В последний раз

В последний раз

Хотя общие правила ввода и вывода самолета из штопора были давно установлены и проверены на практике, однако эта машина была новой, опытной и, несомненно, имела свои характерные особенности поведения в штопоре, которые необходимо было выяснить.

Опыт летчика Алексея Кубышкина был вполне достаточным, чтобы ему поручили это ответственное и серьезное испытание.

Поднявшись на пять тысяч метров и убедившись, что другой самолет, с которого ведущий инженер наблюдал за ним, находится неподалеку, Кубышкин принялся за дело. Сначала он выполнил один виток и дал рули на выход. Вращение самолета прекратилось, нос машины опустился, она перешла в пике, затем, подчиняясь воле летчика, в горизонтальный полет, в режим подъема и восстановила утерянную было высоту.

Кубышкину далее предстояло последовательно довести число витков до двух, трех и пяти, и, не теряя времени, он стал все это проделывать.

После трех витков летчик, дав обратную ногу и двинув от себя ручку, решил, что с его стороны все необходимое уже проделано и результаты не замедлят сказаться. Однако секунды две спустя он заметил, что его оптимизм недостаточно обоснован и что результаты неожиданно получились обратные.

Истребитель, вместо того чтобы опустить нос, начал поднимать его, перешел в плоский штопор и закружился с такой скоростью, что из-за отлива горючего в системе остановился мотор, а из-за слабого обдува — винт. Мотор как средство, иногда используемое летчиком для выхода из штопора, перестал быть таковым. Наступила непривычная тишина, нарушаемая лишь свистом рассекаемого крыльями воздуха. Центробежной силой Кубышкина прижало к вибрирующему борту самолета, и это напомнило летчику некогда перенесенный приступ лихорадки.

Вспотев от восьми бесплодных попыток остановить вращение машины, Кубышкин, сделав на один миг передышку, заметил, что высотомер, на который он, увлекшись, не обращал внимания, показывает всего лишь тысячу двести метров. Он увидел пикирующий следом самолет, с которого ведущий инженер усиленно подавал знаки, что необходимо прыгать.

«Попробую еще разок, пока высотенка есть, — решил летчик, — а там уж прыгну».

Успех этой его пробы был таким же, как и от предыдущих, и Кубышкин дернул за рукоятку ременного замка. Пряжки, звякнув, выскользнули из гнезд, а привязные ремни, — он почему-то ясно это заметил, — освободившись, поползли по его телу в стороны.

Поднатужившись, летчик чуть приподнялся, но едва он ослабил усилие, как центробежной силой его вновь толкнуло к борту и усадило на место.

«Сама не велит! — кисло пошутил летчик, стараясь поддержать свое все более портившееся настроение. — Еще один раз попробую, последний…»

Но и на этот раз ничего не получилось, а стрелка высотомера отползла уже к девятистам метрам.

«Надо вылезать, а то захочешь потом, да поздно будет».

Он стряхнул с плеч ремни и, напрягшись, встал, поставил правую ногу на сиденье, а левую занес было за борт. Взглянув на зеленевшую землю, он настолько ясно представил себе обломки брошенной машины, будто они в самом деле уже валялись там. Он вдруг вспомнил, что ни разу не бил машин, и эта мысль, словно чья-то сильная рука, усадила его на место, хотя до земли оставалось совсем уже немного.

— В последний раз! — вслух произнес он виноватым голосом, будто оправдываясь перед начальником за нарушение приказа, предписывающего в подобных случаях спасаться с парашютом. — Машина-то ведь опытная.

Он резко дал ногу против штопора и, отсчитав два витка, так же энергично дернул вперед ручку.

И произошло, как ему показалось, чудо. Самолет нехотя замедлил, потом остановил вращение и перешел в пике. От встречного потока воздуха завертелся винт, горючее поступило в мотор, который, фыркая и чихая, заработал.

Через две-три минуты Кубышкин благополучно сел. Навстречу ему бежали люди, и один из них, размахивая секундомером, громче других кричал:

— Сорок витков сделал! Сорок витков сделал!

Сделав в течение недели еще ряд полетов на штопор, Кубышкин установил, наконец, те дополнения, которые, вместе с основными правилами, давали нужную гарантию безопасности. Эти дополнения он внес в полетную инструкцию и продолжал дальнейшую работу над машиной.

Все остальное поведение машины можно было назвать хорошим, если б не один конфуз, происшедший с ней.

Однажды, летая в «зоне», Кубышкин заметил вдруг, что самолет делает не то, что ему следовало бы. Стоило летчику чуть добавить скорость, как самолет лихо, как игрушечный ванька-встанька, начинал самопроизвольно выделывать бочки.

«Что за наваждение? — подумал летчик. — Такого я не видел и не слышал».

Он поглядел налево-направо, и от удивления глаза у него чуть было не вылезли на лоб: правое крыло надулось, как резиновый мешок. Оно теперь так же походило на левое, как здоровая щека на распухшую от флюса.

«Понятно, — подумал Кубышкин: — у крыльев теперь различные подъемные силы. Вот я и буду теперь до самой земли бочки делать. Но что же это с крылом могло произойти?» И, сообразив, что это можно установить лишь на земле и лишь в том случае, если машина уцелеет, летчик стал снижаться настолько осторожно, что сам невольно притаил дыхание.

Это снижение запомнилось ему на всю жизнь. Он вел машину на предельно допустимой минимальной скорости, и малейшая ошибка в пилотировании могла бы оказаться последней в его жизни.

Наконец, он рассчитал посадку, выпустил шасси, но у самой земли, на выравнивании, когда пришлось еще больше погасить скорость, а это понизило эффективность всех рулей, самолет не удержался и клюнул на крыло, сильно стукнувшись при этом. Удар хоть и был ощутим, но повредил машину не намного больше, чем она уже была повреждена.

«Распухшее» крыло исследовали, причем было установлено плохое качество его склейки.

Так был выявлен серьезный производственный дефект, который не серийных машинах устранили, и они впоследствии не раз прославили нашу советскую авиацию.