2

2

С большим трудом в марте 1922 года Мацков добрался до Краснодара. Измотанный дальней дорогой, постоянной тревогой за свое нелегальное положение и подложные документы, он раздумывал, к кому же направиться и как объяснить свое появление в городе.

Из всех адресов он предпочел полученный от атаманши. На улице Пластуновской проживала ее сестра — Зинаида Никитична Беловидова. Поздним вечером Мацков постучался к ней. Она приняла его не с распростертыми объятиями, но предложила на время остановиться у нее, хотя и опасалась больше за себя, чем за пришельца. Уже в первый вечер, потушив лампу, в чуть протопленной комнате они вели тихий разговор, как два заговорщика, доверяя друг другу свои тайны, определявшие их дальнейшие взаимоотношения.

Беловидова поведала Мацкову о своей работе машинисткой в Кубсельхозсоюзе, где у нее были близкие знакомые и поклонники, бывшие офицеры, скрывающие свое прошлое. Они ее не выдавали как родственницу бывшего атамана. Этот негласный союз поддерживался еще и тем, что она оказывалась полезной для своих знакомых, выполняя разные их поручения. Об этом она намекнула с легкостью болтливой женщины, за что сразу не понравилась Мацкову, прислушивавшемуся к каждому шороху, но выбора у него не было.

Мацков опасался расспрашивать, что конкретно она имела в виду, хотя уловил ее осведомленность о некоторых уцелевших чинах из белогвардейского «Круга спасения Кубани». Этого ему было достаточно, чтобы осторожно поинтересоваться:

— Где мне найти Бориса Феськова?

— Феськова?.. Не знаю. Могу навести справки.

— У кого?

— У нашего начальника ночной охраны — капитана Мити Ждановского, моего хорошего знакомого. Его жена частенько забегает ко мне с разным рукоделием, чтобы прикрыть нашу связь. Я для него кое-что печатаю на дому. Митя — человек надежный.

Мацков знал Ждановского как однокашника по военному училищу, и у него чуть было не вырвался восторг от услышанного. Но он тут же спохватился и просил Беловидову не наводить справки через Ждановского, хотя поинтересовался, где живет Митя и как найти его контору.

— Можно попробовать устроиться к нему на работу, — предложила Беловидова. — У него там вся охрана из офицеров, всякого рода унтеров, подхорунжих и вахмистров. Они все горой за него…

Мацков слушал Беловидову, а сам уже продумывал, где ему встретиться с Ждановским — на работе или дома. Он еще раз попросил ее пока не говорить с тем ни о Феськове, ни о своем появлении, так как он прибыл на Кубань нелегально.

Беловидова была несколько удивлена такой осторожностью Мацкова, но промолчала и стала расспрашивать о сестре и Букретове, не скрывая своей зависти тому, что им удалось выбраться за границу из кошмарной России.

— Ах, как бы я хотела быть там вместе с ними, — откровенно высказалась она. — А что же вас оставили? Сестра столько мне рассказывала о вас…

— Приказ, милая Зинаида Никитична, приказ… Да и судьба, — вспомнив, как все неожиданно изменилось для него в Батуме, сказал Мацков. — От судьбы никуда не уйдешь.

Разговор незаметно перешел к былым временам, увлечениям, которые пришлось оставить, так как смута, охватившая Россию, все перепутала в жизни благородных людей, к которым они себя причисляли, остались одни воспоминания. А еще недавно Беловидова посещала литературный салон своей знакомой актрисы, где молодые поэты читали стихи, от которых она летала как на крыльях. Да и сама как-то незаметно увлеклась русскими сонетами, о которых много говорила, стремилась обратить на себя внимание своей оригинальностью.

Беловидова обхватила голову руками, помолчала, словно отрешаясь от всего земного, и прочла наизусть:

Все осталось томительным мгновеньем;

Мятежно верю зову вечной воли.

Хочу, чтоб ты горел моим гореньем!

Хочу иной тоски и новой боли.

— Вам, мужчинам, не понять этой боли, — добавила она.

От сестры Беловидова знала, что Мацков тайком пописывал стишки, но не надеялась, что до него дойдет ее настроение.

— Великолепно! — восторженно сказал он. Откинув голову, он что-то припоминал, затем ответил ей словами, которые отыскал в своей памяти, и удивил ее:

Играет ветер тучею косматой,

Ложится якорь на морское дно,

И бездыханная, как полотно,

Душа висит над бездною проклятой.

Беловидова словно очнулась. Стихи усилили ее боль от безысходности своего положения в этом мире. Она уставилась на гостя пронизывающим взглядом, все так же крепко сдавливая ладонями виски. Вдова Беловидова была еще молода, но считала, что жизнь прошла, и поэтому все крайности, которые она позволяла себе в минуты отчаяния, тут же сама и оправдывала внутренним монологом, как молитвой перед неизбежной кончиной. Ей почему-то захотелось в эти минуты переодеться в длинное платье из вишневого панбархата, в талию, с длинным рукавом, слегка собранным у плеча, с воротником стойкой, и покружиться в упоительном вальсе с мечтательным офицером. А потом хоть потоп…

Мацков сидел перед ней уставший и никак не был похож на того офицера, который ей представлялся, да и мысли его заняты совсем другим. В беспросветной тьме мартовской ночи он не увидел, как по ее лицу скатились слезы, которые она тут же смахнула, решительно встала, сказав, что утро мудренее вечера…

Встреча с Ждановским, к которому Мацков пришел под предлогом поступления на работу, ничего хорошего не дала.

Однокашник не только был удивлен рискованному его появлению, но и в назидание грубо высказал несколько советов по части конспирации.

— Пойми же ты, дурья твоя голова, что ЧК разгромила «Круг». Феськов и многие другие арестованы. Извини, но принять тебя на работу не могу, потому что новый человек сразу же привлечет внимание и начнут копаться — кто ты и откуда такой взялся. Бывает, что я сам дома не ночую…

— Что же мне прикажешь делать?

— Ты кто? — спросил его в упор Ждановский.

— Как кто? Подполковник Мацков Василий Леонтьевич, адъютант.

— Ну и наивный же ты, братец, ничему не научился… Впрочем, не обижайся — все штабные на один фасон. Букретов давно не атаман, никакой ты не адъютант и не подполковник. Ты теперь только гражданин Мацков и даже не можешь называть себя своим собственным именем, которым тебя окрестили.

Мацков кое-что понял после этого разъяснения и сказал тихо:

— Я Зимин Александр Иосифович…

— Вот, вот… Советую с этого везде начинать.

Мацков тут же показал документы на имя Зимина, но и после этого Ждановский продолжал ему разъяснять, что время открытых выступлений против Советов прошло, хотя станичники и недовольны продразверсткой. Советы это учитывают и разрешили частную инициативу, организуют кооперативы.

— Значит, ты за Советы?

Ждановский ядовито улыбнулся такой прямолинейности интеллигентного Мацкова. Ему не понравился этот упрек, но он сдержал себя и сказал:

— Надо выждать. Посмотреть… А пока помогать тем, кто в горах и в плавнях, находить преданных людей, поддерживать в них дух «ледяного похода». Если ты пришел ко мне за советом, то ничего другого не могу предложить, кроме как уходить к зеленым и как можно быстрее, иначе тебя поймают, как куропатку.

В планы Мацкова не входило связываться с зелеными. Он намеревался как можно быстрее вернуться к Букретову, но для этого нужно было все же собрать кое-какую информацию о положении на Кубани и поэтому беседу с Ждановским пришлось продолжить.

— А твои идут к зеленым? — поинтересовался Мацков, имея в виду его подчиненных.

— Недавно я пригласил одного сотника и хотел ему поручить ходку к Рябоконю. Кое-что передать… Подвожу его издалека к этому поручению. Знаешь, что он мне ответил?

Мацков даже рот раскрыл в ожидании.

— «Я занимаю приличное место, — говорит он мне. — Службой дорожу. Я идейный кооператор, а посему мне Соввласть приемлема. Она в самых широких объемах проводит в жизнь и развивает кооперацию». Это говорит сотник! Ясно? Пришлось взять грех на душу. Послали мы его в «командировку». Чрезвычайка все же заметила, ищет…

— Ну а как можно оценивать наши отряды в горах? Их боеспособность, оружие, боеприпасы? — допытывался Мацков.

— Я замыкался на Феськове. А вообще, устраивают фейерверки в станицах, — улыбнулся Ждановский. — Отправляйся к Рябоконю, все узнаешь. Правда, за ним ЧК гоняется, но волков бояться — в лес не ходить.

Про себя Мацков отметил, что его устраивало исчезновение Феськова. Это освобождало адъютанта от главного поручения Букретова, а к Рябоконю никаких заданий он не получал и не собирался пробираться к нему.

Мацков и Ждановский договорились еще встретиться. Прощаясь, адъютант извинился за визит, дав понять, что у него другого выхода не было, поблагодарил однокашника за дельные советы. Затем поторопился к Беловидовой, прожил у нее еще больше недели, покидая ее жилище только для того, чтобы послушать на улице кубанские новости, которыми он стремился запастись для доклада Букретову.

Пришел день, когда торопившийся с отъездом Мацков пришел к выводу, что больше он ничего добыть не может, в России его ничто не удерживает и ему пора отправляться в Константинополь. Об этом он доверительно поделился с Беловидовой и поинтересовался, не знает ли она надежных людей, которые могли бы оказать ему содействие в его планах. Зинаида Никитична вначале хотела связать его условием, что он возьмет ее с собой, но потом одумалась. Мацков показался ей не тем человеком, которому можно было целиком вверить свою судьбу. Беловидова дала ему адрес своей школьной подруги Эллы Данассис, балерины, выступавшей в портовых питейных заведениях Новороссийска перед иностранными моряками. По слухам, гречанка пользовалась большим успехом. Ее отец служил переводчиком в порту, бывал на иностранных судах и поэтому, как представлялось Беловидовой, мог помочь Мацкову.