Письмо

Письмо

31 мая 1992 г.

Дорогой Том! Я опять в Афинах. Помните, я Вам звонила в феврале из Квебека, говорила об «Электре» в постановке Любимова для открытия огромного культурного центра «Мегарро» в Афинах. Они даже приурочили к открытию фестиваль, который так и назывался «Электра». Тут и балет Григоровича, и опера Штрауса «Электра», и наш спектакль. Премьеру сыграли 20 мая.

После Финляндии, где мы в Хельсинском городском театре играли, как всегда «Годунова», весь апрель репетировали в Москве «Электру». Трудный вопрос всегда в современных прочтениях трагедий – как играть хор, это ведь не опера. Хотя древние именно пели. Любимов пригласил балетмейстера из Белграда. Хороший мальчик, но талант не крупный, а значит будут «штучки». А в конце мая сыграли «Электру» здесь, в Афинах, сначала на малой сцене, а потом на большой. Меня хвалят. Назвали в статье «красной Электрой» (я в красном платье). Но играла, как всегда, больная. Воспаленье легких. Обычно, я стараюсь весной ездить в Крым из-за моих легких, а тут не получилось.

Играем несколько спектаклей. Я разбогатею. Суточные мне дают 35$, а за спектакль – больше. Местный миллиардер, который все это и организовал, подарил мне золотой браслет от Launinissa и предложил любую будущую работу в той же команде, т. е. с Любимовым и «Таганкой». Я предложила «Медею». Он дает деньги на постановку.

Я знала, что заболею, сорвусь. Так всегда бывает. Я не могу репетировать в «полную ногу». А Любимову без этого скучно, и он требует каждый раз полной отдачи. Я его предупреждала. И теперь – все по банкетам и гуляниям – а я до спектакля лежу, болею. Езжу по врачам.

И потом, трагедию надо играть холодно и отстраненно, с внутренним жаром, а не с внешним. Я недовольна. И плохое от этого настроение. Извините меня, Том. Тоска.

И еще я заметила такую закономерность в трех пьесах, которые играла:

Электра – Гамлет – Треплев;

Клитемнестра – Гертруда – Аркадина;

Эгист – Клавдий – Тригорин;

Хрисофемида – Офелия – Нина Заречная;

Воспитатель – Гораций – Дорн.

Закономерность в том смысле, что эти роли могли играть одни и те же актеры. (Электру в Древней Греции играли мужчины.) Но здесь дело не в поле, а в характерах. Хотя, может быть, и в поле тоже. Ведь муза трагедии – женщина. Значит, голос трагедии женский. «Голос колоссального неблагополучия» – как писал о Цветаевой Иосиф Бродский. Женщина более чутка к этическим нарушениям. И более целомудренна в этических оценках. Во всех этих крупных ролях – внутренняя честность. После катастроф стать другим человеком. Чище. Ведь принимать катастрофу можно как урок и искать, в чем была ошибка, а можно принимать эту катастрофу как неизбежность общего естественного хода явлений и поступков. Следовательно, Том, я могу сыграть все эти роли. Вот куда завернула, вот какая самонадеянная, скажете Вы. Обнимаю.

Алла.