Письмо

Письмо

20 марта 1993 г.

Том! Я в Токио. Конечно, гастроли «Таганки». Прилетели сюда в конце февраля. Летела с Любимовым в 1-м классе. По старой советской системе о рангах – мне не полагается, но сейчас – просто, видимо, лишний билет оказался. Полный самолет японцев и наших новых бизнесменов. Наблюдать за ними очень интересно. Рядом сидел какой-то в плохом свитере, но с огромным золотым кольцом, золотой цепочкой и браслетом. Есть не умеет, но всю дорогу пил коньяк. А в Москве, когда в Клубе работников искусств (так он странно называется, находится в центре города) отмечали старый Новый год (Вы знаете, что русские этот праздник отмечают шире, чем просто Новый год), был устроен аукцион, чтобы пощипать этих новоявленных миллионеров. Так вот черного живого петуха (этот год считается годом «петуха») один дурак купил за 16 тысяч долларов. Безумие.

У меня было очень напряженное начало года. С Терзопулосом (моим греческим режиссером) выпускали «Квартет» Хайнера Мюллера. Премьера прошла неплохо. Даже Любимов меня похвалил и дальше был со мною мягок. Не знаю – к чему это. Правда, я почти каждый день играла то «Электру», то «Федру», то «Бориса Годунова».

После концерта в Нью-Йорке в «Simphony Space», мне прислали хорошую рецензию. Вам она, наверное, не попалась, потому что была в русской газете. Больше хвалили меня, нежели Клер Блюм, но я думаю, что это национальная солидарность. Вообще, от поездки в Америку у меня осталось хорошее воспоминание, хотя, скажу по секрету, когда мы в Нью-Йорке встретились с Виктюком (он поставил со мной «Федру», если по мните) и с моим приятелем Вульфом, который здесь приглашен на семестр читать в университете русский театр – так вот, мы единодушно решили, что надо скорее бежать домой. Уж больно мы разные по двум сторонам океана. Исключение, пожалуй, Вы и, может быть Дэвид Идеен, наш продюсер.

Да, Том, все время забываю спросить – Вы прослушали пленку, которую я Вам записала: «Поэму без героя» и «Поэму конца»? Кто звучит лучше в моем исполнении – Ахматова или Цветаева?

В Токио у меня появился неожиданно поклонник – Кобо-сан. Он меня видел в Москве в «Трех сестрах» и в «Борисе», был восхищен, писал письма, а тут в первый же день ждал меня в холле гостиницы. Как-то тут на банкете после спектакля очень забавно японцы пели «Катюшу» и «У самого синего моря». Есть такая русская песня, по мелодике похожа на японскую, поэтому она им нравится.

Пригласили меня тут на чайную церемонию. Очень интересный ритуал. Но пить эту зеленую пенную гадость, которая называется зеленый чай, я могла только с пирожными, что, по местным обычаям, не полагается.

У меня почти каждый вечер спектакль, то «Борис», то «Преступление и наказание». Однажды после «Преступления» мы стоим на поклонах, и я вижу, как по зрительному залу плывет цветущая сакура. Это помощница Куросавы несла мне большую ветку цветущей сакуры в память о моем «Вишневом саде», который они видели в Москве.

Как-то днем я пошла с одним знакомым японским славистом в «Кабуки». Мы пришли на 2-е и 3-е представление. 1-е я проспала. Входим, был антракт, и публика сидела где придется с подносами и что-то ела. Во всяком случае, запах рыбы стоял ужасающий. А я терпеть не могу, когда в театре пахнет кухней. Но у них, когда закончился антракт, включились какие-то вытяжные устройства, и воздух стал чистым. В зале, когда началось действие, было довольно-таки шумно, но вдруг все замолкло, и на желтую дорогу слева вышел самурай, скрестил на груди руки и замер. Вдруг раздались аплодисменты. Я не заметила, чтобы что-то произошло. Спросила своего японца, а он мне: «Вы разве не заметили, как он собирал энергию?» – «Ну, предположим». – «А потом он так резко сдвинул брови, как до него в этой роли никто не делал». Я посмеялась. А публика ждала именно этого момента, как у какого-нибудь тенора в «La Scala» верхнее «до».

В Токио будем целый месяц. Меня приглашают сюда с «Квартетом» в сентябре. Я устала.

Все, Том. Бегу на спектакль. Обнимаю.

Алла.