Анатолий Марченко «КЛЮЧИ» НИКОЛАЯ АНИЧКИНА
Анатолий Марченко
«КЛЮЧИ» НИКОЛАЯ АНИЧКИНА
Председатель колхоза медленно шел по полю, горбя и без того сутулую спину. Солнце накалило стерню, и чудилось, что она вспыхнет горячим огнем.
Председатель остановился возле колхозников, отдыхавших у скирды. Она отбрасывала на земли легкую, узкую полоску едва прохладной тени.
— Уборочка на все сто, факт, — явно подражая шолоховскому Семену Давыдову, сказал председатель.
Он по-хозяйски дотошно отмерил десять шагов вперед, десять в сторону.
— Сотка, — хмуро пояснил председатель и, нагнувшись, стал собирать колоски.
Колхозники следили за ним. Председатель, цепко обхватив пальцами увесистый пучок ершистых колосьев, пересчитал их.
— А теперь помножим на всю площадь, — сказал он и назвал такую цифру, что кто-то удивленно присвистнул.
— Вот так, — подытожил председатель. — Государству мы все, что положено, сдадим. А это, — он кивнул на колоски, — считайте, утекло из вашего кармана.
К вечеру поле «вылизали» так, что даже воробьям нечего было склюнуть…
Хорошо помнит этот эпизод капитан Николай Аничкин, в прошлом колхозник.
Не было здесь крика, призывных речей, не было уговаривания или угроз.
Была простая человеческая агитация фактами, рожденными самой жизнью. Агитация, которой противопоказана беспредметная говорильня и политическая трескотня.
Застава стояла на окраине курортного городка. Летом городок оживал. Пляж становился похожим на птичий базар. Запоздавшие курортники долго выискивали место, где можно было бы «приземлиться». В двух ресторанах, соперничая между собой, надрывались джазы. На крутобоких волнах то и дело взлетали белоснежные паруса прогулочных яхт.
— Аничкину путевка в санаторий не требуется, — подтрунивали шутники, — двенадцать месяцев в году на курорте.
Но Аничкину часто снилась другая граница — лесная глухомань, где на учете каждый заячий след. Или пустыня, где новый человек, появившийся вблизи границы, — событие.
Аничкин не завидовал тем, кто служит на Черноморском побережье. Он слишком хорошо знал: курорты не для пограничников. Разве только когда в кармане отпускной билет да путевка в санаторий…
Рядовому Кирпиченкову застава понравилась.
— Ну, прямо-таки вилла «Эдит»! — восторгался он, ухмыляясь. — Мечта и блеск! Здесь скучать не придется!
— Что касается вашего названия, то оставьте его себе на память, — серьезно сказал Аничкин. — Место, где вы служите, называется пограничной заставой. Фантазия вам еще пригодится. А вот с последними словами согласен. Обещаю вам все, кроме скуки.
Кирпиченков перестал смеяться, но в глазах все еще бесновались лукавые, хитроватые огоньки. «Понимаем, на что намекаете, товарищ капитан, не сосуночки. И понимаем, что говорить такие слова — ваша прямая обязанность. Все понимаем!»
А ночью Кирпиченков, поднятый «в ружье», вместе со старшим наряда совершал первый «кросс» по дозорке. На следующий день он ходил по заставе кум королю и сват министру.
— Принял процедуру номер один — «проминка у моря», — соловьем заливался он. — Нахватался ионов — если бы не призывный запах борща, ни за что бы не вылез из-под одеяла. Операция «Тайна, покрытая мраком». Представьте себе: брючата на берегу, а владельца нет. Где, спрашивается, человек, начхавший на свои собственные брюки? И чтобы разгадать тайну, мчимся в ночь, как из пушки. В роли Шерлока Холмса — рядовой Кирпиченков.
Болтовню Кирпиченкова охотно слушали, особенно первогодки. Складно треплется, дьявол! А Кирпиченков, таинственно оглядевшись вокруг (как бы кто не подслушал!), спрашивал оторопевших солдат:
— Вы не знаете, где капитан? Так вот, слушайте и не говорите, что вы не слышали: уехал в отряд.
— Зачем? — не выдерживали любопытные.
— За медалью. Сегодня на боевом расчете услышите команду: «Рядовой Кирпиченков, два шага вперед!» Улавливаете?
— А кто же был этот задержанный? — наседали солдаты.
Кирпиченков сделал большие глаза:
— Матерый диверсант. И знаете, что найдено у него в кармане?
— Что?
— Бутылка с горючей смесью. Производство комбината «Арарат». Три звездочки. Бутылка, разумеется, пустая.
Первогодки расходились разочарованные. Ничего себе, участок границы — по тревоге беги в ночь, разыскивай очередного пьяницу.
Аничкин понимал: ночные тревоги неизбежны. Но каждая «пустая» тревога будет все больше и больше расхолаживать людей. И понимал, что одни призывы бдительно нести службу — слишком слабое и слишком отвлеченное средство, чтобы все время держать людей, что называется, на боевом взводе.
Аничкин старался вовсю. Привозил на заставу ветеранов. Они рассказывали о схватках с нарушителями, о подвиге старшего лейтенанта Козлова. Все слушали, затаив дыхание. Но Аничкин знал: Кирпиченков и ему подобные если не вслух, то про себя говорят: «Так то же пятьдесят первый год! История…»
На политзанятиях рассказывал о том, как задержали американского шпиона Голубева, выбравшегося в плавательном костюме на наш берег. Все с интересом рассматривали плакат из альбома — момент задержания лазутчика. Но у Кирпиченкова и ему подобных было и тут на уме: «Так то на Дальнем Востоке…»
Немедленно информировал о задержаниях нарушителей в соседних отрядах. Это настораживало людей, но Кирпиченков продолжал твердить свое: «Так там же заставы, а здесь…»
Отмечал на боевых расчетах бдительность нарядов, на вечерах обмена опытом по косточкам разбирал действия мастеров службы. А Кирпиченков и его дружки усмехались: «Подумаешь, мастер службы. Обнаружил окурок и трезвонит на заставу».
Вместе с начальником заставы продумывал самые хитроумные и поучительные варианты учений. А Кирпиченков бахвалился: «Схватил учебного. Заслужил орден, но в крайнем случае согласен на медаль».
И лишь когда рядовой Трегубович обнаружил в море человека на резиновой лодке и когда дружинник Алунс вывел со стоянки быстроходную яхту и задержал нарушителя, Кирпиченков немного притих, стал собраннее и время от времени многозначительно изрекал:
— Да… вилла «Эдит»…
Лето стремительно отсчитывало дни. Каждое утро море приносило с собой обжигающе-холодное дыхание севера. Пляж заметно поредел. И пришла ночь, когда угрюмые тучи сыпанули на землю первый снег.
— Теперь и вовсе заживем, — говорил Кирпиченков. — Вот только легкой музыки будет маловато.
…В эту ночь Кирпиченков пошел на границу старшим наряда. Аничкин колебался: назначать или не назначать. И решил назначить: пусть почувствует ответственность.
Наряд возвращался на заставу, когда Кирпиченков увидел на берегу необычный след. Было похоже, будто по земле, припорошенной снегом, протащили человека. Вместе с напарником Кирпиченков склонился над следом. Доложить на заставу? Наверное, опять какой-нибудь завсегдатай прибрежного ресторана «перебрал» и, забыв, что декабрь — не июль, решил полежать на бывшем пляже. Доложишь — вихрем примчится тревожная группа и теперь уже сам Кирпиченков сделается объектом насмешек.
Время шло, а Кирпиченков так и «не успел» принять решения. В темноте послышались шаги — это возвращались с фланга ефрейтор Пазыка и рядовой Трегубович.
Пазыка едва взглянул на след, как тут же помчался к розетке. Доложил на заставу и приказал начать поиск.
След привел пограничников в сосновую рощу. И здесь Кирпиченков раскрыл рот от изумления.
За кустом лежало какое-то чудовище: на голове — маска, на ногах — ласты. Рядом диковинный аппарат: бамбуковые палки, волейбольные камеры, маленькие весла. Что-то вроде водного велосипеда. Не, иначе, снова учебный нарушитель. Капитан — мастер на выдумки!
— Встать! — приказал Пазыка.
— Не могу, — глуховатым голосом ответило «чудовище». — Пока не сниму ласты — не могу.
Неизвестного обыскали. Оружия у него не оказалось.
— Вы напрасно принимаете меня за нарушителя, — снова заговорил неизвестный. — Я инженер-конструктор, испытываю плавательный аппарат. Вот мои документы.
Пазыка взял протянутую ему пачку документов. Паспорт. Военный билет. Диплом об окончании института. Членский билет общества ДОСААФ. Все документы безупречны.
Подоспела тревожная группа: капитан Аничкин, сержант Черный.
— Товарищ капитан, — взмолился инженер-конструктор, — ваши солдаты хотят меня задержать. Они, видимо, шутят. За что? Посмотрите мои документы.
— Задержанного — на заставу! — приказал сержанту Аничкин.
— Вы ответите, — начал угрожать неизвестный. — Вы не имеете права. Я честный гражданин…
«Честный гражданин», «инженер-конструктор» оказался матерым нарушителем границы…
Кирпиченков сник. Даже те, кто обычно слушал его, клеймили теперь Кирпиченкова за беспечность, благодушие, говорили, что у него нет чувства бдительности.
Аничкин понимал, что такая коллективная «баня» пойдет Кирпиченкову на пользу, смоет с него шелуху. Но понимал и другое: надо знать меру, вовремя остановиться, иначе совсем опустятся у парня руки и былая уверенность в свои силы может смениться апатией и безверием.
— Помните, я обещал вам, что скучать не придется? — спросил он как-то Кирпиченкова.
— Помню, товарищ капитан, — потупился тот.
— Значит, «вилла «Эдит»?..
— С детством покончено, — твердо сказал Кирпиченков, на лету подхватив мысль капитана. — Здесь пограничная застава. — И тихо добавил: — Настоящая…
— Да, Кирпиченков, — заключил Аничкин. — Граница везде граница. И слова «выше бдительность» — это, товарищ дорогой, не просто слова…
На Курской дуге Аничкин был минером. Друзья говорили, что он родился в рубашке. Еще бы: на его счету 2 500 обезвреженных мин. А ведь случалось, испытывал на себе прыгающую мину, был совсем рядом с сержантом, наступившим на мину, слышал его последние слова: «Братцы… Ложись!»
Курская дуга запомнилась на всю жизнь. Мины — тоже. И конечно же, человек не мина. Но порой бывает так, что подойти к нему нужно с не меньшей осторожностью. Иначе «взрыв» — и все усилия воспитателя летят в тартарары…
В подразделение связи, где служит сейчас капитан Аничкин, перевели с заставы «трудного» человека — рядового Балягина. Аничкин воспринял это без особого восторга: кому интересно получать такое «пополнение»? Но к встрече подготовился основательно.
Перво-наперво выяснил, есть ли в подразделении земляки Балягина. Оказалось, есть. Ефрейтор Анисимов, коммунист. На первую беседу пригласил обоих.
Балягин вошел, небрежно доложил, присел на краешек стула, словно подчеркивая, что долго выслушивать «мораль» у него нет особого желания. Мельком взглянул на грудь Анисимова: знак «Отличник Советской Армии», знак специалиста первого класса. И наверное, в карточке ни одного взыскания, хоть икону пиши.
Ну и пусть! А он, Балягин, каким был, таким и останется. И никому не удастся «лепить» из него что вздумается. Интересно, с чего начнет этот капитан? Сейчас будет долго и надоедливо перечислять его, Балягина, нарушения и доказывать, что это несовместимо, и так далее. Небось, все уже разузнал о его, Балягина, прошлых грехах.
— Между прочим, ваш земляк, горьковчанин, — Аничкин кивнул на Анисимова.
Балягин нахмурился. Еще раз скользнул взглядом по груди земляка. Ну и хитер капитан, специально привел этого Анисимова, мол, сравнивай, сопоставляй, кто он, а кто ты.
— Все, что было в прошлом, забудем, — сказал Аничкин.
— Посмотрим, — уклончиво сказал Балягин.
Аничкина взорвало, но он собрал всю волю, чтобы сдержаться. Терпение, бывший минер, терпение!
— Посмотрим, — в тон Балягину повторил Аничкин.
Таков был этот короткий разговор, разговор без угроз, без напоминаний о прошлом, без призывов стать на правильный путь.
— Крутой характер, самолюбивый, — сказал Аничкин Анисимову, когда Балягин вышел. — Надо помочь. Но без спешки, продуманно. И знаете что? Пойдем на известный риск — попробуем лечить смехом.
Через неделю Балягин вступил в пререкание со старшиной. Получил наряд вне очереди. В личное время, когда никого в помещении не было, притащил ведро с водой, тряпку. Закрыл дверь, чтобы не было «наблюдателей», и принялся мыть пол.
— Давай, давай, братишка, — просунулся в дверь балагур Блохин. — Надраивай, я люблю, когда чисто, уютно и мухи не кусают.
Балягин запустил в него мокрой тряпкой, но тот успел увернуться.
Ничто так не влияло на Балягина, как шутка, ирония, смех. Стараясь не подавать виду, что шутки сослуживцев бесят его, он мысленно давал слово вести себя так, чтобы выбить почву из-под ног остряков.
Долго держался. Но однажды произошел срыв. Вернулся из городского отпуска вовремя, доложил, что все в порядке. А на койке, в укромном уголке, «раздавил» четвертинку.
Утром узнал: рота поднималась по тревоге, а он, Балягин, спал беспробудным сном.
— Построились мы, у всех лица серьезные, — рассказывал ему Анисимов, — а как увидели тебя, услышали твой храп — за животы похватались…
Балягин покраснел, отвернулся. А потом, улучив удобный момент, подошел к Анисимову.
— Больше надо мной смеяться не придется. Так и передай капитану. И не думай, что только ты способен награду заслужить. Вот наказание отбуду и тогда…
«Молодец, наконец-то берешься за ум», — хотелось сказать Анисимову, но он не сказал этих слов. Лукаво взглянул на Балягина и, удивительно точно копируя его, проговорил:
— Посмотрим…
И пожалуй, впервые за все время Балягин рассмеялся — чистосердечно, от души.
Хорошо помнит капитан Аничкин два этих случая, когда удалось «подобрать ключи» к людям. Когда сама жизнь помогла сделать это.
Не было здесь крика, шума, призывных речей, не было слезливого уговаривания и угроз.
Была простая человеческая агитация фактами, рожденными самой жизнью.