IV

IV

Полковник Анисимов смотрел то на лежавшие перед ним листки, исписанные мелким почерком, то на тюлевую штору, почти полностью закрывавшую окно.

После обеда, прежде чем возвращаться в штаб, он всегда заходил в свой кабинет, чтобы спокойно, лежа на кушетке, выкурить папиросу, просмотреть газеты. Сегодня он тоже зашел в кабинет, но, закурив папиросу, не лег на кушетку, а сел к столу. Прежде чем отдать машинистке текст завтрашней беседы о боевых традициях пограничных войск, он хотел еще раз прочитать его и заодно вписать вспомнившийся ему пример тех лет, когда еще солдатом он служил на афганской границе.

Восхищались тогда все, рядовые и командиры, подвигом четырех пограничников, задержавших банду басмачей. С особым уважением говорили о политруке, который в схватке был тяжело ранен, но продолжал руководить боем смело и находчиво до тех пор, пока не пришла на помощь поднятая по тревоге застава. Теперь тот политрук уже полковник, начальник политотдела. Недавно Анисимов встречался с ним в Москве на совещании политработников, но сейчас, когда хотел вписать подвиг бывшего политрука в текст беседы, оказалось, что забыл его фамилию. Он напрягал память, чтобы вспомнить, смотрел на тюлевую штору, вначале даже не замечая ее красивых узоров.

На стекла окна налип толстый слой снега, снег сползал вниз, оставляя после себя мокрые полосы, через мгновение эти полосы снова залепляло снегом, стекла вздрагивали от порывов ветра.

Полковник снова вспомнил о кинопередвижке. Он смотрел в окно и недоумевал, почему синоптики не предупредили о шторме. Мысль о том, что ему мог не доложить дежурный по части лейтенант Чупров, полковник отбросил сразу: Чупров дисциплинированный, знающий службу офицер, он не мог забыть. «Нужно позвонить лейтенанту», — решил Анисимов и снял телефонную трубку.

Выслушав рапорт дежурного о том, что происшествий нет, полковник приказал узнать, где кинопередвижка, и доложить.

— Есть.

«Есть» прозвучало вяло, нехотя, и это не понравилось полковнику, но он ничего не сказал, положил трубку, закурил и снова подошел к окну.

В кабинет вошла жена, удивленная тем, что муж все еще не уехал в штаб.

— Что у тебя, Петя?

— Кинопередвижку на заставы послал. Если не успели доехать хотя бы до дорожника, худо им придется. Жду звонка — дежурный доложить должен, — Анисимов хотел добавить, что повода для сильного беспокойства нет, что все может обойтись благополучно, но резкий телефонный звонок прервал его.

— Слушаю.

В трубке звучал голос лейтенанта, такой же вялый, безразличный. Чупров докладывал, что в Кильдинку — в этом селе располагалась самая ближняя из тех застав, к которым подходила дорога, — кинопередвижка не пришла, а с дорожными мастерами нет связи, так как шторм где-то порвал провода.

— Не узнавали у синоптиков, почему не было штормового предупреждения?

— Было.

— Как было? Почему не доложили?!

— Я… У меня…

Трубка замолчала. Молчал и полковник, ждал, что ответит Чупров, не понимая, почему всегда веселый, иногда даже не в меру — лейтенанту часто делали замечание старшие командиры за то, что шутил во время серьезного разговора на заседании или собрании, — всегда охотно выполнявший любое приказание и всегда честно признававший свою вину, если что-либо сделал не так, как нужно, — почему сейчас Чупров молчит. А трубка молчала.

— Доложите начальнику штаба, что я снимаю вас с дежурства! Вышлите за мной машину и ждите меня. Под суд пойдете! — полковник бросил трубку.

Лейтенант все еще держал трубку, он еще не осознал смысла сказанных полковником слов: «Снимаю с дежурства… судить…», он даже не замечал, что в трубке пищат резкие короткие гудки, мысленно он был в небольшой комнатке, которую дали ему год назад, когда он женился. Лейтенант еще раз перебирал в памяти вчерашний разговор со своей женой Лизой, смотрел на лежащий перед ним тетрадный листок. На этом листке черным карандашом крупно было написано:

«Не ищи».

Вчера Чупров пришел домой немного раньше обычного, чтобы успеть поужинать и отдохнуть перед дежурством. Лиза с красными от слез глазами, молча протянула письмо из Кильдинки от матери. Не понимая, в чем дело, но сознавая, что случилось что-то непоправимое, Чупров стал читать, с трудом разбирая почерк: «Кланяюсь вам и сообщаю…» Лиза разрыдалась, он стал ее успокаивать. Выплакавшись, Лиза рассказала, что ее старшая сестра вместе с мужем не вернулись из Атлантики — несколько дней назад колхозный рыболовецкий тральщик разбился о скалы во время шторма. Лиза часто и очень много рассказывала о своей сестре, Чупров понимал, что она обожает ее, он хотел встретиться и познакомиться и с сестрой, и с мужем сестры, но, хотя уже несколько раз после свадьбы он ездил в Кильдинку по делам службы, не видел их — случалось так, что они были в это время в море.

Старуха мать, ласково гладя головку белокурой трехлетней девочки, вздыхала, вспоминая, как погиб в море ее муж, оставив двух дочерей сиротами, а ее вдовой, как было трудно воспитать и выучить их, и вот теперь снова приходится ждать, ждать дочь и зятя. Она радовалась за Лизу, что та учится в педагогическом техникуме и нашла себе хорошего мужа, но о старшей дочери говорила с гордостью — рыбачка, в отца пошла.

Предложение Лизы взять на воспитание дочь погибшей в море сестры было для Чупрова неожиданным. Лиза учится в техникуме, он — заочно в институте. Одна небольшая комнатка. Они не хотели иметь своего ребенка, пока не закончат учебу. И вдруг… Все это Чупров высказал жене, добавив, что пусть пока воспитывает бабушка, и если что нужно, они будут высылать ей деньги. Лиза вспылила, обозвала его эгоистом, сказала, что она не может девочку оставить у старой матери, которая уже сама нуждается в уходе, что он не понимает ее и не любит и что она не может жить с таким бездушным человеком. Они поссорились, поссорились первый раз. Чупров ушел на дежурство не поужинав, вместо обычного «Счастливо», Лиза бросила: «Сама позабочусь о ребенке!»

И тогда, когда Лиза сказала эти слова, и потом, ночью на дежурстве, он считал, что сказано это сгоряча, что утром он сумеет уговорить ее, они помирятся и больше никогда не будут ссориться, он обдумал весь предстоящий разговор и утром, как только доложил начальнику о том, что ночью на границе происшествий не случилось, пошел на квартиру, которая была в деревянном двухэтажном доме, стоящем на склоне сопки, сразу же за штабом.

Дверь была заперта. Решив, что Лиза ушла в магазин и что скоро вернется, Чупров взял ключ, висевший в общей кухне на гвозде, и отпер дверь. В комнате все было так же, как вчера, позавчера, неделю назад: взбитые подушки на кровати с высокими никелированными спинками, стулья рядком у стены, книжный шкаф, стол, покрытый скатертью, на углах которой вышиты крестом розы. На середине стола лежал тетрадный листок, придавленный черным, вынутым из его коробки «Тактика» карандашом.

Десятки раз Чупров перечитывал написанные Лизиной рукой слова, ругал, проклинал себя, он теперь был согласен взять к себе не только ребенка, но и мать Лизы, хотя об этом не было речи, звонил в порт, в больницу, в милицию, рассказывал приметы жены, просил узнать, где она и что с ней. Когда его помощник, сержант Потороко, принял сообщение синоптиков и начал читать это сообщение Чупрову: «Ветер северный, 10—12 метров в секунду, заряды…», Чупров машинально, думая о том, куда еще можно позвонить, чтобы узнать, где Лиза, приказал передать предупреждение на заставы и сразу же забыл об этом. Он звонил, описывал приметы, просил и вспомнил о штормовом предупреждении только когда о нем спросил у него полковник.

Выполняя приказ начальника политотдела, лейтенант связался с заставой и, после того как узнал, что кинопередвижка не пришла, попросил начальника заставы сходить к Лизиной матери и узнать, не приехала ли Лиза. Сейчас он ждал ответного звонка и жалел, что не догадался позвонить в Кильдинку раньше. Он смотрел на тетрадный листок, перебирая в памяти вчерашний разговор с женой, но постепенно начинал осознавать, что снят с дежурства, что его могут судить и наверняка будут судить, если те, кто уехал на кинопередвижке, замерзнут, могут судить судом офицерской чести; если даже с ними ничего не случится — судить только за то, что не выполнил обязанности дежурного, что по его вине, может быть, сейчас где-то в тундре мерзнут солдаты. Понимая это и ругая себя за это, боясь суда, он продолжал думать о Лизе. Он нехотя положил трубку и так же нехотя поднял ее снова, чтобы позвонить начальнику штаба.

…Нервно постукивая пальцами о подоконник, полковник с раздражением думал о том, почему халатно дежурил лейтенант Чупров. В то же время Анисимов был недоволен собой, что, не разобравшись в причине, накричал, пригрозил судом. Он понимал, что не нарушил устава, устав требует строго наказывать за такую халатность, и Чупрова придется наказать, но ведь до этого лейтенант был дисциплинированным. Полковник уже решил попросить у начальника гарнизона два вездехода и выехать в тундру, взяв с собой несколько пограничников и врача, а сейчас подумал, что нужно взять лейтенанта Чупрова. Дорогой он поговорит с ним, все узнает, тогда примет окончательное решение.

— Поедешь, наверное, сам? — прервала мысли полковника жена, все еще стоявшая в кабинете. — Пойду приготовлю полушубок и валенки.