§ 2. Превращение религиозного фактора в национальный

Завершая раздел о борьбе за власть и обосновании прав на трон в условиях иностранного владычества, считаем целесообразным рассмотреть несколько примеров того, как узурпаторы, приходившие к власти с помощью различных факторов легитимации, затем превращали их в национальный, чтобы повысить свой авторитет среди подданных. Подобные действия были актуальны, во-первых, именно в условиях национально-освободительной борьбы, во-вторых, для лиц нечингисидского происхождения.

Борьба кашгарских ходжей за трон в XVIII—XIX вв. Выше мы уже достаточно подробно описали процесс прихода к власти в конце XVII в. кашгарских ходжей, которые уже в середине XVIII в. были вынуждены признать вассальную зависимость от империи Цин. Однако, когда враждебные Китаю черногорские ходжи были изгнаны из Восточного Туркестана, и на троне оказался лояльный маньчжурам белогорец Бурхан ад-Дин-ходжа, в кашгарской политике произошли существенные изменения. Понимая, что сильно проигрывает по сравнению с изгнанными противниками, ставленник Китая решил напомнить своим подданным о своем происхождении от почитаемых святых и… призвать население к борьбе против своих прежних покровителей – китайцев. Это было тем проще сделать, что китайцы являлись «неверными», следовательно, борьба с ними должна была стать общим делом всех мусульман Кашгарии – независимо от того, сторонниками какой династии ходжей они являются. В результате в 1758 г. белогорские ходжи сумели превратить религиозный фактор в национальный и возглавили восстание против империи Цин. Однако уже в 1759 г. восстание было подавлено, Бурхан ад-Дин и его брат Хан-ходжа бежали в Бадахшан, где их в том же году убил местный правитель Султан-шах – за эту услугу китайские власти еще долго выплачивали его потомкам, бадахшанским шахам, специальную пенсию [Валиханов, 1986б, с. 145, 191; Григорьев, 1861, с. 33–34, 146–148 (примеч. 86); Ходжаев, 1982, с. 167–170; Boulger, 1878, р. 48–49; Imbault-Huart, 1895, р. 90–96].

Наверное, действия ходжей были в принципе правильными, поскольку население Кашгарии, или Восточного Туркестана (или Синьцзяна, как этот регион именуется сегодня), издавна характеризовалось разобщенностью и отсутствием четкой этнической и национальной идентичности (см., напр.: [Newby, 1996; Brophy, 2011; Thum, 2012b]). Более того, в силу давнего влияния мусульманского духовенства на все сферы жизни государства и общества Восточного Туркестана (особенно после установления теократической монархии ходжей) четко отделить светскую власть от религиозной было практически невозможно [Newby, 1998, р. 284]. Таким образом, фактически по умолчанию опора на религиозный фактор становилась едва ли не единственным средством признания законности претендента на власть. Другое дело, что у них не хватило ни войск, ни времени, чтобы эффективно использововать этот фактор, почему они и потерпели поражение.

Большинство ходжей погибли во время восстания, из семи сыновей Бурхан ад-Дин-ходжи уцелел только один, Сарымсак (Саали-ходжа), многочисленные потомки которого нашли убежище в Коканде. Китайцы прекрасно понимали, насколько важна роль ходжей как потенциальных предводителей антицинского движения. Поэтому они уступили Кокандскому ханству право сбора отдельных пошлин в Восточном Туркестане и предоставили ряд дополнительных привилегий – исключительно за то, чтобы ханы Коканда установили надзор за ходжами и не допускали их попыток вернуть себе трон Кашгарии [Валиханов, 1986б, с. 191].

Однако время от времени отношения между Кокандом и империей Цин осложнялись, и тогда ханы использовали ходжей как средство давления на Китай. В течение 1820–1860-х годов сыновья и внуки ходжи Сармысака раз за разом предпринимали попытки свергнуть цинское господство в Восточном Туркестане и восстановить свою власть. И как ни странно, хотя раз за разом терпели поражение, при очередной попытке вновь находили большое количество сторонников, которых вели на борьбу против китайцев. Несомненно, такую тенденцию можно объяснить исключительно тем, что ходжи были символом религиозной борьбы, в глазах населения Кашгарии являвшейся также и борьбой против иностранного владычества – владычества «неверных» китайцев. Не случайно в исследовательской литературе этот период характеризуется как «джихад ходжей» [Tian, 2012, р. 115].

Так, в мае 1826 г. Джахангир (Джангир) – ходжа б. Сарымсак, за несколько лет до этого бежавший в киргизские степи из-под надзора кокандского хана, который не пожелал поддержать его идею «священной войны» в Восточном Туркестане [Kim, 2004, р. 24], практически без боя захватил Кашгар, при ликовании народа был провозглашен правителем с титулом Сайид-Джахангир-султана и восстановил мусульманские институты управления по кокандскому образцу. Проводя сравнительно либеральную внутреннюю политику, он сумел обеспечить себе поддержку практически всего населения государства, включая даже тех, кто ранее целиком стоял на стороне цинских властей. А мусульманское население других областей, все еще контролировавшихся маньчжурами, готовило заговоры в пользу ходжи. Джахангир-ходжа также пытался создать коалицию из мусульманских государей Центральной Азии против империи Цин, однако сумел добиться только присылки отряда из Коканда. В 1827 г. китайское войско численностью в 70 тыс. человек вступило в пределы Кашгарии. Но хотя ходжа смог выставить до 200 тыс. воинов, они не имели достаточного опыта войны с регулярной китайской армией, были плохо вооружены. Тем не менее Джахангир, подобно своему деду Бурхан ад-Дин-ходже, объявил газават и призвал всех «правоверных» выступить против иноземцев. В первом же сражении ходжа был разгромлен, но не сложил оружия: он бежал к киргизам и в 1828 г. во главе их конницы сумел даже разгромить одно из китайских воинских соединений. Однако вскоре один из кашгарских наместников, преданный маньчжурам, изменническим образом захватил ходжу, который был брошен в тюрьму и через несколько лет предан казни [Валиханов, 1986б, с. 150–154; Коншин, 1902, с. 5–27; Boulger, 1880, р. 65–68; Newby, 2005, р. 95–123].[149]

Следующая попытка ходжей вернуть власть в Кашгарии была предпринята уже не по их собственному желанию, а по прямому указанию кокандского хана. В 1829 г. Мухаммад-Али-хан, стремившийся распространить свое влияние на Восточный Туркестан, вызвал из Бухары Мэд (Мухаммад) – Юсуф-ходжу, старшего брата Джахангир-ходжи, и отправил его на завоевание Восточного Туркестана, бросив при этом клич ко всем правоверным мусульманам помочь кашгарским единоверцам освободиться от китайского ига. В результате в сентябре 1830 г. Мэд-Юсуф-ходжа выступил на Кашгар во главе армии кокандцев, ташкентцев, горных таджиков и кашгарских эмигрантов, достигшей общей численности 40 тыс. человек, причем во главе ее стояли высшие ханские военачальники. То есть на этот раз Кокандское ханство под предлогом помощи единоверцам прямо заявляло о своем вмешательстве во внутренние дела империи Цин, признавая права белогорского ходжи на кашгарский трон.

Как и его брат, Мэд-Юсуф-ходжа с триумфом вошел в Кашгар и был провозглашен правителем, а кокандские военачальники в ближайшие же дни захватили Янысар, Яркенд и Хотан, причем действовали настолько решительно, что китайские войска даже не решились сразу оказать им сопротивление. Казалось, совместные действия двух мусульманских государей – кокандского хана и кашгарского ходжи – позволили вырвать Восточный Туркестан из рук китайцев. Однако далеко не все среднеазиатские правители разделили идеи священной вой ны с иноверцами: в самый разгар восстания в Кашгарии на границы Кокандского ханства обрушились войска Бухарского эмирата, и кокандским войскам было приказано вернуться в ханство. Мэд-Юсуф-ходжа, не обладая отвагой брата, не стал дожидаться ответных действий китайцев и поспешил в Коканд, пробыв на троне предков всего три месяца [Валиханов, 1986б, с. 155–156; Григорьев, 1861, с. 35–39; Коншин, 1902, с. 28–37; Boulger, 1880, р. 69].

Начиная с 1842 г. Кокандское ханство сотрясали внутренние смуты и междоусобицы, ханы – ставленники разных кланов менялись на престоле каждые два-три года. Естественно, в таких условиях Коканду было не до помощи Кашгарии в борьбе с Китаем. Не могли кокандские власти допустить и самостоятельных действий ходжей, поскольку это ухудшило бы и без того непростые отношения с империей Цин. Однако как раз в это время на политическую сцену выступило следующее поколение белогорских ходжей, которые, в свою очередь, решили попытать счастья.

В 1847 г. началось движение, получившее название «бунта семи ходжей»: именно столько потомков Аппака вторглось в Кашгарию с намерением вернуть наследие предков. Главными их предводителями стали три сына Мэд-Юсуф-ходжи – Мухаммад-Амин-ходжа, более известный под именами Ишан-хан-тура, и Катта-хан (старший хан) и его братья Вали-хан-тура и Кичик-хан-тура. Судя по приставке «тура», которая традиционно принадлежала только потомкам Чингис-хана,[150] претенденты считали себя не только ходжами, но и «природными» ханами. Поэтому, подобно дяде и отцу, легко захватив Кашгар и несколько других городов, они, в отличие от старших родственников, не позаботились о привлечении симпатий населения и его поддержке. Первые же дни правления ходжей ознаменовались грабежами, их двор составили не представители местной знати, а выходцы из Коканда, а первым государственным деянием, которое они совершили, стало создание собственных гаремов. Соответственно, они упустили время, за которое можно было бы организовать оборону от китайцев, поэтому приход последних оказался для ходжей неожиданностью. Катта-хан узнал о выступлении китайцев, когда сам находился в походе на Яркенд; он тут же бросился обратно в Кашгар, однако жители города, недовольные предпочтением, которое правитель оказывал кокандцам, заперли перед ним ворота. Как и их отец семнадцатью годами раньше, ходжи поспешили под защиту Коканда [Валиханов, 1986б, с. 157–159; Ювачев, 1907, с. 964].

Несмотря на неудачный опыт трех братьев, кокандские власти продолжали покровительствовать им: с их помощью можно было продолжать оказывать дипломатическое давление на империю Цин и требовать у нее новых уступок в торговой и политической сфере (подробнее см.: [Newby, 2005, р. 153–183]). При поддержке кокандских ханов Вали-хан-тура сделал еще три попытки вторжения в Кашгарию, однако все они оказались неудачными: в 1851 г. он осадил Яркенд, но амбань, китайский наместник разгромил его и заставил бежать; а в 1855 и 1856 гг. Вали-хан-тура вместе со своим братом Кичик-ханом-тура даже не попали в Кашгарию, поскольку не смогли преодолеть маньчжурские пограничные пикеты [Валиханов, 1986б, с. 159; Boulger, 1880, р. 72] (см. также: [Бейсембиев, 2009, с. 315]).

Хотя сыновья Мэд-Юсуфа-ходжи явно утратили доверие населения в связи с их личными качествами и военными неудачами, они все же не отказались от борьбы за власть. Правда, когда во время следующего восстания, в 1857 г., Вали-хан вступил в Кашгар, он действовал уже не от имени себя и братьев, а от имени двоюродного брата – Бузрук-хана-тура б. Джахангир-ходжи. Это оказало надлежащий эффект, поскольку Бузрук-хан пользовался большим уважением в память о своем отце, а кроме того, не успел испортить себе репутацию, поскольку не участвовал в предыдущих авантюрах своих родственников. Однако, захватив от его имени Кашгар, Вали-хан стал править в нем сам и оставил по себе самую мрачную память. Еще во время восстания 1847 г., когда он владел городом Янысаром, то ознаменовал свое правление жестокими казнями, теперь же, когда в его власти оказалась вся Кашгария, масштабы его зверств также возросли. Вали-хан казнил представителей знати, торгового сословия и простолюдинов как за правонарушения, так и по собственному произволу. Сохранился, например, рассказ о том, что он отрубил голову сыну кузнеца, принесшего ему саблю, лишь для того, чтобы проверить остроту клинка. Кроме того, как и в 1847 г. он окружил себя кокандцами, стал заставлять местных жителей одеваться по ферганской моде и чаще посещать мечети, что также не могло улучшить отношение населения к нему. Наконец, Вали-хан-тура пристрастился к курению гашиша и, одурманивая себя, выдумывал все новые и новые жестокости. В том же 1857 г. им был казнен по подозрению в шпионаже прусский ученый и путешественник А. Шлагенвейт, судьба которого выяснилась лишь несколько лет спустя [Валиханов, 1986б, с. 162; Boulger, 1880, р. 214]. Из голов своих жертв Вали-хан-тура, по примеру Чингис-хана, Амира Тимура и их потомков приказал соорудить на берегу реки башню, которая росла едва ли не ежедневно.

Впрочем, интересно отметить, что, несмотря на все свои пороки, он прекрасно осознавал, что положение ходжи обеспечивает ему покорность и послушание подданных. И он не только злоупотреблял им, заставляя кашгарцев сносить свои беспричинные жестокости, но и мог использовать в политических и военных целях. Так, направив в поход на Яркенд своего военачальника Тилля-хана, он также объявил его ходжой (т. е. признал своим родичем), и население города открыло бы перед ним ворота без боя, если бы яркендский хаким не уверил горожан, что Тилля-хан – никакой ни ходжа, а сын мясника.

Естественно, такой правитель долго у власти оставаться не мог. Поэтому как только китайцы вступили на территорию Кашгарии, население не выразило готовности защитить Вали-хана-тура, и только очередная серия жестоких расправ заставила их приступить к обороне. Когда же китайцы достигли Кашгара, войска ходжи стали в массовом порядке дезертировать. Увидев, что воинов у него не осталось, сам Вали-хан-тура также бежал [Валиханов, 1986б, с. 159–164].

Последним правлением этот ходжа настолько подорвал собственную репутацию, что когда в 1864 г. он в очередной раз появился в Кашгарии, то местное население, которое «испытало много горя от ходжей», даже не дожидаясь китайских войск, выступило против него [Бейсембиев, 2009, с. 315]. Казалось, ходжам уже не суждено вернуться во владения своих предков, и даже их происхождение и религиозный авторитет не помогут им в этом.

Однако в том же 1864 г. в Восточном Туркестане началось мощное антицинское восстание, причем сразу в ряде городов, в каждом из которых был провозглашен собственный независимый правитель. В Куче дунганское население возвело на трон потомка почитаемого средневекового мусульманского святителя Рашид ад-Дин-ходжу, принявшего титул Хан-ходжи (в знак претензий не только на ханскую власть, но и на происхождение от пророка Мухаммада [Kim, 2004, р. 40, 62]); Уч-Турфан возглавил его двоюродный брат Бурхан ад-Дин-ходжа, Аксу – Джалал ад-Дин-ходжа, Хотан – Хабибула (Хаджи-падшах) [Ибрагимова, 1965, с. 52; Тихонов, 1948; Ходжаев, 1979, с. 26–30]. Можно было бы не упоминать всех этих правителей, большинство которых сошло с политической сцены уже в 1865–1867 гг., однако нельзя не обратить внимания на два момента. Во-первых, каждый из правителей именно себя считал главой всей Кашгарии и готов был воевать с другими, чтобы заставить их признать себя верховным правителем. Во-вторых, как видим, практически все новые правители имели титул «ходжа», хотя по происхождению не принадлежали ни к белогорцам, ни к черногорцам. Это заставляет предполагать, что правители-узурпаторы считали себя равными прежним правителям Кашгарии по статусу, а также – предводителями газавата, священной войны с «неверными», т. е. китайцами. Таким образом, они использовали опыт ходжей, старавшихся в свое время объединить население Кашгарии под своей властью, опираясь именно на религиозный авторитет. В глазах новых претендентов на верховную власть, оказывается, уже не надо было иметь происхождения от почитаемых мусульманских святителей (не говоря уж о крови рода Чингисидов), чтобы занять трон и, объединив подданных, повести их за собой на «священную войну» [Kim, 2004, р. 67].

Вскоре в Кашгарию прибыл известный среднеазиатский авантюрист – казахский султан Садык, сын мятежного хана Кенесары, боровшегося в 1830–1840-е годы с российскими властями в Казахстане. Садык вступил в борьбу с маньчжурскими войсками, но чтобы увеличить число своих сторонников, а заодно и придать легитимность своим действиям, он направил послание кокандскому хану (чьим подданным в то время номинально считался), прося прислать в Кашгарию кого-либо из белогорских ходжей. В результате в регион в начале 1865 г. был направлен Бузрук-хан-тура, номинально объявленный верховным правителем Кашгарии. Садык надеялся, что ходжа своим религиозным авторитетом сумеет объединить восставших жителей Кашгарии и позволит ему, Садыку, обрести от его имени всю полноту светской власти, надеясь, таким образом, в очередной раз использовать религиозный фактор как фактор национального объединения и закрепления собственной власти [Ходжаев, 1979, с. 31]. Однако роль фактического правителя Кашгарии кокандские власти отвели не Садыку, а кокандскому сановнику Якуб-беку. Казахскому султану пришлось смириться со своим положением, он подчинился Якуб-беку, однако вскоре взбунтовал против него часть войск, был разгромлен и бежал в Хиву [Бейсембиев, 2009, с. 316].[151]

Бузрук-хан-ходжа, по-видимому, прекрасно понимая, что реальной власти у него нет, даже не попытался стать национальным лидером Кашгарии. Формально именуясь ханом, он передоверил все дела Якуб-беку, тогда как сам, подобно своим родичам, поднимавшим восстания десятилетием ранее, вел образ жизни, весьма далекий от благочестивого. В его дворце день и ночь играла музыка, появлялись мужчины и женщины легкого поведения и т. д. Кроме того, он позволил вовлечь себя в заговор кипчакских и киргизских военачальников Кашгара против всесильного временщика, после раскрытия которого последние его сторонники были частично перебиты, частично изгнаны из Кашгара [Там же, с. 318; Моисеев, 2003б, с. 92–93].

На словах предупреждая ходжу о недопустимости подобного поведения, Якуб-бек втайне вел переговоры с его двоюродным братом – Ишан-ханом-тура, который вскоре прибыл в Кашгар и был торжественно провозглашен новым правителем, Бузрук-хану-тура же пришлось удалиться. Однако новый правитель скончался три месяца спустя, и хотя Якуб-бек на его похоронах изображал глубокую скорбь, в народе пошли слухи, что именно он отравил ходжу. Когда же еще через два месяца скончался и Вали-хан-тура, который вполне откровенно не ладил с Якуб-беком, то уже ни у кого не было сомнений в виновности временщика. Наиболее законным претендентом на престол оставался Хаким-хан-тура – сын Ишан-хана-тура, однако Якуббек избавился от него, отправив наместником в город Маралбаши, а затем – в Турфан [Веселовский, 1899, с. 98–100; Ресалэ, 1940, с. 132].

Некоторое время спустя Бузрук-хан-тура вернулся в Кашгар, вновь став номинальным ханом. Однако за время его отсутствия Якуб-бек успел продемонстрировать способность управлять самостоятельно, и его последующие завоевания, учитывая образ жизни и склонности ходжи, никто не пытался приписать номинальному хану. В результате в 1867 г. Якуб-бек фактически низложил Бузрук-хана-тура и заставил покинуть Кашгарию под благовидным предлогом совершения хаджа в Мекку [Тихонов, 1958, с. 111].

Последняя попытка белогорских ходжей вернуть себе власть над Кашгарией относится к 1877 г., когда после смерти Якуб-бека началась борьба за власть между его сыновьями. Хаким-хан-тура увидел в этих событиях возможность захватить трон, от которого его бесцеремонно отстранили 12 лет назад, и вмешался в борьбу. Несмотря на то что его родичи-ходжи уже успели себя дискредитировать как неспособные и неэффективные правители, у ходжи нашлись сторонники, которые провозгласили его правителем в ущерб Бек-Кули-беку, старшему сыну Якуб-бека. Ходжа обосновался в Аксу, куда вскоре подошел Бек-Кули-бек и, подобно отцу, сумел одержать победу над потомком белогорских ходжей, разгромив его и заставив бежать. Хаким-хан-тура добрался до Ташкента, где на некоторое время попал под арест русских властей, однако вскоре был выпущен и получил разрешение поселиться в Ферганской области, до конца жизни пользуясь уважением населения и живя на народные пожертвования как потомок прежних властителей Кашгарии [Веселовский, 1899, с. 107–108; Гаврилов, 1927, с. 8; Гедин, 1899, с. 316–317; Ходжаев, 1979, с. 99].

Следует согласиться с мнением, что белогорские ходжи в XIX в. не сумели преуспеть в своей деятельности, поскольку не пытались адаптироваться к изменившимся условиям, уповая на то, что их происхождение является главным основанием претензий на власть и должно привлечь к ним население всего Восточного Туркестана [Кадырбаев, 2006, с. 84]. Они не смогли эффективно использовать религиозный фактор, превратив его в фактор национального единства и освободительной борьбы против «неверных», поскольку, во-первых, не сумели предстать в глазах населения Кашгарии ревнителями его интересов, а во-вторых, постоянно соперничали за власть между собой. В результате уже с середины XIX в. они перестали считаться законными претендентами на трон, значительно уступая другим, не имевшим такого существенного фактора легитимации, как религиозный.

Восточный Туркестан (Синьцзян) еще в течение долгого времени оставался «болевой точкой» китайских властей: восстания против империи Цин, а затем – и против республиканского Китая поднимались здесь до середины ХХ в. – достаточно вспомнить, например, комульское восстание 1931–1934 гг., Восточно-Туркестанскую Республику во главе с Алиханом-тура, существовавшую в 1944–1949 гг., движение Осман-батыра, подавленное лишь к 1951 г. Причем предводители этих восстаний также использовали уроки своих предшественников, превращая религиозный фактор в фактор национальной борьбы. Последним по хронологии примером такого рода является провозглашение алтайскими казахами в 1943 г. Осман (Оспан) – батыра ханом в соответствии с древними обычаями, в том числе и поднятием на белом войлоке. Причиной присвоения ему такого высокого статуса стала его борьба за независимость всех китайских подданных, исповедующих ислам [Бенсон, 2005, с. 150].

Джунаид-хан: агент османского султана-халифа как вождь национально-освободительного движения. В какой-то мере более удачно сумел трансформировать религиозный фактор в национальный Джунаид-хан – последний монарх, вернее, диктатор Хивинского ханства. Выше мы уже упоминали, что этот вождь туркменского племени йомуд[152] начал свою борьбу за власть в ханстве, опираясь на фирман, выданный ему «повелителем правоверных» – турецким султаном, являвшимся также халифом. Однако уже в 1916 г. он стал использовать этот фактор для привлечения на свою сторону хивинского населения в борьбе против русских властей в Хиве, требовать их изгнания из ханства [Садыков, 1972, с. 176].

В какой-то мере его действия оказались эффективными: как и в Кашгарии, религиозное единство стало консолидирующим фактором в борьбе против иностранного сюзерена, исповедующего другую религию. Джунаид-хана активно поддерживало хорезмское мусульманское духовенство, традиционно обладавшее сильным влиянием на население [Тухтаметов, 1969, с. 87–88]. Поэтому узурпатор, находясь в эмиграции после поражения от российских войск в начале 1916 г., с большим интересом следил за событиями восстания в Средней Азии, выискивая возможность воспользоваться национально-освободительной борьбой в своих интересах [Восстание, 1960, с. 470, 474].

Таким образом, Джунаид-хан умудрился использовать религиозный фактор как национальный, одновременно привлекая к себе и население Хивинского ханства, призывая его к национально-освободительной борьбе, и иностранных покровителей-единоверцев – правителей Турции, Ирана и Афганистана, которые, демонстрируя поддержку ревнителю веры, на самом деле с готовностью вмешивались в дела Российской империи, стараясь ослабить ее центрально-азиатские владения. Любопытно, что Джунаид-хан, со временем все более и более становившийся исключительно агентом иностранного влияния в Хорезме, по-видимому, продолжал искренне верить в то, что является освободителем ханства от русского, а после 1920 г. – от советского владычества [Ниязматов, 2010, с. 460].[153] Вероятно, именно эта вера побуждала его не складывать оружия после свержения в 1920 г. и последующих многочисленных поражений и неудач и продолжать борьбу за престол вплоть до самой смерти в 1939 г. Примечательно, что его веру разделяли и многие представители родственного ему туркменского населения: еще в 1931 г. они поднимали восстание, обещая, что «в России Белый царь сядет на трон, власть в Туркмении примет Джунаид-хан» (цит. по: [Аннаоразов, 2013, с. 37]).