§ 1. Ближайшие родственники: Борджигины, потомки братьев Чингис-хана

Чтобы понять, почему потомки братьев Чингис-хана, начиная с середины XIV в., стали пытаться занять ханский трон в различных тюрко-монгольских государствах, оттесняя членов «золотого рода», необходимо впомнить события XIII в., когда были созданы первые прецеденты посягательств Борджигинов на трон Чингисидов.

«Дело» Тэмугэ-отчигина и восстание Наяна. В монгольской исторической хронике «Сокровенное сказание», традиционно датируемой 1240 г., описывается сцена выбора Чингис-ханом своего наследника, которым стал его третий сын Угедэй. В ответ на решение отца последний задал следующий вопрос:

А что как после меня народятся такие потомки, что, как говорится, хоть ты их травушкой-муравушкой оберни – коровы есть не станут, хоть салом обложи – собаки есть не станут!» И тогда Чингис-хан ответил: «Ну, а уж если у Огодая народятся такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни – коровы есть не станут, хоть салом окрути – собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не родится? [Козин, 1941, с. 186].[42]

Именно эта фраза Чингис-хана для его потомков, со временем ставших придавать любым изречениям своего родоначальника силу закона, стала основой принципа организации высшей власти в Монгольской империи и других чингисидских государствах: только прямые потомки Чингис-хана могли занимать ханский трон [Султанов, 2006, с. 20] (см. также: [Марко Поло, 1997, с. 245]).

Однако невозможно точно установить, когда именно этот принцип был официально введен в действие. Скорее всего, в первые годы после смерти Чингис-хана формального порядка наследования трона не существовало. Ханы избирались на курултае – съезде всех потомков Чингис-хана и монгольской знати, и даже прямое указание ханом своего потенциального преемника отнюдь не влекло непременную обязанность участников курултая избрать ханом указанного царевича, нося всего лишь «рекомендательный» характер [Султанов, 2006, с. 92]. Как мы помним, даже младший брат Угедэя, Тулуй, ставший регентом после смерти Чингис-хана и до избрания его преемника, не оставлял надежды занять трон, всячески затягивая проведение курултая и, следовательно, избрание Угедэя [Биография, 1965, с. 188] (см. также: [Султанов, 2001, с. 41]). Тем не менее авторитет недавно умершего Чингис-хана и влияние его ближайших сподвижников – исполнителей его посмертной воли были настолько велики, что Угедэй был избран новым монгольским ханом без особых споров и разногласий. Гораздо больше проблем возникло после смерти самого Угедэя (1241 г.), когда на трон предъявили претензии сразу трое его собственных потомков: старший сын Гуюк, второй сын Годан (якобы предназначенный в преемники Угедэю самим Чингис-ханом) и, наконец, Ширэмун, внук Угедэя, который сам хотел сделать его своим преемником. Пользуясь раздорами в ханском семействе, Туракина, вдова Угедэя, около пяти лет самовластно управляла государством в качестве регентши (подробнее см.: [Почекаев, Почекаева, 2012, с. 31–46]). В условиях нестабильной политической ситуации, постоянных смещений влиятельных сановников и назначений на их посты приближенных самой Туракины и отсутствия законодательства о престолонаследии Тэмугэ-отчигин, младший (и последний оставшийся в живых) брат Чингис-хана, также решил вступить в борьбу за власть, положив начало многовековому соперничеству прямых потомков Чингис-хана и потомков его братьев. В 1242 или 1243 г. он, собрав своих многочисленных нукеров, двинулся к ханской ставке, намереваясь занять трон.

Однако авантюра Тэмугэ окончилась неудачно. Регентша Туракина сумела собрать верные войска и под командой своего сына Мелик-огула выслала их навстречу мятежному родичу. Тэмугэ, всю жизнь бывший на вторых ролях, почел за лучшее отказаться от своего намерения захватить власть. При этом он постарался сохранить лицо, представив свое выступление как некое недоразумение, а поспешный отход связал с тем, что кто-то из его окружения умер, и необходимо соблюсти траурные церемонии. Выразив на прощание сожаление о случившемся, он отправился восвояси. Джувейни завершает свой рассказ о выступлении Тэмугэ-отчигина довольно ехидной фразой:

В это время распространились слухи о прибытии Гуюка и его войск, с которыми он расположился на берегу Эмиля, в связи с чем его [Тэмугэ] сожаление стало еще больше [Juvaini, 1997, р. 244] (ср.: [Рашид ад-Дин, 1960, с. 116–117]).

На этом, казалось, недоразумение между родственниками было улажено, и в течение нескольких лет о поступке брата Чингис-хана никто не вспоминал.

Нарушил ли он какой-либо закон? Еще раз подчеркнем, что никаких нормативных правил относительно порядка престолонаследия в Монгольской империи в то время не существовало. Вышеприведенная фраза Чингис-хана, послужившая основой для правила о том, что трон может принадлежать только его прямым потомкам, была сказана не на официальном мероприятии – курултае: она была произнесена фактически в приватной беседе хана со своими сыновьями и ближайшими сановниками. Она даже не была включена в состав биликов Чингис-хана – его изречений, которые Чингисиды порой применяли наравне с законами. Даже тот факт, что Чингис-хану наследовал его сын Угедэй, не мог служить обязательным прецедентом, поскольку являлся пока еще лишь единичным, а не посторяющимся из раза в раз примером.

Кроме того, по всей вероятности, еще были живы люди, которые помнили, что в XII в. диапазон кандидатов на ханский трон был довольно широк. Например, прямому предку Чингис-хана, Хабул-хану из рода Кият в середине XII в. наследовал не его прямой потомок или ближайший родственник, а троюродный брат Амбагай – предводитель племени тайджиутов.[43] Этот правитель, в свою очередь, завещал избрать ханом либо Хутулу – сына Хабула, либо собственного сына Хадана [Гэрэлбадрах, 2006, с. 60]. Да и сам Тэмуджин, будущий Чингис-хан, стал ханом не без проблем: с ним за власть боролись несколько потомков Хабул-хана (Алтан, Хучар, Сача-бэки), а также и представитель рода Амбагая, предводитель тайджиутов Таргутай-Кирилтух. Таким образом, больше прецедентов было в пользу Тэмугэ-отчигина, а не потомков Чингис-хана.

Тем не менее в 1246 г., когда новым монгольским ханом на курултае был избран Гуюк – старший сын Угедэя и Туракины, одним из первых его решений стало предание Тэмугэ-отчигина суду, который возглавили Орду – старший сын Джучи, первенца Чингис-хана, и Мунке – старший сын вышеупомянутого Тулуя. Они осудили Тэмугэ «на основании Ясы», т. е. законодательства Чингис-хана, и приговорили к смерти [Рашид ад-Дин, 1960, с. 119; Juvaini, 1997, р. 255]. Единственное преступление, за которое брат Чингис-хана был осужден с такой формулировкой, было, по-видимому, стремление самовольно занять трон – без созыва курултая. Даже иностранным дипломатам известно такое постановление Чингис-хана. Так, Иоанн де Плано Карпини отмечает:

Одно постановление такое, что всякого, кто, превознесясь в гордости, пожелает быть императором собственною властью без избрания князей, должно убивать без малейшего сожаления [Карпини, 1997, с. 48].

Сейчас уже практически невозможно сказать, каковы были намерения Тэмугэ-отчигина – действительно ли он намеревался захватить трон без созыва курултая или же, взяв под контроль ханскую ставку, провести курултай, легитимировав фактический захват трона (именно так в 1251 г. поступил царевич Мунке, ставший новым монгольским ханом). Однако поскольку его намерения были пресечены на стадии «покушения на преступление», и он оказался проигравшим, Чингисиды могли обвинить его в каких угодно намерениях и формально доказать в суде его вину, чтобы иметь законные основания избавиться от опасного конкурента в борьбе за трон.

На наш взгляд, именно обвинение Тэмугэ-отчигина, суд над ним и казнь положили начало принципу, согласно которому лишь прямые потомки Чингис-хана имели право на ханский трон. В результате частное волеизъявление Чингис-хана в отношении своего преемника, скрепленное казнью его родного брата, приобрело силу закона, действовавшего на протяжении столетий. Рискнем предположить, что причиной (или по крайней мере одной из причин), по которой заклятые враги Гуюк и Бату решили найти общий язык и продемонстрировать всему миру свое единодушие (подробнее см.: [Почекаев, 2006, с. 224]), было стремление объединиться против конкурентов в борьбе за трон, происходивших из других ветвей Борджигинов – непотомков Чингис-хана. Это подтверждается и тем фактом, что вскоре после казни Тэмугэ-отчигина между двоюродными братьями началось уже неприкрытое противостояние.

Быстрая и жестокая расправа с Тэмугэ-отчигином стала настолько грозным предупреждением Чингисидов потомкам братьев Чингис-хана, что члены боковых ветвей рода Борджигин вновь приняли участие в борьбе за трон лишь многие годы спустя – когда в разных государствах местные династии Чингисидов оказались на грани исчезновения. Впрочем, в конце XIII в. произошло событие, которое в какой-то мере можно было счесть своеобразной «местью» за Тэмугэ-отчигина. Речь идет о восстании под руководством Наяна – правнука Тэмугэ.

Обширные владения ханов-императоров Юань, их неспособность контролировать все территории, которые они объявляли своими, и затянувшаяся в результате этого на десятилетия борьба с «узурпатором» Хайду привели к тому, что на востоке их владений в самый разгар противостояния с потомком Угедэя появился еще один претендент на трон с сомнительной легитимностью. Это был Наян, правитель Ляодуна, приходившийся правнуком Тэмугэ-отчигину (брату Чингис-хана) и, таким образом, даже не принадлежавший к Чингисидам. Обладая немалыми военными силами,[44] он ок. 1287 г. поднял восстание против Хубилая, продлившееся до 1290 г. За короткое время он взял под контроль территорию современной Маньчжурии и часть Монголии, что и заставило престарелого Хубилая выступить против него.

Источники содержат противоречивую информацию о намерениях Наяна. Так, Рашид ад-Дин сообщает, что Наян всего лишь намеревался выйти из-под власти Хубилая и перейти на сторону Хайду [Рашид ад-Дин, 1960, с. 193] (ср.: [Грумм-Гржимайло, 1926, с. 498; Далай, 1983, с. 49]).[45] Марко Поло, однако, пишет, что он

вздумал о себе, что [он] великий царь… и решил не подчиняться великому хану, а буде возможно, так и государство у него отнять [Марко Поло, 1997, с. 245] (см. также: [Караев, 1995, с. 28]).

Можно предположить, что Наян, подобно Хайду, уловил тенденции распада Монгольской империи и планировал стать самостоятельным правителем собственного государства в Маньчжурии и Монголии, не претендуя на общеимперский статус [Biran, 1997, р. 46]. Существует, впрочем, и еще одна точка зрения, согласно которой Наян и его сподвижники выступили всего лишь против административных преобразований Хубилая в Монголии и Маньчжурии, в соответствии с которыми власть улусных правителей существенно ограничивалась ханскими наместниками-даругачи [Акимбеков, 2011, с. 313]. Как бы то ни было, действия Наяна в итоге были квалифицированы как мятеж и узурпация верховной власти.

Остается лишь строить предположения, к какому фактору легитимации мог апеллировать претендент на трон, не принадлежавший к прямым потомкам Чингис-хана. Как Арик-Буга и Хайду, он намеревался выступить борцом за возрождение монгольских политико-правовых традиций против Хубилая и его сторонников-«китаефилов» [Россаби, 2009, с. 343].[46] Естественно, это привлекло на его сторону некоторое количество представителей монгольской знати, среди которых оказались потомки других братьев Чингис-хана: Шиктур, потомок Хасара, Хадан и Шинлакар, потомки Хачиуна, и даже несколько Чингисидов – Эбуген из рода Кулькана (пятого сына Чингис-хана, родившегося от меркитки Хулан-хатун) и Урук-Кутэн[47] из рода Угедэя [Грумм-Гржимайло, 1926, с. 498; Biran, 1997, р. 46; Grousset, 2000, р. 293]. Однако даже в таком случае намерения Наяна следует счесть весьма смелыми, если не безрассудными. Ведь чуть более 40 лет назад его дед (или прадед) Тэмугэ-отчигин был казнен как раз за такую попытку, и именно его случай, как мы отмечали, привел, по-видимому, к закреплению принципа о праве на ханский трон одних лишь прямых потомков Чингис-хана. Вероятно, замысел Наяна стал в какой-то мере попыткой «реванша» за поражение и казнь своего прадеда и, соответственно, выражением протеста против установившейся монополии Чингисидов (а именно – потомков Тулуя) на верховную власть, которую они использовали для того, чтобы превратить монголов в китайцев! Собственно говоря, его попытки установить контакты с Хайду, надо полагать, во многом объясняются именно надеждой на то, что один не вполне законный претендент на трон поддержит другого со столь же сомнительной легитимностью.

Мечтам Наяна не суждено было осуществиться: в том же году его армия потерпела поражение от войск Хубилая, и собственные сторонники Наяна выдали его императору Юань. Наян был казнен путем закатывания в войлок, т. е. без пролития крови, как полагалось в отношении членов ханского рода [Марко Поло, 1997, с. 247]. Его владения не были конфискованы или переделены и остались во владении потомков Тэмугэ-отчигина.[48] Это свидетельствует о том, что Наян был осужден как мятежник-узурпатор (вероятно, на том же основании, что и его прадед Тэмугэ), и его семейство не подверглось никаким репрессиям. Интересно, что поднятое Наяном восстание продолжалось еще долго время после его смерти: оно было подавлено лишь в 1290 г., однако о претензиях на ханский трон других предводителей этого движения источники не сообщают.

Выступление Наяна и его приверженцев было, по-видимому, последним в Монголии выступлением потомков братьев Чингис-хана против власти Чингисидов в XIII в. Пройдет еще более полутора веков, прежде чем они вновь предъявят претензии на трон Монгольского ханства – когда династии монгольских Чингисидов окажутся на грани исчезновения. До первой же четверти XV в. борьба за власть в Монголии велась исключительно между представителями различных ветвей рода Чингис-хана – при полном одобрении со стороны правителей других улусов. Однако в других государствах они активизировались несколько ранее, например, Туга-Тимур, потомок Хасара, претендовавший в середине XIV в. на трон ильханов Ирана.

Потомки Хасара в Иране в XIV – начале XV в. Четверо братьев Чингис-хана – Хасар (Джучи-Хасар, или Хабуту-Хасар), Белгутэй, Хачиун и Тэмугэ-отчигин – оставили многочисленное потомство, которое, подобно потомкам самого Чингис-хана, со временем расселилось в различных тюрко-монгольских государствах, выделившихся из состава Монгольской империи, и заняло видное место среди родоплеменной знати. При этом следует отметить, что потомки разных братьев основателя Монгольской империи обладали разным статусом. Согласно Рашид ад-Дину, за героизм, проявленный Хасаром в сражении с найманским Таян-ханом (1204 г.), Чингис-хан

соизволил его пожаловать и [выделил его] из всех братьев и сыновей братьев, дав ему и его детям в соответствии с установленным обычаем правом, вытекающим из положения брата и царевича, степень [высокого] сана и звания. И до настоящего времени (составление летописи Рашид ад-Дина относится к началу XIV в. – Р. П.)обычай таков, что уруг Чингис-хана из всех [своих] дядей и двоюродных братьев сажает в ряду царевичей только уруг Джочи-Касара; все же другие сидят в ряду эмиров [Рашид ад-Дин, 1952б, с. 51].

Имеются и другие свидетельства того, что Чингис-хан выделял Хасара и его потомство. В частности, из источников известно, что Есунке-ака, один из сыновей Хасара, был любимцем Чингис-хана, состоял при нем даже тогда, когда собственные сыновья хана находились в походах [Рашид ад-Дин, 1952б, с. 231]; ему же посвящена надпись на так называемом Чингисовом камне. Согласно Рашид ад-Дину, Есунке и другие члены семейства Хасара пользовались большим уважением и влиянием при внуках Чингис-хана – ханах Мунке и Хубилае [Там же, с. 52].

Таким образом, потомки Хасара фактически являлись ближайшими (не только по происхождению, но и по статусу) наследниками Чингисидов и, соответственно, могли претендовать на трон в случае пресечения их рода. Под этим предлогом они неоднократно начинали борьбу за власть на протяжении XIV–XV вв., когда в разных государствах, созданных потомками Чингис-хана начинались династические кризисы. Потомки Хасара удачно использовали в своих интересах разного рода правовые нестыковки в вопросах престолонаследия, что позволяло им практически на равных бороться за власть с членами рода Чингисидов. Примеры тому дает история государства ильханов в Иране в середине – второй половине XIV в. и в Монголии в середине XV в.

Государство ильханов было основано на рубеже 1250–1260-х годов Хулагу – сыном Тулуя и братом монгольских ханов Мунке, Арик-Буги и Хубилая. С этого времени и по 1335 г. на троне находились прямые потомки Хулагу по мужской линии, несмотря на то что между ними довольно часто происходили междоусобицы, связанные с борьбой за власть. Но в 1335 г. праправнук Хулагу, ильхан Абу Саид, скончался бездетным, и прямая линия ильханов-Хулагуидов прервалась. На трон стали претендовать ставленники различных политических кланов, среди которых были представители боковых линий Хулагуидов, в отношении которых существовали сомнения в их происхождении, Арпа-хан – потомок Арик-Буги (брата Хулагу, не имевшего никакого отношения к династии персидских монголов) и даже женщина-ильхан – Сатибек-хатун, сестра покойного Абу Саида и вдова Арпа-хана.

Именно в это время вступил в борьбу за трон ильханов и Туга-Тимур, который примерно с 1315 г. был правителем Мазандерана – одной из областей («вилайетов») в составе ильханского Ирана. Он происходил из рода Джучи-Хасара,[49] и его претензии на трон были основаны на заявлении его сторонников о том, что «в стране Ирак допущено много ошибок, и она ослабла. Если все вместе направимся туда, то легко сможем захватить ту страну». После чего потомок Джучи-Хасара с согласия эмиров Хорасана, вельмож и знати был провозглашен ильханом (для своих тюрко-монгольских сторонников) и падишахом (для своих иранских приверженцев) [Хафиз Абру, 2011, с. 156]. Таким образом, законность прав Туга-Тимура на трон с самого начала выглядела довольно сомнительной: даже его сторонники не утверждали, что в Иране не осталось прямых потомков Хулагу (и Чингис-хана вообще), а всего лишь искали благовидный предлог, чтобы вторгнуться в богатые иранские владения. При этом сам претендент всячески старался подчеркнуть свой статус «падишаха»: «велел чеканить монеты и читать хутбу с упоминанием его имени» [Ахари, 1984, с. 114], что являлось атрибутом власти суверенного монарха. Кроме того, сознавая, по-видимому, незаконность своих претензий на трон, он постарался укрепить положение с помощью неоднократного проведения церемоний интронизации.[50] Сторонники Туга-Тимура провозгласили его ильханом весной 1336 г. [Петрушевский, 1956, с. 111], первая интронизация имела место в марте 1337 г., а уже месяцем позже, в апреле, он коронуется повторно – надо полагать, в присутствии большего числа представителей хулагуидской знати и военного командования [Хафиз Абру, 2011, с. 277 (примеч. 260)] (см. также: [Melville, 1999, р. 54]).

Возникла интересная правовая коллизия: кто же имел больше прав на трон – царевна Сатибек, являвшаяся сестрой, дочерью, внучкой и даже вдовой ильханов из рода Чингисидов, или же потомок брата Чингис-хана, но по прямой мужской линии?

Прямого ответа на этот вопрос в чингисидском законодательстве не было: вопроса, связанного с наследованием престола ханскими дочерями попросту не возникало, поскольку в этом достаточно многочисленном роду всегда можно было найти более-менее легитимного претендента на трон. Формально, как уже отмечалось, любой потомок Чингис-хана мог претендовать на трон в любом из улусов – именно на этом основании после смерти Абу Саида ильханом был провозглашен Арпа-хан из рода Арик-Буги. Представляется вполне логичным и юридически обоснованным, что после пресечения рода Хулагу на трон Ирана вполне могли претендовать члены других ветвей рода Чингисидов, в частности, представители династии Юань в Китае (являвшиеся ближайшими родственниками ильханов, поскольку обе династии происходили от Тулуя, четвертого сына Чингис-хана), члены правящего рода Чагатайского улуса и, наконец, царевичи из Золотой Орды.

Однако уже в первой трети XIV в. Монгольская империя (формально все еще продолжавшая существовать) не была единым государством (подробнее см.: [Почекаев, 2009а, с. 111]), связи между ее отдельными улусами были разрушены, и фактически (подчеркнем – не на законодательном уровне!) закрепился обычай, в соответствии с которым трон в каждом из них занимали представители рода, изначально закрепившегося у власти в соответствующем чингисидском государстве. Именно поэтому Арпа-хану, не являвшемуся потомком Хулагу, понадобилась дополнительная легитимация власти в форме брака с Сатибек. Однако он очень быстро был разгромлен сторонниками еще одного претендента – ильхана Мусы, который, в свою очередь, недолго пробыл на троне: в течение 1337–1339 гг. ильханами также провозглашались потомки боковых ветвей рода Хулагу – Мухаммад, Джахан-Тимур и Сулейман.

Как видим, Сатибек и Туга-Тимур были вовсе не единственными конкурентами в борьбе за трон ильхана. И хотя в происхождении упомянутых Хулагуидов имелись некоторые сомнения (см. § 3 гл. 9 наст. изд.), явных доказательств их самозванства современникам, по-видимому, найти не удалось, поэтому неслучайно Сатибек была вынуждена уже в 1339 г. сойти с политической сцены. Ее насильно выдали (уже третьим браком) за вышеупомянутого Сулеймана, который формально являлся более законным ильханом, чем она. Больше прав также было у Мусы, Мухаммада, и Джахан-Тимура, что отразилось и на положении Туга-Тимура.

Сведения источников, относящиеся к периоду 1336 – первой половины 1337 г., даже не позволяют сделать вывод, что Туга-Тимур изначально вообще намеревался претендовать на все наследие ильханов.[51] Однако вскоре у него такое намерение появилось. 10 июля 1337 г. сошел с политической сцены ильхан Муса-хан – последний отпрыск дома Хулагуидов по мужской линии, в происхождении которого практически не высказывалось сомнений (с ним Туга-Тимур даже пытался заключить военный союз) [Melville, 1999, р. 57].[52] Единственным претендентом на трон на тот момент оставалась ханша Сатибек, чем и решил воспользоваться потомок Хасара.

После нескольких неудачных попыток договориться с влиятельными иранскими эмирами – сначала Хасаном Кучаком, а затем и Хасаном Бузургом, Туга-Тимур был вынужден отойти со своими войсками обратно в Хорасан и сосредоточиться уже не на завоевании других регионов, а на защите собственных владений [Smith, 1970, р. 101]. Тем не менее некоторые влиятельные политические силы в распадающемся государстве ильханов соглашались признавать его законным монархом, однако отнюдь не по причине его легитимности, а как раз наоборот: слабый и не вполне законный ильхан представлся им наиболее подходящим монархом. В частности, Туга-Тимура признавал ильханом Муизз ад-Дин Хусайн из рода Куртов, правитель Герата (он даже женился на дочери Туга-Тимура, от которой родился его наследник – Гийас ад-Дин Пир-Али), признавали его претензии на трон и другие хорасанские и мазандеранские эмиры [Ибрагимов, 1988, с. 100; Ibn Battuta, 1855, р. 70] (см. также: [Йазди, 2008, с. 94; Петрушевский, 1956, с. 133]). Несколько сложнее складывались отношения у Туга-Тимура с еще одной политической группировкой, претендовавшей на власть в Хорасане – движением сербедаров, которые, воспользовавшись смутами в Иране, захватили ряд областей и даже стали возводить на трон собственных султанов. Поскольку они действовали именно во владениях Туга-Тимура, он потребовал, чтобы они признали его власть в качестве ильхана и падишаха. Однако духовный лидер сербедаров, Хасан Джури, отвечал ему, что они готовы повиноваться ильхану лишь при условии, что он будет основывать свое правление на мусульманских принципах (а фактически на учении, проповедуемом самим Джури), иначе они будут враждовать с ним [Петрушевский, 1956, с. 132; Холмогоров, 1860, с. 34]. Подобное заявление было простой формальностью, поскольку сербедары изначально видели в монгольских правителях Ирана безбожников, предпочитавших «ненавистную чингисханову ясу» положениям шариата, и даже принятие Хулагуидами ислама не изменило (по мнению сербедарской верхушки) этого положения [Петрушевский, 1956, с. 96, 132].

Туга-Тимур прекрасно понимал истинное положение дел и, надеясь на численное превосходство своих войск (согласно Ибн Баттуте в его распоряжении было до 50 000 воинов, а по сведениям Мирхонда – и все 70 000 [Ибрагимов, 1988, с. 100; Холмогоров, 1860, с. 34]), выступил против сербедаров, однако те, даже оказавшись в меньшинстве, сумели разгромить потомка Хасара и убили в сражении его брата Али, после чего несколько хорасанских удельных правителей признали свой вассалитет от правителя сербедаров – «султана» Ваджих ад-Дина Масуда [Ibn Battuta, 1855, р. 66–67] (см. также: [Петрушевский, 1956, с. 132–133, 136]).[53]

И все-таки поражение не заставило отказаться Туга-Тимура ни от претензий на трон ильхана, ни от попыток подчинить себе сербедаров. В 1344 г. войска Ваджих ад-Дина Масуда выступили против эмиров Мазандерана, продолжавших сохранять верность потомку Хасара, однако были на этот раз разгромлены, а сам «султан» попал в плен к одному из них и был казнен. Несмотря на сокрушительное поражение, государство сербедаров не исчезло, однако преемники Ваджих ад-Дина Масуда в течение длительного времени уже не осмеливались принимать титул султанов и признали власть Туга-Тимура, который, впрочем, довольствовался номинальным сюзеренитетом, официально признав, что все их владения будут сохранены за ними и впредь. Собственных сил у самозваного ильхана хватало лишь для сохранения контроля над Гурганом [Петрушевский, 1956, с. 143; Петрушевский, 1977, с. 250]. Нет сомнения, что если бы Туга-Тимур принадлежал к роду Хулагу, он мог бы, опираясь на свое происхождение, объединить хорасанских феодалов в борьбе против мятежников, которые даже не принадлежали к аристократии. Однако в глазах знати и сам Туга-Тимур мало отличался от сербедаров, поскольку не будучи Чингисидом претендовал на ильханский трон. Номинально признавать его своим правителем хорасанские аристократы могли себе позволить, но сплотиться вокруг него и выступить против общего врага, победа над которым существенно усилила бы позиции потомка Хасара, – на это они пойти не могли.

В течение ряда лет во главе сербедарского государства стояли опытные полководцы, что и заставляло Туга-Тимура воздерживаться от радикальных действий против них. Однако в 1353 г. решительный и воинственный предводитель сербедаров Шамс ад-Дин Али убит, и на трон вступил не блиставший военными талантами Яхья Керраби, самозваный ильхан предпринял попытку изменить ситуацию. Он пригласил лидеров сербедаров к себе в ставку, чтобы перезаключить с новым правителем мирный договор и обсудить условия вассалитета. В персидской историографической традиции утверждается, что переговоры были лишь поводом, а на самом деле Туга-Тимур намеревался уничтожить всю сербедарскую верхушку, однако на деле все вышло наоборот: во время пира по знаку Яхьи Керраби его соратники напали на Туга-Тимура и его сановников и перебили их всех. С этим событием, имевшим место 16 зулкада 752 г. х. (13 декабря 1353 г.), принято связывать прекращение существования государства ильханов в Иране [Петрушевский, 1956, с. 146–147; Петрушевский, 1977, с. 250] (см. также: [Гумилев, 1992б, с. 413]). Весьма символично, что последним ильханом стал не Чингисид, а потомок Хасара, т. е. монарх с сомнительной легитимностью – фактически узурпатор.

Трудно сказать, осмелились бы сербедары на подобное деяние, если бы Туга-Тимур был законным ильханом-Чингисидом.[54] Вполне возможно, что они использовали бы другой способ устранения монарха или заручились бы поддержкой кого-либо из его конкурентов (возможно, поначалу именно с такой целью они вели переговоры с чагатайскими ханами Казаном и Баян-Кули).

Как бы то ни было, несмотря на то что, воспользовавшись растерянностью, наступившей в Мазандеране после смерти Туга-Тимура и его приближенных, сербедары на некоторое время сосредоточили в своих руках контроль над этой областью, вскоре семейство последнего ильхана сумело отвоевать эту область, фактически превратив ее в наследственное владение. Первым его правителем был эмир Вали, или Вали-бек, – дальний родственник Туга-Тимура, соответственно тоже происходивший из рода Хасара. После гибели самозваного ильхана он оттеснил от власти его сына Лукмана и захватил Мазандеран. Однако он, в отличие от покойного родственника, не претендовал на титул ильхана: в источниках он фигурирует всего лишь как эмир и правитель «вилайета» Мазандеран с центром в Астрабаде. Также характерно, что он не пытался, подобно Туга-Тимуру, подчинить себе сербедаров, а взаимодействовал с ними как с равноправными союзниками [Smith, 1970, р. 153–155]. В первые годы своего правления (1353–1359) он, стремясь сохранить независимость своих владений, признавал сюзеренитет отдаленных правителей-Чингисидов – сначала чагатайского хана Баян-Кули, а после его смерти – золотоордынского хана Джанибека (который и сам умер примерно в одно время с чагатайским правителем). Выгода от такого вассалитета была довольно ощутимой: с одной стороны, эти монархи-Чингисиды считались более законными монархами, чем гератские Курты или иранские Джалаиры, с другой – будучи далеко от Мазандерана, они не могли реально использовать свои права сюзеренов. Лишь после того, как погиб Яхья Керраби, и Вали сумел вернуть под свою власть все владения, утраченные после гибели Туга-Тимура, он перестал нуждаться в сюзеренах [Грачев, 2011, с. 94, 98–99; Grousset, 2000, р. 428]. С 1360 по 1384 г. он правил самостоятельно, противостоя как гератским Куртам, так и усиливающемуся среднеазиатскому завоевателю Амиру Тимуру, в борьбе с которым, однако, потерпел поражение, лишился всех своих владений и погиб [Йазди, 2008, с. 108–113].

Преемниками Вали-бека по воле Амира Тимура стали потомки Туга-Тимура – сначала его сын Лукман, а потом внук Пир (Пирак) – падшах, которые до самой смерти Тимура оставались верными вассалами [Йазди, 2008, с. 153–154], правда, по-видимому, не его самого, а чагатайских ханов, которых Железный Хромец возводил на престол в Самарканде в качестве марионеточных монархов. Надо полагать, подчинение ханам-Чингисидам потомки бывшего ильхана, пусть и самозваного, не считали зазорным. Это подтверждается тем фактом, что вскоре после смерти Тимура, когда его потомки предприняли попытки править без ханов из рода Чингис-хана (даже подставных), Пир-падшах немедленно предпринял попытку выйти из-под их власти. Правда, он потерпел поражение и в 1407 г. был вынужден бежать из своих владений, годом позже предпринял попытку вернуть власть, но потерпел поражение и умер в 1410 г. в изгнании. Его сын Султан-Али, правнук Туга-Тимура, в том же 1410 г., подобно отцу, попытался отвоевать Мазандеран, но потерпел поражение и погиб в сражении с войсками Тимуридов [Лэн-Пуль, 1996, с. 535–536]. На этом история претензий потомков Хасара на власть в государстве ильханов завершилась. Однако примерно в это же время другая ветвь этого семейства начала борьбу за трон Монгольского ханства, как бы приняв эстафету от своих иранских родственников.

Потомки Хасара и Белгутэя в Монголии в середине XV в. Политическая обстановка в Монголии в середине – второй половине XV в., когда потомки Хасара решили предъявить права на ханский трон, поразительно напоминала ситуацию в Хулагуидском Иране в период его распада. Точно так же в этот период на трон вступали представители самых разных ветвей рода Чингисидов, точно так же за ними стояли влиятельные аристократические кланы, поначалу управлявшие государством через своих ставленников из «золотого рода», а затем посмевшие и сами предъявить права на трон.

В связи с тем что монгольские ханы сначала утратили свои владения в Китае (после изгнания монголов в 1368 г. из Пекина и окончательного поражения в борьбе за китайский трон в 1388 г.), а затем начали междоусобицы между собой, авторитет правящей династии потомков Хубилая – основателя китайской династии Юань оказался существенно подорванным. Подорванным настолько, что в конце XIV – первой половине XV в. на трон стали претендовать потомки Чингис-хана из других ветвей – рода Арик-Буги, брата Хубилая, и даже из рода Угедэя, еще в XIII в. отстраненного от права престолонаследия [Shajrat, 1838, р. 220] (см. также: [Honda, 1958, р. 238–248; Почекаев, 2013а, с. 90–92]).

Весьма скудно и вместе с тем противоречиво освещена политическая история Монгольского ханства конца XIV – первой трети XV в.: сведения китайских источников (в первую очередь официальной династийной истории «Мин ши»), среднеазиатских исторических сочинений и позднесредневековых монгольских летописей зачастую противоречат друг другу. Разительно отличаются описания событий приблизительно с 1412–1415 гг., когда погиб хан Дэлбэг из рода Арик-Буги, до 1423–1426 гг., когда практически одновременно вступили на трон соперники – Адай-хан, потомок Угедэя (при поддержке могущественного временщика Аруктая-тайши)[55] и Дайсунг-хан из рода Хубилая (при поддержке ойратского предводителя Тогона-тайши). По одним сведениям трон в этот промежуток времени занимал Ойрадтай, сын Дэлбэга,[56] по другим – Эсэху, сын ойратского предводителя Угэчи-Хашига, самовольно провозгласивший себя ханом [Золотое сказание, 2005, с. 42, 253 (примеч. 71); Лубсан Данзан, 1973, с. 259]. Некоторые исследователи, опираясь на сведения «Мин ши», утверждают даже, что Аруктай вновь возвел на трон хана Баньяшили, который на самом деле был убит еще в 1412 г.![57]

Между тем на основании сведений китайских источников можно сделать вывод, что именно в это время потомки Хасара вступили в борьбу за трон Монголии. Вероятно, они надеялись, что в изменившихся условиях их статус царевичей, близких к роду Чингис-хана, позволит им на равных участвовать в борьбе за власть с самими Чингисидами, чей авторитет в силу утраты китайских владений и постоянных междоусобиц существенно снизился. По сведениям «Записок о монгольских кочевьях» («Мэн-гу-ю-му-цзи», составлены китайскими учеными Чжан-му и Хэ-цютао ок. 1867 г.), приблизительно в 1425 г. вышеупомянутый Аруктай-тайши был разбит ойратами, и

повелитель его Куймэнгэ-тасхара из фамилии Борцзигита, потомок в 14-м поколении брата основателя Юаньской династии (Чингис-хана), Хабуту-хасара, бежал на р. Нон, где приютился у Урянха [Мэн-гу-ю-му-цзи, 1895, с. 1] (см. также: [Грумм-Гржимайло, 1926, с. 581]).

Этот таинственный «Куймэнгэ-тасхара» – не кто иной, как Хуй-Мункэ, действительно являвшийся потомком Джучи-Хасара (откуда, вероятно, и странная часть его имени «тасхара») в 14-м поколении: он фигурирует в официальной родословной монгольских князей «Илэтхэл шастир», составленной в XVIII в. по повелению китайских властей [Успенский, 1987, с. 149; Илтгэл шастир, 2007, т. 138].[58] Не он ли на самом деле являлся обладателем ханского трона в Монголии в период с 1415 по 1423 (1426) гг.?

Однако это всего лишь предположение, базирующееся, к тому же, на сообщении достаточно позднего источника. Более подробные и достоверные сведения об активизации потомства братьев Чингис-хана в борьбе за монгольский трон относятся к эпохе династического кризиса середины XV в. Кульминации этот кризис достиг в 1450-е годы, а в результате междоусобиц к 1470 г. правящий род монгольских Чингисидов оказался практически истреблен.

Неудивительно, что потомки Хасара активно включились в борьбу за власть. Однако не только они считали себя законными кандидатами на трон: даже потомки Белгутэя, сводного брата Чингис-хана и Хасара, по-видимому, подумывали о предъявлении аналогичных претензий. В частности, монгольские позднесредневековые летописи сообщают, что около 1453 г., после смерти Махагэргэс-хана (из рода Хубилая) трон был предложен Махулихай-онгу,[59] потомку Белгутэя и предводителю «великого народа» онгнигудов, однако он отказался, продемонстрировав следование принципу наследования трона только Чингисидами: «Я ведь не потомок моего хана-владыки! Не пристало ни мне, ни моим потомкам [быть ханами]» [Золотое сказание, 2005, с. 49; Лубсан Данзан, 1973, с. 271] или, по сообщению другого источника: «Разве нет у хана потомства? Это не пристало ни мне, ни моему потомству» [Золотое сказание, 2005, с. 49]. Он возвел на трон Молон-хана – сводного младшего брата Махагэргэс-хана. Впрочем, девять лет спустя, в 1462 г., в результате придворных интриг отношения между ними испортились, и Махулихай-онг убил своего бывшего протеже, причем по довольно странному поводу: в отместку за то, что Чингис-хан в детстве убил своего сводного брата Бектера – родного брата Белгутэя [Золотое сказание, 2005, с. 50; Лубсан Данзан, 1973, с. 272] (см. также: [Владимирцов, 2002а, с. 289–290])! Летописи ничего не говорят о том, что Махулихай предъявил претензии на ханский титул, однако тот факт, что почти два года после смерти Молон-хана трон пустовал, а новый хан вступил на трон лишь после разгрома и бегства Махулихая, наводит на мысль, что у него могли быть такие намерения. Вполне вероятно, что фактическое пресечение прямой линии ханского рода (в живых оставалось лишь несколько членов этого рода по боковой линии) заставило Махулихай-онга отступить от им же озвученного принципа престолонаследования и подумать о собственном воцарении.

Однако некоторое время после расправы с Молон-ханом онга постигло возмездие: Унэ-Болод (Нойан-Болод), потомок Хасара, выступил против Махулихая. Свое выступление он также обосновал местью: поскольку у Молон-хана не осталось потомства, он, как потомок ближайшего родственника Чингисидов, решил отомстить за его гибель потомку Белгутэя. В бою погибли семеро младших братьев Махулихай-онга, а сам он бежал и вскоре умер. Согласно сообщению «Алтан Тобчи», после сражения Унэ-Болоду достался «стальной шлем с накладным золотом и прорезями, взятый еще раньше у Молон-хана» [Лубсан Данзан, 1973, с. 273]: обладание одним из символов ханской власти также позволяет предполагать наличие у Махулихай-онга узурпаторских намерений.

Унэ-Болод поначалу демонстрировал лояльность роду Чингисидов, даже его победа над Махулихаем послужила основанием для монгольской поговорки о том, что «потомок Хасара оказал услугу потомку хагана» [Лубсан Данзан, 1973, с. 274] (ср.: [Золотое сказание, 2005, с. 51]). В подтверждение этой лояльности он объединился с претендентом на трон Мандугулом, дядей покойного Молон-хана, и вместе с ним разгромил и убил Догулан-тайджи, потомка Хачиуна (еще одного брата Чингис-хана), умертвившего в свое время Махагэргэс-хана [Джамбадорджи, 2005, с. 97; Шара Туджи, 1957, с. 147].

Однако затем скончался Мандугул-хан, а вскоре был убит и его преемник Болху-джинонг, приходившийся хану внучатым племянником. На троне в качестве регентши оказалась Мандухай-хатун – вдова Мандугула, которая распорядилась доставить в свою ставку маленького (ему было шесть или семь лет) Бату-Мунке, который был объявлен сыном Болху-джинонга, якобы отданным в целях безопасности некоему Балагчин-Багаю на воспитание.

Претензии на трон ребенка, да еще и с сомнительным происхождением выглядели очень проблематичными. Поэтому влиятельный и находившийся в то время на пике популярности Унэ-Болод обратился к Мандухай-хатун: «Буду зажигать твой огонь, буду управлять твоим кочевьем». Свои претензии на верховную власть он озвучил, еще когда выступил против Махулихай-онга: «Хотя у нашего хагана и нет потомства, но я-то потомок Хасара» [Лубсан Данзан, 1973, с. 273] (см. также: [Алтан-Тобчи, 1858, с. 176]; ср.: [Золотое сказание, 2005, с. 51]), т. е. заявил, что именно он является ближайшим родственником ханского рода. Кроме того, он имел основания надеяться, что ханша примет его предложение, поскольку, по некоторым сведениям, между ним и Мандухай существовали любовные отношения [Золотое сказание, 2005, с. 254 (примеч. 89)]. Таким образом, потомок Хасара намеревался «убить двух зайцев» – узаконить свои отношения с любимой женщиной и через этот брак приобрести законное право на ханский трон [Владимирцов, 2002б, с. 446 (примеч. 189)].

Однако Мандухай, уже побывавшая замужем за ханом-Чингисидом, проявила неожиданную строптивость, ответив претенденту:

Разве ты, потомок Хасара, хочешь проглотить удел моего хагана? Разве мы хотим проглотить твой [удел]? Не смогу поднять двери [в твоей ставке], не смогу перешагнуть порог [в твоей ставке]. До тех пор, пока существует потомок моего хагана, я к тебе не пойду.

Вместе с тем она, по-видимому, не решилась окончательно отказаться от мысли выйти замуж за Унэ-Болода и решила посоветоваться со своими сановниками. Один из них, Сатай Догуланг из племени алагчугут, настоятельно советовал ей принять предложение онга. Однако ее брат Джига и Мэнду-орлук из племени горлос придерживались прямо противоположного мнения:

Если пойдешь за потомка Хасара,

Поведешь ты себя по плохому пути,

Лишишься всего своего народа,

Потеряешь [почетное] имя «хатун».

Если пойдешь за потомка хагана, —

Под защитой Неба-владыки ты будешь,

Править станешь всем своим народом,

Прославишь [почетное] имя «хатун».

Если пойдешь за ребенка,

Поведешь ты себя по светлому пути,

Править станешь тумэнами чахаров

И безмерно прославишь свое имя

[Лубсан Данзан, 1973, с. 278].

Как видим, в споре относительно брака Мандухай-хатун с Унэ-Болодом и, соответственно, относительно претензий последнего на ханскую власть, столкнулись две группировки: одна из них, представленная Сатаем, исходила из реальной политической ситуации, признавая, что потомок Хасара является влиятельным родоплеменным вождем и может восстановить порядок в стране, сотрясаемой междоусобицами. Его противники стойко придерживались чингисидского принципа о том, что пока жив хотя бы один потомок Чингис-хана, его дальние родственники не имеют права на трон. Вряд ли стоит идеализировать Джигу и Мэнду-орлука: скорее всего, они рассчитывали, что при малолетнем хане-Чингисиде и ханше-регентше вся полнота власти окажется в их руках – на что не приходилось рассчитывать в случае вступления на трон властного, решительного и влиятельного Унэ-Болода. Тем не менее именно их слова убедили Мандухай.

Вместе с тем ханша понимала, что ее отказ от предложения потомка Хасара, даже при поддержке родственников и части знати, может быть проигнорирован Унэ-Болодом, который мог и с помощью военной силы добиться желаемого – взять ее в жены, а затем провести курултай и, объявив, что Бату-Мунке слишком мал,[60] провозгласить себя ханом. Поэтому она в спешном порядке, но с соблюдением всех необходимых процедур, возвела на трон Бату-Мунке под именем Даян-хана, а также решила обратиться с молитвой к Эши-хатун (божественному воплощению Алан-Гоа – праматери рода Борджигинов), прося ее благословить ее брак с малолетним ханом, даровав им многочисленное потомство. По возвращении из святилища, она объявила, что благословение получено [Золотое сказание, 2005, с. 54; Лубсан Данзан, 1973, с. 278–279]. В результате, если бы Унэ-Болод продолжил выказывать претензии на трон и руку ханши, его действия были бы сочтены не только нарушением чингисидского принципа престолонаследия, но и вызовом божественной воле. Неудивительно, что потомок Хасара решил не рисковать и «оставил свои прежние намерения» [Золотое сказание, 2005, с. 54; Лубсан Данзан, 1973, с. 280]. Впрочем, есть основания полагать, что не только благочестие остановило Унэ-Болода, но и решение ханши, ставшее своеобразным компромиссом: по некоторым сведениям, Мандухай пообещала потомку Хасара, что если с малолетним ханом что-то случится, то именно он, Унэ-Болод-онг, станет следующим претендентом на ее руку и на ханский трон (см.: [Weatherford, 2010, р. 249–250]). Как бы то ни было, Унэ-Болод отказался от претензий на ханский титул, не став, таким образом, очередным узурпатором, хотя и находился в шаге от вожделенного трона.

Как известно из источников, брак Мандухай и Даян-хана оказался весьма удачным и несмотря на значительную разницу в возрасте (ханша была намного старше супруга) еще и плодовитым: в нем родились семеро сыновей и дочь. А поскольку у Даян-хана были дети и от других жен, то общее число его наследников достигло одиннадцати, и династический кризис Монгольскому ханству больше не грозил, поэтому обещание, данное Мандухай-хатун Унэ-Болоду, не пришлось исполнять. В связи с этим позднейшие монгольские историки довольно высоко оценили решение Мандухай-хатун. Например, автор XVIII в. Рашипунцуг писал, что «если бы матушка Сайн-Мандухай была сладострастной и испытывала вожделение, она бы, наверное, пошла к желавшему и звавшему ее молодому Ноёнболоду», но она предпочла интересы государства и «то, что сделала Мандухай-Сайн-хатун, я считаю достойным всяческой похвалы» [Монгольские источники, 1986, с. 73; Цендина, 2007, с. 230].

Таким образом, потомкам Хасара, как и Белгутэя, во второй половине XV в. не удалось занять ханский трон. Однако их роль и значение продолжали возрастать в политической жизни Монгольского ханства, с чем не могли не считаться даже ханы-Чингисиды. В «Восемнадцати степных законах», составленных на рубеже XVI–XVII вв., все Борджигины, т. е. потомки и Чингис-хана, и его братьев упоминаются как единое привилегированное сословие, и нет никаких нормативных положений, которые выделяли бы прямых Чингисидов среди остальных Борджигинов (см.: [Восемнадцать, 2002, с. 40, 53, 54, 59]). Это позволило потомкам братьев Чингис-хана в XVII в. вновь вспомнить о претензиях на ханскую власть, правда политическая ситуация изменилась настолько, что и масштабы претензий, и факторы легитимации власти претерпели достаточно существенные изменения (см. гл. 6 наст. изд.).

Безусловно, претензии потомков рода Борджигин на ханский титул и верховную власть в чингисидских государствах в ущерб членам «золотого рода» воспринимались сторонниками легитимных монархов как попытки узурпации, несмотря на те благовидные поводы и предлоги, которые выдвигали потомки братьев Чингис-хана в попытке достичь трона [Владимирцов, 2002б, с. 439]. Однако впоследствии сторонники Борджигинов предприняли попытку post factum «реабилитировать», в частности, потомков Хасара, представив их достойными верховной власти – если не в силу династических прав и личных качеств, то по крайней мере за заслуги их родоначальника.

В позднесредневековой Монголии, особенно в тех областях, где наследственными правителями являлись потомки Хасара, сложился своеобразный культ почитания памяти этого брата Чингис-хана, воспевания его заслуг. Эта тенденция нашла отражение как в народном творчестве, так и в официальной историографической традиции. Сохранились средневековые монгольские предания о Чингис-хане, в которых его брат Хасар представлен могучим воином и метким стрелком из лука. Он поддерживает брата с самых ранних лет, сопровождает его в походах, воюет с колдунами, пытающимися причинить зло Чингис-хану; в частности, в походе на Китай Чингис-хан одерживает победу над огромным китайским войском при помощи одного лишь Хасара и двух собак! Однако неблагодарный хан то и дело несправедливо обвиняет младшего брата в разного рода грехах (покушении на свою власть, соблазнении своей дочери и т. п.) и подвергает длительному заточению [Беннигсен, 1912, с. 107–110] (см. также: [Цендина, 2007, с. 65–66, 212]).

Несомненно, в этих преданиях далеко не все было вымыслом: если роль Хасара в военных предприятиях Чингис-хана преувеличена, то подозрения в его адрес со стороны хана зафиксированы и в исторических сочинениях. Так, в «Сокровенном сказании» упоминается о том, что Чингис-хан, поверив наговорам влиятельного шамана Тэб-Тэнгри о намерениях Хасара отнять у него трон, приказал арестовать брата [Козин, 1941, с. 176; Кычанов, 1973, с. 96–97] (см. также: [Цендина, 1998, с. 30]). Сюжет же о дочери Чингис-хана, забеременевшей неизвестно от кого и на вопрос отца об отце ребенка ответившей, что она якобы «только один раз, да и то издали видела своего дядю Хавот-Хасара» [Беннигсен, 1912, с. 107], несмотря на явную фольклорность, также имеет историческую основу: в исторической традиции Хасару приписывают попытки ухаживать либо за старшей женой Чингис-хана, Борте, либо за младшей, Хулан [Золотое сказание, 2005, с. 32; Цендина, 2007, с. 172; Weatherford, 2010, р. 212] (см. также: [Почекаев, Почекаева, 2012, с. 23]). Тем не менее в народной памяти все обвинения Чингис-хана в адрес младшего брата сохранились как несправедливые, а его военные подвиги воспеты даже в ущерб славе самого создателя Монгольской империи [Цендина, 2007, с. 58–59].

Позднее подобные легенды были учтены монгольскими историками, целью которых было улучшить мнение о Хасаре (а следовательно – и его потомках) в памяти монголов. Неудивительно, что даже в ряде сочинений, авторы которых не принадлежали к сторонникам рода Хасара, неоднократно проводится мысль о том, что между Чингис-ханом и Хасаром существовали некие разногласия, но, благодаря заслугам потомков последнего, их следует забыть [Золотое сказание, 2005, с. 38, 51; Лубсан Данзан, 1973, с. 253, 274, 377 (примеч. 46), 381 (примеч. 49)] (см. также: [Weatherford, 2010, р. 212]). Некоторые же исторические сочинения напрямую преследуют цель возвеличить Хасара и его политическое значение. Так, в Уратском хошуне Монголии, правители которого являлись (или считались) потомками Хасара, сформировалась особая летописная традиция, согласно которой роль Хасара в создании Монгольской империи характеризовалась как весьма значительная, если не основополагающая. В рамках этой традиции ок. 1765 г. появилась летопись «Алтан Тобчи» («Золотое сказание»), автором которой является выдающийся буддийский деятель Мэргэн-гэгэн Лубсандамбиджалцан (подробнее см.: [Аюшеева, 2006; Цендина, 2007, с. 12, 25]), сам принадлежащий к княжескому роду этого хошуна, а в 1825 г. да-лама (настоятель монастыря) Джамбадоржи по заданию хошунного князя составил летопись «Болор толи» («Хрустальное зеркало»).

По утверждению авторов этих сочинений, Хасар не только участвовал вместе со старшим братом в основных событиях, связанных с созданием Монгольской империи, но и проявлял себя в них куда более активно, чем Чингис-хан, иногда как бы «дублируя» брата (совершая вместе с ним действия, обычно приписывамые самому Чингис-хану), иногда «замещая» его в тех или иных исторических событиях [Цендина, 2007, с. 58–64]. Именно Хасару приписываются заслуги в разгроме кераитского Ван-хана в 1203 г., а затем и найманского Таян-хана в 1204 г., победе над тангутами и т. д. При ознакомлении с этими сочинениями поневоле возникает мысль, что именно Хасар, а не Чингис-хан, являлся подлинным создателем Монгольской империи [Цендина, 1998, с. 32–34; 2007, с. 58, 80]! Хасар, подобно Чингис-хану или его младшему сыну Тулую (от которого, как мы помним, происходили ханы монгольских аймаков, сохранявшие власть до 1924 г.), в некоторых восточно-монгольских областях упоминался с титулом «эцзен», т. е. «владыка», а в сочинении Джамбадоржи даже с титулом «богдо», который в монгольской историографии вообще применяется только к самому Чингис-хану [Лубсан Данзан, 1973, с. 377 (примеч. 46); Цендина, 2007, с. 64].

На наш взгляд, это историографическое явление стало своеобразной попыткой реабилитировать потомков Хасара, пытавшихся незаконно претендовать на ханский титул и избавить от ответствености (или по меньшей мере осуждения в памяти потомков) последующие поколения этого семейства за попытки узурпации трона, предпринятые их предками. Полагаем, что если бы потомки Хасара не предпринимали попыток узурпации ханской власти, такой ревностной апологии их предка не понадобилось бы.