Первые шаги

Первые шаги

Парню двадцать лет. Перед ним лежит множество путей в жизни. Он колеблется: на какой же из них вступить?

Случается, что событие, даже и не очень значительное, иногда помогает человеку встать на тот путь, по которому он идет всю жизнь, убежденный, что как раз для этого пути он и рожден.

…Ровный, нарастающий гул в небе всполошил все население небольшого белорусского городка. Все — и стар и млад — высыпали на улицы. Запрокинув головы, люди глядели вверх. В бледно-розовом дымчатом небе ровным треугольником, гусиной перелетной стаей, медленно плыли самолеты. Они пролетели над городом. Широкими размашистыми кругами дважды обогнули его и вдруг один за другим стали снижаться и пропадать за тем лесом, за которым на заходе пряталось солнце.

— Садятся! — крикнул кто-то, и все бросились туда, к лесу.

Обгоняя всех, впереди мчался высокий широкоплечий парень. Он несся напрямик и, запыхавшись, первым прибежал к месту посадки самолетов.

На веселом зеленом лугу самолеты выстроились в один ряд. Их было девять. Люди в черных кожаных куртках и пробковых шлемах суетились около них.

Петр Стефановский восхищенно глядел на этих, как ему казалось, необыкновенных людей. Не замечая собравшейся позади толпы, он ловил обрывки непонятных фраз и, стараясь разобрать их смысл, незаметно для себя продвигался все ближе к самолетам, пока окрик часового не вернул его назад. Он последним ушел с луга, когда кругом уже не было никого.

Продолжая выполнять нехитрые обязанности чернорабочего на небольшом механическом заводике, сидя за партой в вечерней школе для взрослых, Петр все чаще ловил себя на мысли о том, как стать летчиком. В зависимости от разных обстоятельств его жизни эта мысль то угасала в нем, то вспыхивала вновь, и с большей силой, чем прежде. Она приобрела ясную форму и выражение на комиссии по призыву в Красную Армию.

Осенью 1925 года Петр Михайлович Стефановский предстал перед столом призывной комиссии. Он решительно просил направить его в авиацию. Атлетическое телосложение и великолепное здоровье давали ему возможность служить во всех родах войск. Комиссия колебалась, — в воздушный флот тогда не требовалось большого числа людей. И эти колебания казались Петру качанием топора, занесенного над его шеей. Выручил председатель, добродушный старичок.

— В летчики, так в летчики! — весело сказал он и почему-то подморгнул призывнику. — Можете одеваться.

Тут судьба немного подшутила над готовым уже радоваться Стефановским. «Авиация», в которую он попал, представляла собой караульную роту, несшую службу по охране аэродрома.

Но, шагая с винтовкой около ангаров или вдоль самолетной стоянки, красноармеец Стефановский мог видеть все, что делали с самолетами, спрашивать значение непонятных слов, а техники и мотористы — простые, славные парни — охотно отвечали ему.

Когда один из мотористов заболел, Стефановского поставили в замену. Он настолько изучил машину и так старательно обслуживал ее, что когда в часть прибыли новые самолеты, Петра назначили мотористом одного из них.

Кипучая энергия, любовь к делу позволяли ему быстро двигаться вперед. Но он все еще оставался на земле, а его неудержимо тянуло в воздух. Об этом знало командование части и, получив четыре путевки в летную школу, первым же кандидатом наметило Стефановского — сначала в Военно-теоретическую школу, где ему пришлось основательно заняться прежде всего своим общим образованием и теорией. Только через год он попал в знаменитую Качинскую школу летчиков-истребителей, в славное гнездо советских ассов. Это было в 1927 году. Первый самолет, на котором курсант Стефановский поднялся в воздух, был «У-1», или «Аврушка», как еще его любовно называли летчики. Это был легкий биплан со стосильным мотором. Знание материальной части, приобретенное прошлой работой, помогло Стефановскому овладевать летным делом. Незаметно подошел долгожданный день первого самостоятельного вылета, который навсегда остался в памяти. Инструктор Лазарев с озабоченным лицом напутствовал его несколькими трафаретными фразами и отошел в сторону. Техник Бруевич внимательно осмотрел узлы шасси, влез на крыло и прокричал ему в ухо, закрытое пробковой каской: «Машина в полном порядке! Будь спокоен, как лягушка».

Все обошлось хорошо. Стефановский, как всякий другой курсант, был рад, что не видит перед собой надоевшей спины инструктора и не слышит каждую минуту его едких замечаний. Взлет, полет по кругу и посадка прошли вполне нормально. Началось дальнейшее совершенствование, тренировка в зоне.

С каждым новым полетом Стефановскому все больше хотелось летать и летать. И эта жажда росла по мере того, как он утолял ее. Однажды эта страсть к полетам чуть не погубила его.

В авиашколах летный день начинался ночью. Курсанты должны успеть попасть на аэродром вместе с первыми лучами солнца. В часы рассвета воздух тих и почти недвижим. Природа не мешает еще не оперившемуся курсанту, которому часто кажется, что все ее стихийные силы обращены против него.

В эту памятную ночь учлеты встали, как обычно. Они построились и шагнули в темноту. Черноморская ночь поглотила их.

Учлеты шли быстро. Песок и мелкая галька хрустели под их ногами. Легкий, едва ощутимый ветерок шептался о чем-то с листвой деревьев и нежно гладил еще не остывшее от сна лицо. К неясным звукам ночи примешивался глухой, отдаленный шелест моря, и ничего больше не нарушало ночную тишину. Потом вдали послышался шум мотора. Где-то ехал грузовик. Рокот нарастал, приближался, но машина шла с потушенными фарами, и трудно было определить, далеко она или близко. Вдруг машина выскочила из-за угла, врезалась в строй, сшибла несколько человек и остановилась. Послышались крики, ругань. Испуганный шофер дал задний ход, и колеса полуторки проехали по сбитому с ног и не успевшему отползти в сторону Стефановскому. Но когда на эту же машину стали усаживать пострадавших чтобы доставить их в госпиталь, Стефановский притаился в темноте и через несколько минут встал в строй. Он шел, еле сдерживая стоны, решив крепиться изо всех сил, чтобы не пропустить свой очередной полет на штопор.

Наблюдая за полетами с земли, инструктор Лазарев никак не мог толком понять, что происходит в воздухе. Учлет Стефановский, до сих пор хорошо успевавший, творил в зоне что-то такое, от чего у Лазарева невольно стали дрожать колени. Стефановский делал все наоборот: давал газ, когда его надо было убирать, брал ручку на себя в тех случаях, когда ее следовало отжимать. Машина принимала самые нелепые положения.

«Если так пойдет дальше, — подумал Лазарев, — то на посадке он неминуемо разобьется».

Но этого не случилось. Машина сделала несколько грубых скачков по земле и встала. Шатаясь, как пьяный, Стефановский вылез из нее. У него темнело в глазах, все тело горело как в огне. Он едва удерживался, чтобы не упасть.

— В госпиталь, — коротко сказал Лазарев, которому вдруг стало ясно все, что хотел скрыть от него курсант.

Потягиваясь на надоевшей больничной койке, Стефановский с нетерпением думал о том времени, когда он выйдет отсюда. Через три-четыре месяца он окончит школу. Далее — истребительный полк. Он жмурил глаза и видел себя на необыкновенных машинах. Они дают скорость в четыреста, пятьсот, нет! — шестьсот километров в час. И сам он смеялся над своими мыслями. Таких машин еще нет. Самая совершенная дает около двухсот. Но и это хорошо! Почти в два раза больше «Аврушки».

Однако, окончив школу, Стефановский не попал в полк, как он мечтал. Его, по установившейся годами традиции, как лучшего выпускника, оставляют в школе инструктором. Он «возит» учеников. Их много. Они разные по натуре и способностям, но совершают почти одинаковые ошибки. Инструктор Стефановский «добирает» ручку на посадке. Твердит ученикам то же самое, что все остальные инструктора твердят своим ученикам во всех остальных школах, в разных вариантах и интонациях.

Работа инструктора — благодарная работа. Многие из его учеников стали известными летчиками. Но Стефановскому эта работа все более становилась не по душе. По натуре он был истребитель. Когда подвертывался случай, он показывал свое мастерство даже на тихоходном «У-1».

Обычно это происходило в так называемый пробный полет. Переплетенная многочисленными стяжками и тросами «Аврушка» жалобно свистела, отвесно пикируя с работающим мотором. Захлебываясь, летела вверх колесами. Завывала на крутых виражах или при продолжительном вертикальном скольжении на крыло до высоты в 50, 20 метров.

После таких «зверских» полетов техник, ворча, принимался особенно внимательно подтягивать тросы и растяжки. Но что могла дать хилая старушка «Авро» со своей сотней километров в час?

Молодой, энергичный летчик-инструктор Юрченко попытался как-то по-новому использовать машину. Она развалилась в воздухе и кусками полетела на землю, похоронив под обломками летчика. Этот несчастный случай подействовал на Стефановского, как ушат холодной воды, и запомнился на всю жизнь в виде короткой и острой формулы: «С техникой фамильярничать нельзя!» В обращении с техникой нужен точный, трижды проверенный расчет.

Постепенно пробуждавшийся в Стефановском дух творчества — дух исследователя и экспериментатора — все более давал себя знать. Давно установленные нормы и каноны в его глазах одряхлели и потеряли свою убедительность.

Он все чаще атаковал начальство рапортами о переводе. Добивался он перевода два года. И его перевели… инструктором в Луганскую авиашколу.

Еще один год инструкторской работы и многочисленных рапортов новому начальству. И наконец он получил назначение военным летчиком-испытателем. На эту работу посылали опытных в летном деле людей.

Открывалась новая страница в его жизни. Шел 1931 год.