15

15

Улагай прозябал в Марселе. Он все еще никак не мог смириться со своим положением безработного, бежавшего на чужбину. Генерал, так привыкший повелевать, оказался без войска. Оставалось размышлять на досуге о том, как провалился десант на Кубани.

То были тяжкие воспоминания, они преследовали его, как кошмарные видения. Улагай не хотел признаться даже самому себе, что затея с десантом была заранее обреченной на провал авантюрой, стоившей многих жертв тем, кто в ней участвовал.

В своем далеком от России пристанище генерал слабо представлял положение дел на Северном Кавказе. Казачество, захваченное бурными переменами, ломавшими вековые устои, начинало строить новую жизнь, а он даже мысли не допускал, что станичники и горцы от него отвернулись навсегда.

Правда, в Марсель долетали слухи, что на Дону и Кубани есть еще сотники, есаулы и всякого рода хорунжии, которым не по душе Советы, и они рыскают по станицам и хуторам с обрезами, убивают активистов, но как до них дотянуться, организовать их и поднять на восстание — генерал ломал голову. Ему льстила иллюзия своей занятости, мысленно он разрабатывал планы похода на Северный Кавказ, подыскивал верных ему людей, назначал и смещал, формировал части. Прогуливаясь вечерами по городу, тоскливо вспоминал близких людей, оставшихся на Северном Кавказе, которым он верил до сего дня. Недалеко от Анапы проживала его родственница Меретукова Гошсох, другие родственники разбросаны по всей Черкесии. Улагай не исключал использования своей многочисленной родни, когда в этом возникнет необходимость. Правда, Гошсох уже старая, но у нее в Турции братья, на которых, как он считал, можно положиться. Один из них служил в армии, возглавляя русский сектор турецкой разведки в Константинополе. В своих планах Улагай отводил ему важное место. Но главная, конечно, надежда на казачество, с которым нужна связь.

…И вдруг к нему, как с того света, явился молодой человек с рекомендациями от Жоссе и Погорского и с донесением на измятой, потертой бумаге, написанным Малогутием карандашом и не по форме.

Надо бы радоваться такой оказии, а Улагай встретил посланца из России крайне настороженно, хотя перед ним спокойно стоял чернобровый и смугловатый человек с определенно кавказскими чертами лица, которые для Улагая значили многое. Кроме того, внушали доверие и подробные ссылки пришельца на его константинопольские связи с французами и монархистами, которые были хорошо известны генералу. Молодой человек долго рассказывал о положении на Северном Кавказе, о настроениях среди казаков, о том, что на Дону и Кубани остались еще казаки, которые не забыли генерала и вот послали к нему за советами и инструкциями…

Генерал с удивлением слушал необычного собеседника, назвавшегося Гуляевым Николаем Васильевичем. Потом стал допытываться: каким образом оказалось у него донесение Малогутия и как ему удалось выехать в Константинополь, кто его послал к нему?

— Имейте в виду, господин Гуляев, что вы находитесь во Франции, и если вздумаете морочить мне голову, то России вам не видать как своих ушей, — пригрозил ему сразу Улагай.

Такая ситуация была предусмотрена планом чекистской операции, а Гуляевым отработана не раз взвешенная линия поведения в беседах с генералом. Каких только каверзных вопросов не задавал ему Крикун на тот случай, если его кто-то заподозрит и начнет подобный разговор. Учитывалось и нетерпение Улагая, с которым тот ждал донесений с родного Кавказа от заброшенных на Кубань полковников. Правда, почти никто из них не возвращался и редко доносил о положении дел. Прибытие Гуляева с донесением Малогутия обрадовало Улагая и насторожило.

— Господин генерал, я к вам прибыл, рискуя жизнью, и только за советом, — твердо сказал Гуляев. — Меня послали к вам и к Вдовенко, а не к кому-то другому. Нам от вас ничего не нужно, кроме руководства теми силами, которыми мы располагаем среди казачества.

— Кому это «нам»? — резко оборвал его генерал.

— Организации, которую я имею честь представлять.

— Организация?.. Может, соизволите назвать эту организацию?

— Нелегальная казачья организация, господин генерал. В ней соединяются подполье в городах и станицах и вооруженные люди в горах. У истоков ее возникновения стоят ваши люди. Доказательством этому — отчет, который я вам привез. Филиалы организации имеются в Ростове-на-Дону, Екатеринодаре, Пятигорске, станице Славянской и в других местах. Это небольшие законспирированные ячейки по три — пять человек. Нам приказано ждать сигнала. Мы ждем. Живем в неведении. Мы хотели бы знать: сколько ждать и что нам дальше делать? Нам нужны и материальные средства. Добывать оружие и боеприпасы становится все труднее. Думаю, вы согласитесь, что подпольная организация должна иметь более четкие инструкции. В противном случае само слово «организация» теряет свой смысл, не говоря уже о ее деятельности.

Гуляев еще раз повторил, что в горах действуют разрозненные группы белого движения, которые совершают набеги на близлежащие станицы.

— Я понимаю, что добывание продовольствия — явление неизбежнее, так как в лесу есть нечего. Но надо же что-то делать. Нельзя же допускать, чтобы наше движение, с таким трудом созданное, выглядело в глазах населения бандитским.

— Что вы предлагаете?

— Я полагал бы установить связь с группами, призвать к порядку чинов, которые их возглавляют.

— Призывайте, кто вам мешает?

— Господин генерал, я на это не имею никаких полномочий. Кто я? Нужен авторитет, которым являетесь вы. Я недавно оттуда и знаю, что говорю.

Гуляев, выполняя данные ему инструкции, стремился уточнить, имеет ли Улагай связь с бандитскими группами, и, если имеет, заручиться его полномочиями для связи с ними. Но Улагай не торопился раскрыть карты Гуляеву. Николай Васильевич не опасался разговора на эту тему. Больше его беспокоил возможный вопрос: как ему, курьеру из России, удалось отлучиться из Константинополя во Францию? Это было довольно уязвимым местом в легенде. Приготовленные Гуляевым и Крикуном ответы вряд ли могли убедить Улагая. К счастью, таких вопросов пока не последовало. Возможно, потому, что Гуляев в беседах не оставлял генералу пауз для размышлений. Судя по выражению лица, Улагай с доверием принял сообщение о твердом намерении Сеоева бороться с большевиками на Тереке. К тому же подробности бандитской жизни и пароль были неопровержимым доказательством, что Гуляев является доверенным человеком Сеоева. И Улагай вынужден был с этим считаться.

— Так что же вы хотите? — спросил Улагай так, как будто он ничего и не слышал от Гуляева.

— Почему я?

— А кто?

— Организация верных вам людей.

Улагай уставился на Гуляева и долго в упор смотрел на него немигающими жестокими глазами. Гуляев чувствовал на себе леденящий взгляд, словно перед его глазами поблескивал острый клинок. Надолго запомнилась ему эта немая сцена. Генерал так больше ничего и не сказал ему, оборвав разговор на полуслове, и покинул номер гостиницы, где они встретились. Оставаясь под пристальным наблюдением верных Улагаю людей два долгих дня, Гуляев жил в неведении, не зная чем заняться в незнакомом городе и как поступить, если к нему вообще больше не придут. Воспользовавшись рекомендациями Жоссе, он решил посетить адресата, показывал видимость полного разочарования и порывался к отъезду. Произносил везде на французском:

— И зачем только приехал?

На третий день, как только до генерала дошли настроения Гуляева, он начал действовать, но на этот раз состоялась уже не простая беседа, был настоящий допрос в присутствии неизвестного Гуляеву полковника, фамилию которого Улагай назвал не сразу. Гуляев, однако, удачно разыграл оскорбленное самолюбие и сослался на капитана Жоссе, который понял его лучше, чем соотечественники. И стал корить себя безбожно: зачем только приезжал?!

— Познакомьтесь, господа, — наконец сказал Улагай.

Николай Васильевич облегченно вздохнул. Эти два слова и были переломными в напряженной перепалке между ним и Улагаем.

— Гуляев.

— Полковник Урумов.

— Полковник поедет с вами, чтобы на месте проинструктировать вашу организацию — отряды Сеоева и Малогутия. На этот счет он получил от меня необходимые инструкции. Урумову я верю, как себе. Передайте Малогутию мои поздравления по случаю присвоения ему чина войскового старшины. Минуя чин есаула. Он достоин.

Урумов, пожилой, болезненного вида кавалерист, молчал, а Улагай много говорил. Ему хотелось охватить все.

— На Кубани работают мои люди, — под конец сказал генерал, — вы будете с ними соприкасаться через краевой фланг. Полковники Орлов и Козликин должны действовать сообща, а также поддерживать связь с Сеоевым. Сеоеву передайте, чтобы и он не уклонялся от связи с Орловым и Козликиным. Каждая группа должна действовать на определенной ей территории. Орлов и Козликин в Баталпашинском отделе, а Сеоев в Осетии и на Тереке. Они должны закрепиться на этих местах, а потом уже приступить к подготовке восстания. Таково мнение Терского правительства.

Прощаясь с Гуляевым и напутствуя его, Улагай не удержался и от поучений:

— Казак — это чисто российское явление, и с ним надо уметь ладить, как это с успехом делал совсем недавно я. И не беда, если казак посчитает ребра комиссару или отберет у него все до иголки. В такой свалке, как в России, мы казакам можем многое простить. Казаки — народ особый. Вот в Турции мне пришлось слышать, как француз спросил одного казака: «Ах, как ты сильно намазал дегтем сапоги, прямо дышать нечем. Зачем ты это сделал?» — «Запах дегтя для меня, — отвечал ему казак, — шо тоби пахучий турецький табак».

Гуляев молча слушал. Он убедился, что Улагай не терпел даже самых малых возражений. Свою миссию Гуляев считал выполненной. С ним ехал в Россию эмиссар Улагая. Об этом думал Гуляев, стоя перед Улагаем, а тот все рассуждал:

— Перед пасхой думаем собрать в Марселе казаков-эмигрантов на вечеринку и организовать их в станицу. Назовем ее Марсельской.

* * *

Накануне Улагай встретился с комендантом эмигрантского лагеря в Марселе Беком и попросил его организовать отправку в Россию на пароходе двух человек, минуя официальные оформления документов. Бека учить этому не приходилось. Он уже не раз занимался подобными операциями и был целиком в курсе дел, так как совмещал должность коменданта лагеря и, по старой привычке, контрразведывательные функции среди русской эмиграции. Бек связался с французской полицией, где его хорошо знали не только как коменданта, но и как человека, занимающегося переправкой нужных людей в Советскую Россию. У него всегда был на примете какой-нибудь хорунжий, есаул или подъесаул, который мог согласиться на любую работу.

Урумов и Гуляев без всяких осложнений прошли на пароход.

— Ни пуха ни пера, — сказал им тихо у трапа Бек.

— К черту, — ответил Гуляев.

Бек стоял на пристани и ждал, пока от причальной стенки отошел пароход. Глядя на него, Гуляеву пришли на ум слова Смиренина, сказанные им в Новороссийске, при прощании: «Россия без них обойдется, а они без России нет. Не забывайте этого изречения великого писателя. Оно вам пригодится там».

Гуляев часто выходил на палубу и всматривался в морскую даль. Родные берега были еще далеко. Урумов в каюте заметно нервничал, ворчал и удивлялся спокойствию своего спутника, которого он называл не иначе как молодым человеком. В то время Гуляеву еще не было и тридцати. Собираясь в командировку, он намечал осмотреть достопримечательности Константинополя, древнего города на берегах Босфора. Но, пожалуй, кроме храма святой Софии, султанских дворцов и мечетей, больше ничего не видел. С тяжелыми думами он ходил по лабиринту константинопольских улиц, насмотрелся вдоволь на бедность и нищету простого люда, соблюдавшего законы шариата и мусульманский месячный пост рамазан. Нередко ему приходилось обходить турка, молящегося на коврике там, где его застало время намаза.

Урумов, поджидавший Гуляева в каюте, поинтересовался, что тот видел на палубе.

— Ничего, кроме бесконечного моря. Кругом — вода, как говорится. Но скоро уже покажутся берега.

— Море можно наблюдать и в иллюминатор, — сказал Урумов кисло.

— В иллюминаторе совсем не то море, какое оно с палубы. Какая ширь, какая сила, какая стихия! Помните у Пушкина?..

— На палубе сквозняк. А у меня ишиас, молодой человек, — не стал слушать рассуждения Гуляева полковник.

— Сквозняки охватили и Турцию. Вы не задумывались, господин полковник, над тем, что и в Турции революция выбросила Антанту? Казалось бы, Антанта защищает турок, а турки попросили ее убраться. Россия дала пример и туркам, не правда ли?

— Молодой человек, когда я слышу такие рассуждения, я всегда вспоминаю, что у нас своих забот предостаточно, и мне нет никакого дела до турок, — с некоторым раздражением отвечал Урумов.

— Господин полковник, извините. Мне хотелось только услышать от вас мудрое слово. Я, пожалуй, пойду все же на палубу. Ужасно хочется не пропустить появление на горизонте берегов Кавказа.

Подставляя лицо свежему морскому ветру, Гуляев подолгу оставался на палубе, радуясь ни с чем не сравнимому чувству — возвращению домой.