Валентина Голанд МЕДАЛИ
Валентина Голанд
МЕДАЛИ
С утра сегодня радостно было на душе у Катерины Захарко. Топила ли она печь, готовила ли поросятам корм или доила корову, все думала, как это им с Олей будут вручать медали. Медаль — правительственная награда, а награды выдаются героям… В ее голове никак не укладывалось: они — и вдруг герои.
Ну какие они с Олей герои?
Однако раздумывать особенно некогда. Еще вчера приезжали из сельсовета и предупредили, что сегодня в Салашинском клубе будет митинг, чтобы были готовы они с Олей ровно к четырем часам дня.
Шутка ли сказать — готовы!
С делами она управится, а вот как собраться, что надеть, чтоб и себе угодить и не хуже людей выглядеть.
Не часто приходилось Катерине справлять обновы.
У панов жила сызмальства, работала до черных зайцев в глазах, а что имела? Что вспомнить может она о тех временах?
Спала, как собачонка, под столом на матрасе из соломы. Хлеба вдоволь не ела, а об обновах и не думала.
Это теперь пошла мода обновы покупать. На базар вырядятся что в церковь — шерстяные платья, костюмы. Она и сама ходит косить в туфлях, которые раньше только на святки обували.
— Оля, ты что наденешь?
— Юбку с кофтой да жакет, а то, может, будет холодно.
Катерина нарочно спросила дочь о наряде, чтобы перебить свои думы, но ничего из этого не получилось. Разговор с Олей — сам по себе, думы — сами по себе.
Хочется Катерине, чтоб дочь была счастливее ее. Оно уже и так лучше получается: когда-то она и не знала, что такое гимназия, а Оля закончила восемь классов, дальше учиться думает… да как еще сложится ее женская доля?
Боязно Катерине за это, потому что у самой получилось не все так, как мечталось.
…Девушка она была хоть и не ахти какая красавица, а все же заметная и работу любила, да приданого за нее нечего было дать. Раньше ведь как: «Хоть горбатая, да на деньги богатая».
Ждала-ждала она своего суженого-ряженого. Появился один, посватался, да больно нелюб был. Отказала ему Катерина.
Парней в селе было немного: война и бандиты всех унесли; второго свата ждала она долго. Собственно, это и не было сватовством.
Устав ждать своего счастья, она полюбила горячо парня с заставы. Не посмотрела на строгие обычаи, сошлась с ним. Родилась Оля.
И ругали ее, и стращали — тогда ведь бандиты убивали тех, кто с пограничниками, с «москалями» знался. Не испугалась она худой молвы.
— Мам, дай-ка, — попросила Оля у матери зеленую фуражку, которую та достала со дна сундука. — Это чья?
— Отца. Пусть лежит как память…
«И чего это она вспомнила про фуражку», — перекликаясь с матерью мыслями, думала Оля.
Прожитая жизнь ее была короче, забот поменьше, но зато сколько мечтаний связано у нее с сегодняшним митингом… Она надела юбку, голубую в клеточку жакетку от костюма и горделиво поглядела на мать. Катерина перехватила ее взгляд. «Впрямь невеста. Ишь какая ладная стала, округлилась где положено…»
Почувствовала Оля, о чем думает мать. Зачернели глаза, зарумянились щеки.
* * *
Машина, уже полная народу, ждала их у дома. Поехали большаком, исполосованном колесами. Непривычно ехать Катерине на машине. Сколько раз ходила она этой дорогой… И не уставала: сызмальства, что ль, не приучена к этому. Да и некогда было думать об усталости — все какие-то дела, заботы. С поля бежишь — думаешь, как дома, накормлены ли дети, выкопала ли мать картошку, управилась ли с коровой. В поле бежишь — и того пуще дел. Хоть техники в колхозе и много, а без людей на поле не обойтись…
На льне разве обойдешься без бабы? Да и на сенокосе… Катерина горько усмехнулась, вспомнив, как училась косить. Привезла ей сестра из города косу, стала Катерина точить ее — обрезала пальцы. Но не оставила косу. Перевязала руку и дальше пошла, ни шагу мужикам не уступая. Только дома почувствовала, как болит грудь, ноет спина и натруженные за день руки…
Чего только не делала она на своем веку: и печку клала зимой, и штукатуром была, и маляром. А ничего — выдюжила. Только удивлялась порой, откуда у нее умение да силы берутся, как это она со всем справляется…
Бежит по большаку машина, бегут стремительно, обгоняя ее, Катеринины, мысли…
Она и пограничникам помогала. Не каждый мужик в их селе на Львовщине задерживал неизвестных. А Катерине вот удалось.
Чернеет по сторонам большака по-осеннему присмиревшая земля, комковато и неловко улегшаяся на покой. Отшумела, считай, рабочая пора, только картошки немного в поле осталось.
Нынче весной они только начинали сажать картошку или посадили уже… Забыла…
— Оля! Когда мы того дядьку с желтыми волосами задержали?
— Когда картошку сажали в колхозе.
Да, они как раз сажали в колхозе картошку. Оля пришла с поля усталая, легла отдохнуть, а Катерина с матерью лепила вареники на ужин.
Вдруг зло залаял Бобка. «И что, сумасшедший, лает?» Но пес не умолкал, и Катерина вышла во двор прогнать и пса, и того, кто заставляет его лаять на все село. «Снова кто-то шутит надо мной!» Она бесстрашно шагнула в темноту и вдруг услышала:
— Убери того пса, а то он меня искусает.
Теперь уже ясно было, что это не шутники-соседи. Катерина смело пошла на голос. Лицом к лицу с ней стоял мужчина.
— Откуда вы тут взялись? — не чуя себя, спросила Катерина.
— Я заблудился.
«Много вас тут заблудившихся ходит рядом с границей», — подумала она и сказала:
— Раз заблудились, входите в дом.
Незаметно подняв с постели Олю, шепнула: «Беги, знаешь куда!»
«Гость» сел на сундук и заговорил, внимательно оглядывая комнату.
— Шел-шел лесом, вышел на дорогу и дошел до вас… Только теперь узнала Катерина в пришельце своего пана, видно, не с добрыми намерениями появился он тут, раз пробирался лесом…
А в это время частила по полю Оля, обутая на босу ногу в большие стоптанные сапоги. Голенища больно шлепали ее по икрам, обувка мешала бежать, но ее заботило только одно: как быстрее связаться с пограничниками. Побежать в сельсовет в соседнее село, разбудить сторожа, позвонить на заставу — пройдет минут сорок. Кто знает, что может случиться за это время дома…
Оля вглядывалась в темноту, надеясь увидеть пограничников. Она несколько раз спотыкалась о груды слежавшегося сена, падала и, торопливо вставая, снова бежала. Страха перед темнотой не было, она думала только о том, как быстрее сообщить пограничникам о чужом человеке, что сидит в их хате.
Вот справа от нее сверкнул мягкий луч. Еще!
«Наряд!» Ноги уже не слушались Олю, сердце гулко колотилось. Она сбросила сапоги и все прибавляла и прибавляла ходу, будто бежала не по колкой, скованной ночным морозцем земле, а по городскому, нагретому за день асфальту. «Только бы не упустить наряд!»
Запыхавшись, она уже не могла ничего сказать, кроме отдельных, перебитых частым дыханием слов. Испугавшись, что пограничники не услышат ее, она задержала дыхание, глубоко вздохнула и, ей показалось — громко, свистнула.
— Кто там?
— У нас в доме чужой!
Больше всего на свете хотелось ей сейчас отдышаться от этого сумасшедшего бега, но младший сержант Еремин и рядовой Шиманский сказали, что уже бегут по следам нарушителя в село. Ей предложили остаться, отдохнуть, но она не согласилась.
Они до сих пор удивляются: «Какая дивчина! Мы в теплых куртках, сапогах, она в легком платьице, босиком… Дочь пограничника — ничего не скажешь!»
* * *
…Недолга дорога в Салаши, а уложилась в ней вся немудреная Катеринина судьба. И уже врываются в ее воспоминания звуки оркестра, уже слышит она смех, шум праздничной толпы у сельского клуба. И все никак не верится ей, что все это веселье в ее и Олину честь.
— Екатерина Павловна, Оля, заходите в клуб, поднимайтесь в президиум, — пригласил их полковник из отряда.
У Катерины екнуло сердце — «в президиум», она и слово-то такое не часто слышит. Поглядела на Олю, та тоже красная, будто только что побанилась, а идти надо. Народ ждет…
Открыли митинг, сыграли «Гимн». Все торжественно, как в революционные праздники. У Катерины от волнения повлажнели глаза, но она сдержала слезы, она вообще редко плакала, а сейчас — мыслимо ли… Полковник читал приказ о награждении ее и Оли медалями за содействие в поимке шпиона. Она стояла на сцене и счастливо улыбалась. Конечно, в ее жизни еще не было такого дня…
Оркестр играл туш, в зале аплодировали.
Обветренные, потрескавшиеся в поле руки Катерины держали наградное удостоверение, а на груди скромно поблескивала медаль.
Она тайком, чтобы, избави бог, заметил кто, поглядывала на нее и думала: «А что, каждый день надо носить награду или только по праздникам?..»