при этом всегда выражается. Притом чего стоят одни воспоминания, переносящие в милую среду и как бы возвращающие утраченное?

Затем разнообразие встречаемых предметов, прекрасные виды, чудные картины природы, иногда до того очаровательные, что невольно мелькает мысль: вот бы где приютиться и воткнуть свой страннический посох. Но вот еще новый край, новые люди и опять такие симпатичные, добрые, любящие; и к этим, как к прежним, сердце чувствует влечение, испытывает сладость дружеского общения, и так далее и далее, и если б объехать весь мир и через некоторые расстояния проживать в бесчисленных местах земного шара, нет сомнения, что эти наслаждения любить и быть любимым повторялись бы до самого конца странствия и явилась бы бесконечная цепь привязанностей, грустных расставаний, радостных встреч, дружеских союзов, воспоминаний, и все это до той чудной страны, как веруем, где все способные к чистой любви соединятся на вечную радость вечной любви, в Том, Кто Сам есть бесконечная любовь.

Пока эти фантастические мысли пробегали в голове, наша ладья быстро плыла "вниз по матушке по Волге". Поставили мачту, подняли парус, и под водорезом еще сильнее закипела влага, бросая брызги негодования на дерзкую ладью, которая так свободно и с такою силою раздвигала ее по обе стороны, пролагая себе путь. Пенистые волны играли вокруг резвою толпою, то ударяя бока нашей ладьи как бы со злобою, то отражаясь в бессилии, обдавали нас своими брызгами. Тут лоцман закричал: "На крюк парус!" Сначала ветер был несколько сбоку, теперь же, при повороте по колену реки, стал попутным, а потому и нужно было выставить большую поверхность паруса. Ветер засвежел еще более, парус дрогнул, встрепенулся, как бы приветствуя своего могучего гостя, и наша ладья понеслась еще быстрее.

До сих пор мы плыли при облачном небе, но с усилением ветра тучи рассеялись, засияло солнце и осветило прекрасную картину. На правом нагорном береге постоянно пробегали то луга и пастбища со стадами, то поля с пшеницей-белотуркой, то живописные группы березовых или дубовых рощ. На самом берегу реки мелькали богатые и красивые села со многими церквами, затоны с рыболовными снарядами, челноки рыбаков, скользивших по всему пространству реки; суда под парусами, плывшие по разным направлениям, — всюду жизнь, питаемая благодетельною рекою. Умеренный, а далее и теплый климат, легкость сообщения, благодарная почва делают волжское народонаселение самым богатым и самым деятельным.

Нижегородская ярмарка прежде всех снабжает своих приволжских потребителей всеми возможными товарами, почти по ярмарочной цене. Уже в продолжение ярмарки торговцы средней руки нагружают суда и развозят товары повсюду; Астрахань также их первых снабжает произведениями юга; превосходные яблоки растут по берегам Волги, изобилующим огромными фруктовыми садами; железо как в сыром виде, так и в мануфактурных изделиях здесь получается раньше всех из Перми и с ее многочисленных заводов. Посредством ее волшебного моста произведения богатой Сибири разливаются во все части государства — и вот почему Волгу можно назвать золотым мостом.

Солнце уже склонялось к горам, когда в отдалении открылось село Ахмат, где мы должны были на час остановиться, велеть развести на берегу огонь для чайника и взять сливок для чая. В это время роскошный майский вечер, радужный и благоуханный, сходил на землю в потухающих лучах солнца, разливая вместе с прохладою какую-то невыразимую негу во всей природе. Наконец солнце опустилось к горам, коснулось земли и, запечатлев пламенный поцелуй на ее челе, скрылось. На мгновение как бы румянец стыдливости пробежал по ее ланитам; наша ладья коснулась берега и остановилась.

Когда мы напились чаю, завеса ночи уже скрыла от нас горы и опустилась на все предметы, нас окружавшие, когда мы отвалили от берега. Низменный левый берег и днем виден только в отдалении, теперь же он скрылся совершенно и одна брызганная масса воды нас окружала. Кое-где мелькали огоньки на рыбных тонях и в селениях, которые проходили. Равномерные удары весел пяти могучих гребцов, сопровождаемые их тихим гармоничным пением, иногда лай собак, крик ночных птиц, ободрительные, по временам, возгласы кормчего — вот все, что только нарушало тишину ночи. Ладья наша неслась незаметно по течению Волги, и только рассекаемая влага своим кипением свидетельствовала о быстроте хода. Завернувшись в шинели от свежего ночного воздуха, мы долго наслаждались, прислушиваясь к тихому и чрезвычайно приятному пению наших гребцов и, настроенные величественною, красноречивою тишиною ночи, мы с живым чувством в тайнике сердца принесли свою обычную перед сном вечернюю молитву Господу Богу. Между тем незаметно зажглись небесные светила, как бесчисленные лампады в великолепном храме, и отразились в воде. Мы плыли как бы в воздушном пространстве, в средоточии какого-то гигантского шара, им объятые со всех сторон. То был истинно нерукотворный храм Божий, освещенный мириадами небесных светил, в котором также происходило всенощное бдение. Тут как будто слышался звучный голос, возвещающий величие Творца в шестопсалмии и пророчествах, и вдохновенные песни, славословящие Его пришествие и совершенное Им спасение человечества.

С этими молитвенными мыслями мы уснули самым сладким сном. Говор и колебание нас разбудили, то была смена гребцов. Когда они разместились, кормчий снова скомандовал: "Мир, Бог на помощь, молись Богу!" После молитвы гребцы погрузили свои весла, и ладья тронулась. В это время взошла луна, и золотые лучи ее затрепетали в струях Волги и осветили все окружающие нас предметы каким-то чудным фантастическим светом. Направо опять обозначались высокие горы, но теперь уже не в том улыбающемся виде, как днем; напротив, они стояли перед нами как какие-то великаны, с грозным, нахмуренным челом, с самым неприятным выражением и непроницаемою тьмою у их подножия, куда не проникали лучи света. Ладья наша, послушная кормилу, быстро поворотила и побежала от них на середину, как бы устрашившись этого грозного явления. "Орлики, — так называл гребцов лоцман, — навались, молодцы, близка суводь", — скомандовал он.

Суводь — это водоворот, образующийся от стремнин и больших камней на дне, производящих спорное течение в извилинах, иногда очень крутых, Волги, и от впадающего в этом месте горного потока. Удвоенные усилия гребцов показали, что они вполне сознавали важность предостережения. Не прошло минуты, как ладья наша понеслась с неимоверною быстротою. Вода неистово забушевала, кидалась во все стороны, кипела и клокотала как в котле; с воплем отражалась от берега, ударяла в бока лодки, пенилась, шумела, обдавала брызгами, как бы готовясь поглотить свою жертву. Чрезвычайные усилия гребцов и кормчего с кормилом, его возбудительные возгласы показывали, что опасность была действительная. Глаз не мог следить за быстротою этого водяного вихря; все пространство пучины было покрыто белою кипящею пеною и, освещаемое луною, лучи которой дробились на миллионы искр, представляло грозную, но в то же время великолепную картину. Несколько минут мы мчались, как в водопаде, этою бездною, как вдруг опять все стало тихо вокруг: ладья наша поплыла своею обычною скоростью; лоцман снова покойно сел; гребцы по-прежнему беспечно и лениво стали погружать свои весла в тихую поверхность; золотая полоса лунного света опять тихо затрепетала в сонных струях. Тихое и поистине гармоническое пение бурлаков, смешанное с журчанием воды, приятное колебание шлюпки, и мы снова погрузились в сладкий сон.

После полуночи толчок и суматоха снова нас разбудили, и мы, проснувшись, увидели, что небеса уже были закрыты тучами и луна не светила более. Темнота приняла теперь какой-то сероватый цвет тумана и смешала все предметы в одну общую массу, и только на несколько сажен можно было различить и самую воду.

Дощаник наш сидел на мели, и гребцы, упираясь веслами, употребляли все усилия столкнуть его, и хозяин дощаника, лоцман, имел помощника, у которого не было ни его бдительности, ни его знания Волги. Он при наступившей темноте потерял фарватер и посадил нас на мель, когда хозяин спал. Это положение во время ночи, когда ничего не было видно, в случае бури могло быть небезопасно, потому что и днем надо хорошо знать Волгу, чтобы проводить суда безопасно. К счастию, лоцман наш обладал в высшей степени всеми качествами превосходного лоцмана; он тотчас взялся за руль, приказал гребцам выйти из шлюпки на мель и толкать ладью в ту сторону, которую считал ближайшею к фарватеру; быстрым взглядом он окинул непроницаемую мглу и, приказав грести, повел свою послушную ладью сквозь туман и мрак с такою уверенностью и с таким хладнокровием, как бы это было среди белого дня. Продолжавшееся довольно долго плавание глубиною, его уверенность, выговор помощнику показывали, что с таким лоцманом можно было спать покойно, и, видя, как сменившиеся бурлаки, четверо, укладывались на двух аршинах и вслед затем захрапели, мы также скоро погрузились в фантастический мир сновидений.

Когда мы проснулись, природа уже готовилась встречать восход солнца, этого светлого величественного гостя, которого псалмопевец так поэтически уподобляет жениху, выходящему из брачного чертога. Роскошные одежды света, в бесконечном разнообразии цветов и видов, облекали фантастические группы легких облаков, рисовавшихся на горизонте. Ароматический запах растений наполнял воздух и, восходя к небесам, служил как бы благовонным фимиамом, возносимым благодарною землею к ее Творцу. Пернатые, уже пробудившиеся от сна, воспевали свои радостные приветствия тому свету, что единым своим присутствием разливал на все жизнь и радость; стада, выходившие на пастбища, также по-своему выражали свое участие в радости общей; даже рыбы безгласные своими вольными, беззаботными движениями и иг-раниями выражали свою любовь к этому дивному, благому гостю, образу Творца их и Творца всяческих! Душа ли бессмертная человека, Его образ и подобие, просвещенная Его светом, не восхвалит Его при своем пробуждении, материальном и духовном? О, без сомнения, она воспоет Ему в глубине существа своего и чувствами сердца, и умом, и устами!

Вот на горах зажглись маяки, показавшие приближение солнца, затем в большом селении, на левом берегу, засветились мгновенно, как от электрической нити, кресты всех трех церквей; так Церковь живого Бога, этот ковчег спасения человеков, как предстательница пред Господом о грехах наших, первая принимает свет благодати и передает ее чадам своим. Так она же, возвышаясь над селениями человеческими, принимает на себя удары молнии, гнев Божий и умилостивляет Его крестною жертвою Главы своего. Наконец показалось и лучезарное чело; масса золота разлилась на все предметы; плодотворными устами коснулось оно жаждущей его любви земли и воспылало в поднебесье! Еще несколько времени мы плыли на позлащенной поверхности и потом пристали к берегу не доходя Камышина, обращаясь к вещественному от поэтического величественного зрелища. Тут мы пили чай.

Камышин один из красивых "волжских небольших городов. Он расположен на самом берегу Волги и набережная его обстроена очень хорошенькими домами с мезонинами и балконами. Он имел шесть каменных церквей и множество садов, придающих ему много прелести. Яблоки его и арбузы славятся по всей России. Население, как тогда мы слышали, пользовалось везде самою доброю славою. Все жившие там с удовольствием вспоминают о его радушном гостеприимстве, простоте и чистоте нравов, о его веселости и музыкальном настроении его обитателей, что особенно выдается в праздники. Уезд этот большею частью заселен выходцами из Малороссии.

Погода стояла прекрасная, днем уже становилось очень жарко. Ветер то стихал, то снова наполнял парус, и тогда наша ладья, увлекаемая ветром и течением, быстро мчала нас на юг все дальше и дальше от дорогих сердцу родных. Впереди была для нас солдатская неволя, жизнь, которую снова нам суждено было пройти, чтоб этим путем смирения и терпения иметь право возвратиться на родину. Мы тогда еще не знали, что Кавказ встретит нас дружескими объятиями товарищей, чудной величественной природой, подарит нам доблестных благодарных друзей между закаленными воинами его, введет в среду милых, добрых, очаровательных семейств и что он будет для нас во всю жизнь самым приятным, сладостным воспоминанием. Берега, которые показывались в отдалении, быстро приближались и так же быстро убегали туда, откуда мы плыли. В этот же день мы миновали немецкие колонии, останавливаясь у некоторых из них. Дома их вообще хороши, комнаты опрятны и удобны. Постели с бесконечными перинами и подушками. Стены украшены во всех домах разными картинами с изображениями католических святых — эти колонии большею частью католического исповедания — и другими видами из прежней их родины: у одной из стен шкаф с чайной посудой и прочими приборами. Мужчины носят русскую одежду, но женщины и девушки носят полосатые немецкие юбки, с кофточкой и платком на голове. Красотой они не замечательны, но очень скромны, и, конечно, некоторые недурны собой. Тут мы запасались сливками для чаю и пшеничным мягким хлебом.

В этот же день миновали мы высокий курган, составляющий мыс между Волгою и впадающею в нее речкою. Он трудно доступен с трех сторон, а в отдаленное время был и вовсе неприступен. Тут стоял станом знаменитый атаман разбойников Стенька Разин. На Волге есть места, напоминающие о разбойнических подвигах двух атаманов, от которых две речки получили свое название, речки Парашка и Ульянка, из чего можно видеть, что на Волге это ремесло когда-то было в большом ходу. Местами на берегу встречается уединенный крест над могилою какого-нибудь умершего в пустыне бедного бурлака, встречались кресты с оградой и надписью, показывавшею, что тут покоится прах какого-нибудь судохозяина или приказчика; простой же крест, обделанный наскоро, указывает на бедного бурлака. Бедняга пришел сюда издалека, чтоб заработать пропитание своей семье, жене и детям, — и вот вместо хлеба и радостного мужа приходит весть о его кончине вдали от родного кладбища. Здесь лежит он забытый по-видимому, но молитва пловцов, всегда сердечная, а также и матери Церкви, возносится и за него к престолу Всевышнего и вместо забвения вселяет этого забитого труженика в светлую обитель, великолепнейшую без сравнения всех царских чертогов, в среду неумолкающего гласа празднующих во веки! До Царицына весь нагорный берег почти постоянно живописен. Все селения, по нему расположенные, сеют пшеницу, занимаются рыбной ловлей, но преимущественно судоходством. Камышинские яблоки развозятся повсюду, а также и камышинские арбузы. Яблоки так называемого черного дерева особенно хороши. Все вообще селения богаты, многолюдны, опрятны, что относится и к станицам Астраханского казачьего полка. Недостаток леса восполняется сплавом леса с верховьев Волги, Камы, Вятки и других рек. Целое лето плывут эти бесконечные плоты с лесом и все это исчезает незаметно. Здесь русское народонаселение расположено по берегу реки, а на некоторое расстояние от берега и далее вглубь страны тянутся степи под названием Калмыкских. Здесь ведется порода калмыкских лошадей, красивых, очень крепких. Скотоводство есть их основное хозяйство. Калмыкские бараны по своей крупности и курдючному салу в огромном количестве скупаются скотопромышленниками, отовсюду наезжающими. Рогатый скот мелок, но, говорят, очень молочен.

Мы приплыли к Царицыну в то же самое время, как крестный ход с образами, хоругвями, в сопровождении многочисленного народа вышел на воду; это был день Преполовения. С сердечною радостью мы встретили священное шествие, как знамение напутственного благословения нашему странствию; отслушали молебен, освящение воды и, предоставляя свою судьбу водительству преблагого Промысла Божия, мы с отрадным чувством пустились в путь.

На другой день, после Царицына, миновали маленький городок Черноярск, который, вероятно, получил свое название от яров темного цвета, так как все яры, составляющие от Царицына берега Волги, сыпучие пески; тут уже торы уклоняются на запад к Дону, а Волга течет между низменным левым берегом луговой стороны и ярами правой. Яры эти в большую воду сильно подмываются и обрушаются с страшным треском, и это обрушение есть причина обмеления Волги и ее устьев. В год холеры (1831) городское кладбище было более 50 саженей от берега, а когда мы проезжали в 1840 году, уже кости человеческие торчали из берега. Во многих приволжских селениях берег защищают от воды тыном из лозы, которая, пуская корни и в плетениях своих перенимая и задерживая их, связывает и предохраняет от напора воды, хотя, конечно, не совершенно, но все же предохраняет. Около этого места попутные ветры нас оставили, так что мы пошли на веслах.

Чем ближе к устью, тем чаще встречаются рыбные промыслы. Наконец, уже тут добывается такое множество рыбы, так называемая бешанка, что из нее добывался тогда один жир, а остатки от операции выбрасывались и собирались в стога или кучи, от которых зловоние распространялось по всей окрестности, и проплывать этой вонючей полосой было очень неприятно. В настоящее время эта бешанка, под названием тарани, составляет предмет потребления во всей России и для бедного люда заменяет селедку по своей дешевизне.

В тот же день после обеда мы прошли Толоконную гору, экватор бурлаков. Все новички, в первый раз плывущие в Астрахань, должны проходить ее пеше, а как это гора сыпучего песку, на которой нога погружается по колено, то нежелающие мучиться должны платить выкуп, который идет на выпивку экипажу в ближайшем кабаке на берегу, к которому и пристают нарочно для этого. Мы также должны были заплатить выкуп по настоянию наших веселых бурлаков, хотя и не принадлежали к экипажу.

К захождению солнца мы пристали к одной станице Астраханского казачьего полка, где была полковая штаб-квартира. Большой дом полкового командира окружен был большим садом с беседкой и прекрасным цветником. Огромные ветвистые орешники, яблони и другие фруктовые деревья юга, образуя тенистые аллеи, придают ему большую прелесть, впрочем, это особенно было прелестью для нас, выехавших из края, где нет никаких фруктовых деревьев. Яры здесь уже кончаются и берега местами украшаются красивыми группами дерев и зелеными полянами; но часто встречаются и бесплодные, песчаные или солонцеватые пространства.

Хотя солнце закатилось ясно и великолепно и ветер стих совершенно, но красноватый вид заката и облаков показывал, что с полночи или с восхождением солнца будет сильный ветер. Мы не ошиблись: на заре задул ветер, сперва переменный, так что временем могли ставить парус, но потом он установился, и нам противный, и чем далее, тем более он усиливался, но мы все еще подавались вперед на веслах, но наконец он так рассвирепел и волнение развело такое сильное, что мы должны были у одной маленькой деревеньки остановиться. Волга представляла вид еще не забытого нами бурного моря с белоснежными волнами. Ширина ее к низовью так огромна, что действительно могла напомнить море. Смотря на эту величавую картину, мы увидели вдали стаю птиц, которые вились над одним местом. Они вились над каким-то предметом, но буря мешала им воспользоваться. Это был труп несчастного утопленника. Его несло течением вниз, но волны, набегая против течения, оспаривали свою добычу и хотя медленно, но увлекали его за собою, дикою пляскою торжествуя свою победу. На Волге каждый год погибает много людей, и часто по русской беспечности. Рабочие, плывущие в Астрахань, до того загружают иногда суда, что от воды остается один вершок. В тихую погоду они счастливо достигают Астрахани, но вдруг начинается буря, волны заливают судно, бедняги спешат к берегу и часто, не достигнув еще его, погружаются на дно; хорошо плавающие спасаются, но много погибает. С нынешними благодетельными спасательными лодками несчастные случаи должны много уменьшиться.

После полудня ветер начал стихать; погода разгулялась, и мы плыли, быстро уносимые течением и парусом, беспрестанно минуя острова, из коих один был так привлекателен, так манил к себе своею яркою зеленью, своими картинными деревьями и живописным видом, что мы пожелали пристать к нему. Природа была здесь во всем блеске юной весенней красоты своей, благоуханна, очаровательна! Скрытая от шумного мира в уединенных водах Волги, она тем не менее цвела здесь и восхищала, как чудная раковина, в уединении нечаянно открытая. Мы прогулялись по высокому берегу, любуясь заходящим солнцем, тихим веянием майского ветерка, который так же нежно прикасался к зеленым молодым листьям дерев, как хорошенькие пальчики к клавишам фортепиано. В этом шелесте также своя музыка, выполняемая рукою невидимого артиста. Воздух оглашался пением рыбаков, челноки которых скользили по всем направлениям щирокой Волги. Тут были загорожены обширные садки с рыбою всех родов и величин, где пленники резвились беспечно и не подозревая того, что им уже не гулять более по широкому раздолью.

Насладившись вдоволь и прелестною картиной, и теми сладостными чувствами, какие всегда производили на нас красоты природы, мы от острова пристали к казачьей станице, где в уютном опрятном домике одной казачки напились чаю, и отправились далее. Отсюда уже нам открылся гигантский собор Астрахани, о котором слышали легенду, а может быть, и истинную историю о строителе собора, который будто бы, сведя уже купол, вдруг скрылся неизвестно куда и только по миновании нескольких лет явился и, увидев, что храм и купол выдержали свою громадность, докончил здание. Видение собора было мгновенное, потом он опять скрылся. Когда в вечернее плавание ставили парус, то бурлаки наши обыкновенно напевали свои чудные песни. Случилось так, что у всех наших гребцов были прекрасные и чрезвычайно симпатичные голоса, так что слушать их поистине было наслаждением. В некоторых песнях было столько сладкой грусти и прелести, что, бывало, удерживаешь дыхание, чтоб не проронить ни одного звука. Эта чарующая русская песнь, как мне кажется, есть верное выражение души русского народа. Ведь он не знал и не знает музыкального искусства, законов гармонии, размера, такта. Почему же песнь его так чарует и вызывает столько самых сладких чувств? Самая грусть ее так приятна, что желал бы даже усвоить ее себе и не разлучаться с нею, как с лучшим наслаждением.

По захождении солнца стали снова собираться тучи, ветер засвежел, и мы плыли очень быстро; но к полночи он так "скрепнул", выражение моряков, что мы должны были по причине темноты пристать к одному рыболовному стану и стоять до рассвета, старательно прикрепившись к берегу. С рассветом мы пустились в наш последний путь на веслах, и вскоре нам открылась Астрахань, цель нашего плавания. Город окружен и перерезываем Волгой и представляется как бы на острове. Подходя к нему, ветер нам стал с боку, мы поставили парус, ладья понеслась, как бы разделяя общее нетерпение. Миновав множество судов, только что приставших, и других отплывших, мы остановились у пристани. По команде: "Молись Богу" все сняли шляпы и возблагодарили Господа за счастливо оконченное плавание.

Мы остановились в гостинице, ближайшей к пристани. Это большое каменное здание возле караван-сарая. Из наших окон верхнего этажа видна была старинная крепость с высокою каменною стеною и собором. Собор замечателен своею своеобразною архитектурою и высотою. Кругом всего собора идет широкая галерея. Мы были у обедни. Служба совершалась, как везде на православной Руси в соборных храмах, благоговейно, с прекрасными певчими.

Во время двухдневного нашего пребывания мы не успели ознакомиться с городом. Военным губернатором был генерал Тимирязев, которой) тогда не было в городе. Жена его, родная сестра нашего товарища Федора Федоровича Вадковского, узнав о нашем приезде, пригласила нас к себе, так же, как Бибикова в Саратове, приняла нас радушно и ласково, расспрашивая о брате и всех подробностях нашей жизни в заключении. От нее мы отправились бродить по городу. Нас очень занимали пестрота и густота населения, вероятно, приезжего, потому что все улицы были полны толпившимся народом. Тут встречались типы и одеяния всех возможных восточных племен, даже до индийцев — поклонников огня.

Без сомнения, все это здесь витало по торговым делам. Это была еще пора большого процветания города, который впоследствии, по разным, как говорят, стеснениям и изменениям административным, несколько упал. С нашими нынешними азиатскими владениями, он, без сомнения, должен будет сделаться очень важным складочным местом. Оживление и разнообразие города произвело на нас очень приятное впечатление, и мы бы с удовольствием пробыли в нем дольше, но пора было приближаться к цели нашего путешествия. В Тифлисе от корпусного штаба зависело наше определение в службу, назначение полка и место служения. На другой день после обеда наши вещи перенесли в лодку, которая и перевезла нас на другой берег, где ожидали две почтовые тройки. После покойного и поместительного тарантаса и покойнейшего путешествия водой нам было не совсем приятно воссесть на телегу с нашими вещами, которых у нас было довольно много, и потому сидеть нам было очень неудобно.