§ 1. Борьба против иностранного владычества как средство захвата власти

«Приглашенные» ханы в Башкирии XVII—XVIII вв. Переход Башкирии под власть московских князей, а затем царей повлек коренную перестройку системы управления, а главное – установление налогов, сборов и повинностей, заселение башкирских земель русскими служилыми людьми, крестьянством и даже монастырями [Акманов, 1993, с. 54 и след.]. Конечно, не стоит идеализировать государственное устройство и социально-экономический строй башкир в период чингисидского и ногайского владычества, однако прежние правители все же были ближе к башкирским политическим, экономическим, религиозным традициям, чем новые власти. Поэтому неудивительно, что с середины XVII в. в Башкирии началась целая серия восстаний, продолжавшихся в общей сложности более столетия. Восстания эти в отечественной историографии трактовались как национально-освободительные движения, однако нельзя отрицать, что башкиры не только стремились освободиться от русского владычества, но и предпринимали попытки восстановления прежнего государственного устройства и правления. На это указывает тот факт, что во время восстаний в Башкирию в качестве предводителей восставших неоднократно приглашались Чингисиды, признававшиеся башкирами в качестве ханов, либо же, как мы увидим ниже, выдававшие себя за них самозванцы.

Ни для кого, включая самих провозглашенных ханов, не было секретом, что их роль чаще всего бывала номинальной, а реальной властью над восставшими и находившимися под их контролем регионами обладали представители башкирской знати. Более того, соглашаясь даже номинально стать во главе восстания, эти ханы автоматически становились мятежниками и узурпаторами в глазах русских властей, в подданстве которых с середины XVI в. находилась Башкирия. Тем не менее многие представители «золотого рода» соглашались на предложение башкир, поскольку видели возможность либо, однажды приняв ханский титул, бороться за него в дальнейшем уже и в других постордынских землях, либо же (если они к этому времени уже считались ханами) присоединить Башкирию к своим владедиям.

Так, во время восстаний в середине XVII в. восставшие башкиры делали ставку на потомков сибирского хана Кучума, разгромленного в конце XVI в. московскими войсками. Его потомки до 1670-х годов старались вернуть себе трон Сибирского ханства, поэтому их враждебность по отношению к Москве, несомненно, выглядела привлекательным качеством претендентов в глазах башкир. Кроме того, выбор именно Кучумовичей как номинальных предводителей восстаний мог объясняться рядом политико-правовых факторов, благодаря которым обосновывалась легитимность сибирских Шибанидов как законных ханов в Башкирии. Тут могло учитываться и то, что их предки (правда, не прямые) владели троном Золотой Орды и в качестве таковых являлись правителями всего Поволжья, в том числе и Башкирии – Хызр, Тимур-Ходжа, Мюрид, Азиз-Шейх, Пулад, Ильбек, Каганбек, Арабшах. В конце XV – начале XVI в. на трон Золотой Орды и Казанского ханства претендовали уже прямой предок Кучумовичей – Ибак (дед Кучума) и его братья – Мамук и Агалак. Наконец, в 1540-е годы наместником ногайских властей в Башкирии являлся Ахмад-Гирей – старший брат Кучума [Исянгулов, 2011; Трепавлов, 2001, с. 208–210, 243]. Являясь, таким образом, потомственными наследниками ханского трона, Кучумовичи обладали в глазах башкирских родоплеменных вождей и еще одним ценным свойством: они не имели тесных связей с Башкирией, не могли опереться на какие-либо местные силы и, следовательно, в случае провозглашения их ханами всецело зависели бы от тех, кто их поддерживал.

Впрочем, следует отметить, что и в Башкирии далеко не все восставшие готовы были признавать именно потомков Кучума в качестве своих предводителей. Так, например в 1663 г. во время очередного антимосковского восстания башкиры Сибирской дороги призвали Кучука, правнука Кучума, тогда как башкиры Ногайской и Казанской дорог обратились за поддержкой не к Кучумовичам, а к калмыкам Шукур-Дайчину и Аюка [Акманов, 1993, с. 102; Колесник, 2003, с. 89]. Тем не менее значительная часть башкир с готовностью признавала претензии на ханскую власть сыновей и внуков Кучума. Правда, был ли их статус монархов официально закреплен церемонией интронизации именно в Башкирии, сведений не имеется. Вполне возможно, что башкиры признавали Кучумовичей ханами по итогам их интронизации в самой Сибири, где они могли формально проводить курултаи, на которых официально возводились в ханское достоинство.

Таким образом, в глазах башкир сибирские Шибаниды в течение длительного времени оставались наиболее легитимными претендентами на ханский трон. Обращение башкирских вождей к другим восточным монархам – казахским, каракалпакским или ойратским ханам началось только после того, как Кучумовичи сошли с политической сцены.

Поскольку башкирские восстания заканчивались поражениям, мы не можем судить о том, в какой форме башкиры представляли себе положение ханов-Кучумовичей в случае создания независимого государства. Однако есть основания полагать, что о сильной ханской власти речи не шло: башкирские феодалы, несомненно, намеревались сохранять сильную политическую власть и влияние при номинальных ханах, которые, как уже отмечалось, не имели тесных связей и твердой опоры в Башкирии. Именно это, скорее всего, и послужило причиной того, что башкиры столь длительное время последовательно поддерживали «сибирских претендентов» на ханский трон.

Башкирское восстание 1704–1711 гг., названное по именам его главных вождей Алдар-Кусюмовским, характеризовалось активным участием в нем истинных и мнимых Чингисидов, которых восставшие намеревались провозгласить ханами. О мнимых Чингисидах речь пойдет ниже,[137] здесь же пока отметим, что в начале восстания в Башкирию были приглашены казахские ханы Батыр (некоторые исследователи отождествляют его со знаменитым ханом Тауке – фактически последним ханом всех трех казахских жузов), Зангир и Оболгаир (которого, вероятно, можно отождествить с известным впоследствии казахским ханом Младшего жуза Абу-л-Хайром – тем самым, который первым из казахских ханов принял русское подданство[138]). Кроме того, в 1708 г. среди предводителей восстания упоминался некий Хази (Хаджи?), считавшийся потомком Кучума: восставшие имели грандиозные планы по захвату Казани и возведению Хази на трон вновь создаваемого ханства [Таймасов, 2012, с. 21].[139]

В некоторых случаях башкиры обращались не только к сравнительно близким в географическом положении сибирским Шибанидам, но и более «дальним» государям. Так, во время восстания 1704–1711 гг. мятежники обратились за поддержкой к крымскому хану, что не могло не обеспокоить Москву [Акманов, 1993, с. 147]. Во время восстания 1735–1339 гг. в Башкирии вновь оказался казахский хан Абу-л-Хайр, правитель Младшего жуза. Уже около пяти лет считавшийся подданным российских императоров, он появился в Башкирии в 1736 г. под предлогом оказания помощи русским в подавлении волнений.[140] Однако связанный с башкирской знатью узами родства (одна из жен Абу-л-Хайра была башкиркой) на самом деле хан имел намерение сделать башкирским ханом своего сына Ходжа-Ахмада [Ерофеева, 2007, с. 305; Касымбаев, 1997, с. 70; Материалы, 2002, с. 536, 557]. Учитывая его статус российского подданного (причем крайне ненадежного!), имперские власти не сочли возможным воздействовать на него силой оружия и поэтому начальнику оренбургской пограничной комиссии В. Н. Татищеву пришлось применить все свои дипломатические способности, чтобы убедить хана вернуться в Казахстан. Тем не менее годом позже Абу-л-Хайр вновь появился в Башкирии, на этот раз намереваясь стать башкирским ханом лично. Только летом-осенью 1738 г. после долгих переговоров и ряда политических уступок В. Н. Татищеву вновь удалось убедить Абу-л-Хайра покинуть Башкирию, да еще и оставить Ходжа-Ахмада в Оренбурге в качестве аманата, т. е. заложника [Ерофеева, 2007, с. 305–308].[141]

Можно ли считать действия «приглашенных» ханов Башкирии участием в национально-освободительной борьбе? Дело в том, что практически ни один из приглашенных во время башкирских восстаний ханов не отождествлял себя с башкирами, а некоторые и прежде являлись ханами в других государствах (казахские Туга-Тимуриды) или по крайней мере считались таковыми (потомки Кучума). История не допускает сослагательного склонения, однако если бы даже восставшие и сумели освободиться от русского подданства, нет никаких оснований полагать, что провозглашенные ими ханы согласились бы довольствоваться именно владычеством над Башкирией, отказавшись от возможности возглавить Сибирь, тот или иной казахский жуз, Каракалпакию и т. д.

Тем не менее мы сочли возможным рассмотреть провозглашение ханов восставшими башкирами как использование национального фактора: ведь смысл приглашения «постороннего» хана являлся, по сути, своеобразным политическим компромиссом между восставшими. Влиятельные предводители многочисленных башкирских родов не соглашались подчиняться один другому, поэтому привлечение в качестве главного предводителя восстания не просто Чингисида, но еще и такого, кто не имел тесных связей с Поволжьем и Уралом, явилось эффективным средством объединения восставших для борьбы против иностранного господства.

Восстание Кенесары Касымова как национально-освободительное движение. Выше мы рассмотрели немало примеров провозглашения казахских султанов-Чингисидов ханами при полном соблюдении чингисидских традиций, но вопреки воле российских имперских властей, которые воспринимали их как узурпаторов и, соответственно, в ханском достоинстве не признавали. Несколько особняком среди них стоит Кенесары Касымов.

Деятельность Кенесары стала привлекать внимание историков уже вскоре после его смерти (он погиб в 1847 г., а первые исследования, посвященные его жизни и деятельности, появились уже в начале 1870-х годов) и имеет на сегодня достаточно обширную историографию. В течение длительного времени его движение рассматривалось (и рассматривается в современном Казахстане) именно как национально-освободительная борьба казахского народа против российского имперского владычества. Рассмотрим, однако, насколько справедливо подобное мнение.

На наш взгляд, в действиях Кенесары наиболее отчетливо проявилось стремление восстановить упраздненные политико-правовые институты Казахского ханства, причем, хотя сам он провозглашал намерение возродить ханство своего деда Аблая, во многих его действиях усматривается также и подражание политико-правовым традициям еще Золотой Орды. Так, он стал издавать собственные указы-ярлыки и восстановил ханскую систему налогов и повинностей. В его аппарате появились специальные институты, занимавшиеся финансовыми и международными вопросами – в чем нельзя не увидеть аналога золотоордынских диванов.

Безусловно, не следует видеть в деятельности Кенесары Касымова последовательную идейную политику возрождения традиционных институтов казахской государственности и права. В первую очередь этот властный и честолюбивый потомок Чингис-хана старался реализовать собственные амбиции и поэтому приобрел власть путем вооруженной борьбы, раз не смог добиться ее мирным путем на основании договоренности с представителями имперских властей.[142] Борьба за возрождение прежних институтов власти и права явилась для Кенесары всего лишь удачным поводом для вовлечения в свое движение широких общественных масс из представителей разных слоев казахского общества – с целью провозгласить себя (впервые после своего деда Аблая, умершего в 1781 г.) верховным ханом всех казахов, а не только какого-то родоплеменного подразделения или жуза [Центральная Азия, 2008, с. 55]. Поначалу он, стремясь привлечь больше сторонников, отменил часть сборов и повинностей, в результате чего даже некоторые роды, формально продолжавшие признавать российское подданство, фактически стали поддерживать Кенесары, выплачивая ему зякет [Абдилдабекова, 2009, с. 140; Кенесарин, 1992, с. 19].

Стремясь подчинить себе и родичей-султанов, и родоплеменных предводителей, Кенесары активно проводил политику сдержек и противовесов. Чтобы обеспечить зависимость от себя султанов-Чингисидов, хан лишил крупных феодалов права собирать налоги самостоятельно: теперь это делали ханские чиновники, после чего собранное распределялось между ханскими родственниками [Бекмаханов, 1992, с. 291]. Это также заставляет провести параллель в действиях Кенесары с политикой наиболее могущественных золотоордынских ханов. Чтобы ослабить влияние племенных предводителей и биев, хан, напротив, упразднил совет старейшин, заменив его ханским советом, а себя к тому же провозгласил и верховным судьей в государстве [Там же, с. 285–286, 311–312]. Неудивительно, что многие казахские султаны, недовольные политикой Кенесары, выступили против него, и их своеобразным кредо стала защита российских имперских интересов в Казахстане, тогда как кредо самого Кенесары являлось восстановление независимого государства, основанного на политико-правовых принципах, действовавших в прежнем Казахском ханстве. По сути, участие российских войск в действиях против Кенесары было минимальным, в основном против него выступали его же родичи-султаны, так что в какой-то степени события 1836–1846 гг. в Казахстане можно рассматривать и как междоусобную борьбу различных ветвей рода местных потомков Чингис-хана.

Как видим, движение Кенесары Касымова имело достаточно сложный характер, сочетая черты как реваншистского (стремление возродить уже давно упраздненные административные и правовые традиции, уходящие корнями в золотоордынские времена), так и национально-освободительного (борьба с имперскими властями в Казахстане) движения [Там же, с. 280–285]. Кенесары, чье избрание в ханы состоялось в полном соответствии с чингисидскими правовыми традициями, в глазах российских властей был узурпатором вдвойне: и как не утвержденный имперской администрацией, и как посмевший провозгласить себя ханом уже после того, как институт ханской власти в Казахстане был отменен. Соответственно, против него выступили как русские войска, так и лояльные к имперской власти султаны-Чингисиды, подписавшие официальное обращение к российским властям, что считают Кенесары мятежником [Валиханов, 2004, с. 166]. Однако в глазах своих приверженцев Кенесары оставался законным монархом, что позволило ему сохранять титул и оказывать сопротивление превосходящим сила противника в течение шести лет, а затем, после поражения и гибели, казахи оплакивали его как последнюю надежду на счастливую жизнь (см., напр.: [Нестеров, 1900]). Тот факт, что его поддержали представители разных жузов, родов и племен, равно как и его апелляция к чингисидским политико-правовым традициям как к старинным казахским обычаям, позволяет утверждать, что он использовал национальный фактор как средство для достижения ханской власти.

Киргизский хан Ормон – узурпатор или вождь освободительного движения? Уникальность возведения влиятельного киргизского манапа племени сары-багыш Ормона Ниязбек уулу (Урмана Ниязбекова) в ханы киргизов в 1842 г. состоит в том, что прежде институт ханской власти среди киргизов не существовал: они находились в подчинении чагатайских ханов, затем – джунгарских или казахских монархов, а в XIX в. – кокандских ханов. Все эти правители, как правило, назначали наместников из числа самих киргизов, которым жаловали титулы в соответствии с собственной иерархией. Так, сам Ормон в свое время был пожалован высоким кокандским званием парвоначи [Токтоналиев, 2002, с. 4]. Чингисидов среди киргизов (в отличие от казахов или узбеков) никогда не было, и они выделяли в качестве «белой кости» потомков неких родоначальников киргизского народа [Джамгерчинов, 1950, с. 178].

Тем не менее в 1842 г. (а по некоторым сведениям даже в 1831 г.) Ормон был торжественно возведен в ханы, и его власть была признана рядом киргизских родов. Сама церемония интронизации (поднятие на белом войлоке) и последующие действия новоизбранного хана свидетельствовали о заимствовании традиций из опыта чингисидских государств. Хан издавал указы (в русской традиции – «декреты», по-видимому, имелись в виду ханские ярлыки), создал ханский совет, исполнявший также и судебные полномочия [Абрамзон, 2002, с. 23; Омурбеков, 2007, с. 228–230]. Таким образом, киргизский хан, по крайней мере формально, видел себя в какой-то степени преемником ханской власти Чингисидов, на которую в силу своего происхождения, а также отсутствия традиций этого института в Киргизии, прав не имел.

Международного признания в качестве хана Ормон так и не получил. Например, русские власти в 1850-е годы писали ему как «почтеннейшему манапу» [Перемышльский, 2002, с. 79]. Кроме того, сам Ормон вел переговоры с российскими властями о вступлении киргизов в подданство Российской империи, т. е., по-видимому, не рассматривал себя как суверенного правителя.

Любопытно отметить, что Ормон, кажется, даже после своего возведения в ханы не вступал в прямую конфронтацию с Кокандом. Так, ок. 1847 г. он по поручению кокандского сановника Лашкара-кушбеги вместе с другим предводителем племени сары-багыш Убайдаллахом разгромил маньчжурский отряд, вторгшийся в киргизские земли. Впрочем, поскольку этот факт известен из кокандских придворных хроник [Бейсембиев, 2009, с. 189, 261], трудно сказать, действовал ли Ормон и в самом деле по распоряжению кокандских властей или же отражал нападение, совершенное на его собственные владения, что оказалось небезвыгодным и для кокандцев.

Таким образом, можно сделать вывод, что Ормон сам, вероятно, сознавал неполную легитимность своего избрания в ханы и, соответственно, не настаивал на титуловании себя ханом в международных отношениях, чтобы не вызывать обвинений в узурпации (ср.: [Абрамзон, 2002, с. 22–23]). Тем не менее его вступление на ханский трон послужило прецедентом и для других: вождь киргизского племени бугу Боромбай также объявил себя ханом, хотя признавался в качестве такового лишь среди своих собственных соплеменников [Джамгерчинов, 1950, с. 181; Хасанов, 1977, с. 15]. Он даже видел в Ормоне своего соперника: именно племя бугу с согласия (если не по прямому распоряжению) Боромбая в 1855 г. напало на Ормона, и 80-летний хан погиб в битве [Жамгерчинов, 2002, с. 53].[143]

Трудно сказать, какими именно причинами было обусловлено настолько нетипичное для киргизов решение провозгласить собственного хана. Анализ социально-экономических и политических условий в Киргизии к моменту вступления Ормона на трон дает основание предположить, что это был именно акт национально-освободительной борьбы. Исследователи отмечали сложность экономической ситуации в Киргизии: среднеазиатские ханства начали интенсивно «втягивать» киргизов в орбиту своего экономического влияния, причем использовали для этого как хозяйственные методы (внедрение торговых отношений среди самих киргизов), так и религиозную пропаганду. Кроме того, именно в этот период в Казахстане наиболее активно действовал Кенесары Касымов, который стремился подчинить своей власти и киргизов (помня, что некогда они подчинялись его предкам-ханам). Неудивительно, что путем избрания собственного хана и признания его власти многими разрозненными киргизскими племенами «последний раз в истории киргизского народа была сделана попытка создания политического объединения» [Абрамзон, 2002, с. 21]. Именно Ормон возглавил объединенные силы киргизов и кокандцев в сражении, в котором Кенесары был разгромлен и взят в плен, а затем казнен [Валиханов, 2004, с. 172–173; Токтоналиев, 2002, с. 10–13].

Таким образом, можно сделать вывод, что Ормон, несмотря на попытки проведения реформы системы управления в своем «ханстве», по большому счету был своего рода военным вождем, необходимость в котором возникла лишь в связи с тем, что положение киргизов в это время оказалось наиболее опасным. Он также стал своеобразным символом, знаменем, вокруг которого объединялись его соплеменники для совместного отражения внешней агрессии, тогда как во внутренней жизни ханская власть частью киргизских племен признавалась лишь номинально или не признавалась вообще [Абрамзон, 2002, с. 22–23]. Особого влияния на последующее политико-правовое развитие Киргизии правление Ормона в принципе не оказало, тем более что вскоре ряд киргизских племен принял российское подданство.

Восстания 1869—1870, 1916 и 1929—1930 гг. в Казахстане и Средней Азии. Реформа управления в Казахстане, проводившаяся в 1868–1869 гг. привела к полной отмене традиционных казахских институтов власти и управления. Был упразднен институт султанов, отменено разделение на жузы, роды и племена – им на смену пришли области и уезды, возглавлявшиеся российскими чиновниками. Причин этой реформы было несколько. Во-первых, конечно, нельзя не отметить, что она проходила в общем контексте так называемых Великих реформ императора Александра II, имевших место в 1861–1874 гг., и соответственно были приняты меры по дальнейшей инкорпорации Казахстана в состав «обновленной» Российской империи. Во-вторых, в какой-то степени на радикальность реформ могли повлиять многочисленные восстания в разных частях Казахстана в 1830–1850-е годы. Наконец, еще одной причиной стало то, что именно в 1860-х годах Российская империя начала активную политику присоединения территорий Старшего жуза и ханств Средней Азии. Именно на новоприобретенных территориях Старшего жуза, вошедших в состав Туркестанского генерал-губернаторства, впервые и были опробованы новые механизмы управления, которые затем были использованы повсеместно на всей территории Казахстана [Джампеисова, 2006, с. 162–164].

Безусловно, такое откровенное попрание национальных политических и правовых институтов казахов не могло не вызвать недовольства. В течение 1869–1870 гг. на территории Казахстана произошло несколько восстаний против российской администрации, причем восставшими были провозглашены даже несколько ханов. Снижение авторитета Чингисидов (для чего много было сделано российскими властями) привело к тому, что эти претенденты даже не принадлежали к потомкам Чингис-хана, т. е. являлись узурпаторами [Артыкбаев, 1993, с. 289]. В частности, такими ханами в разных родах были избраны Беркен Усманов, Сейл Туркебаев, Кузбай Апасов, Конал Артанов и Мамбеталий (подробнее см.: [Мухтарова, 1998]). Из них наиболее легитимным являлся Беркен Усманов, который был внуком знаменитого батыра Сырыма Датулы, женатого на внучке хана Абу-л-Хайра; неслучайно два других кандидата на трон, которым восставшие предлагали стать ханами, отказались в его пользу [Карабалин]. Остальные «ханы» не имели даже такой связи с «золотым родом».

Восстания 1869–1870 гг. не были массовыми движениями, действия отдельных претендентов на трон не были скоординированы, поэтому имперские власти сумели достаточно быстро их подавить. Можно сделать вывод, что большинство казахского населения к этому времени уже было подготовлено к принятию российских реформ и не поддержало «ревнителей старины», которые старались добиться власти под предлогом защиты национальных культурных, политических и правовых ценностей. Более того, известно, что многие участники восстания действовали не столько против представителей российских властей, сколько против собственных баев, аксакалов и проч., что давало основание советским историкам говорить не только о национально-освободительном, но и о классовом (народном) характере восстания [История, 1979, с. 241–242].

Однако, как оказалось, сторонников возрождения традиционных институтов власти и управления в Казахстане было гораздо больше, чем можно было подумать по итогам движений 1869–1870 гг. Это наглядно показало мощное восстание, охватившее Казахстан и Среднюю Азию в 1916 г. Его события хорошо известны по источникам, им посвящено также большое количество исследований. Подробно проанализированы причины и ход восстания, его движущие силы, последствия и проч. Но практически не уделено внимания историко-правовому аспекту – т. е. как строили восставшие свои институты власти, чем регулировались их правоотношения между собой и с мирным населением, каковы были их цели в государственном и правовом направлении в случае победы. А между тем попытки воссоздания восставшими национальных государственно-правовых институтов (в первую очередь института ханской власти) подтверждаются и официальными документами, и свидетельствами современников, в том числе и его участников. Это позволяет склониться к мнению, что восстание 1916 г. носило националистический и даже в какой-то степени реваншистский характер: восставшие требовали отделения от Российской империи и возрождения независимого Казахского ханства [Восстание, 1960, с. 13–14].

Прежде всего восставшие старались уничтожить административный аппарат, введенный имперскими властями, который все еще воспринимался ими как чуждый (см., напр.: [Сулейменов, Басин, 1977, с. 95 и след. ]).[144] Одновременно восстанавливалась (по крайней мере отчасти) прежняя, традиционная административно-территориальная система казахского общества. Так, например, восставшие группировались по родам и племенам (а именно это деление казахов старались разрушить русские имперские власти). Их армия строилась на основе десятичной системы (тысяча – сотня – десяток), что было характерно для тюрко-монгольских государств еще в древние времена [Там же, с. 109].[145] По воспоминаниям Алиби Джангильдина, активного участника восстания, восставшие учредили суд, выносивший решения на основе казахских правовых обычаев [Восстание, 1960, с. 633] (ср.: [Якунин, Кулиев, 1952, с. 38]).

В областях, охваченных восстанием, была отменена система налогообложения, введенная русскими имперскими властями, и вместо нее были установлены натуральные налоги и повинности – существовавшие ранее, но с учетом военного положения. А. Джангильдин дает характеристику этой налоговой системы:

Вот положим, аул, десять кибиток стоят. Этот аул должен дать на каждого бойца на месяц пуд муки и одного барана, не считая крупы, риса… Кроме того, должны дать одежду: сапоги, кафтаны, теплые шубы, башлыки – полное обмундирование. Такой комплект должны дать десять кибиток. Лошадей давали исключительно баи. Каждый должен дать лошадь и седло [Джангильдин, 2009, с. 38–39].

Однако самым ярким признаком националистического и реваншистского характера восстания стало восстановление в областях, охваченных восстанием, института ханской власти. В Тургайской области было выбрано сразу несколько ханов, которых выдвигали соответствующие роды и племена. Даже в этом отношении казахи следовали своей старинной традиции XVIII – начала XIX в., когда один или несколько родов могли выбрать себе собственного хана (подробнее см.: [Ерофеева, 2001, с. 118 и след. ]). Так, хан Абдугаппар Джанбусынов был избран кипчаками, а его сподвижник Оспан Шолаков – аргынами и т. д.[146] А. Джангильдин описывает государственное устройство восставших следующим образом:

Решили организовать в Тургайской области ханство. Во главе стоит хан. Он является как бы законодателем, и должны быть министры, одновременно они же были советниками 12 человек. Во главе каждой тысячи солдат стоит начальник. Он назывался мынбасы. Он должен был заботиться о снабжении продовольствием, о военной подготовке. Мынбасы подчинялись командующему армии восстания сардару (главнокомандующему). Сардаром был назначен Амангельды Иманов [Джангильдин, 2009, с. 40].

Происхождение этих ханов (равно как и десятка других) доступные нами источники не освещают, но скорее всего, они, как и «ханы» 1869–1870 гг., не принадлежали к потомкам Чингис-хана. В частности, про Абдугаппара Джанбусынова известно лишь, что он был крупным феодалом-скотоводом, участвовал в барымте и был избран волостным управителем [Асфендиаров, 1936, с. 79]. Хан Нуржан Кияшев был братом бывшего волостного управителя, а еще один, Джумагазий Журганов – народным судьей [Восстание, 1960, с. 497, 596]. Таким образом, занимая чиновничьи должности в волостном и аульном управлении, они получили возможность влиять на восставших с помощью «административного ресурса», приобретенного благодаря имперским властям, против которых они теперь «возмущали народ» [Там же, с. 530]!

Кроме того, отдельные ханы даже не были казахами. Например, в Киргизии были избраны ханами три манапа: «кочкорский хан» Канаат Абукин (который, правда, когда был захвачен в плен, отрицал, что получил ханский титул), Мокуш Шабданов в племени сары-багыш и Батырхан Ногаев в племени бугу [Там же, с. 369, 377–378, 387, 410].[147] Появление последних двух «ханов», по-видимому, явилось в какой-то степени подражанием избранию в середине XIX в. киргизских ханов Ормона в племени Сары-багыш и Боромбая в бугу. Как и казахи, киргизы требовали отделения от Российской империи и создания собственного, независимого ханства [Там же, с. 272–274, 408]. В Джизакском уезде ханом объявил себя бывший десятник бухарского эмира, а затем крупный землевладелец и торговец Абдурахман Джевачи, который не только принял ханский титул, но и повелел именовать себя сахибкираном («обладателем счастливого сочетания звезд»). Этим титулом именовали, в частности, Амира Тимура, а также впоследствии ряд бухарских ханов и эмиров [Там же, с. 133, 141] (см. также: [Шестаков, 1933, с. 63, 65, 68]).

В докладе одного из командиров российских имперских войск начальнику Генерального штаба содержится сообщение о еще более «экзотическом» хане:

Прибыл третий нижний чин местной Иргизской команды Банников, бежавший из баубского скопища мятежников. Он доложил, что ночью 4-го декабря во время нападения на лагерь мятежников там было два хана, причем один из них русский (Курсив мой. – Р. П.)[Восстание, 1960, с. 614].

Как видим, в условиях национально-освободительной борьбы ни принадлежность к роду Чингис-хана, ни даже казахское происхождение отнюдь не являлись определяющим фактором в глазах восставших при избрании в ханы! Сохранив воспоминание о самом институте ханской власти, население Казахстана и Киргизии, по всей видимости, не помнило, какие именно требования в свое время предъявлялись к кандидатам в ханы, или сознательно игнорировало их в новых политических условиях.

Статус ханов, провозглашенных во время восстания, недостаточно изучен. По словам того же А. Джангильдина,

хан самостоятельно не мог решать вопросы. Двенадцать министров составляли совет, который решал все вопросы. Фактически решали вопросы 2–3 человека [Джангильдин, 2009, с. 39].

Вызывает также большой интерес статус Амангельды Иманова, носившего звание сардара, или «главнокомандующего над всеми восставшими киргизами» [Восстание, 1960, с. 618, 739]. Советские историки, учитывая, что впоследствии А. Иманов перешел на сторону советской власти, именно его характеризовали как фактического руководителя восстания. Однако согласно отчетам и докладам российских имперских чиновников о восстании 1916 г., А. Иманов являлся лишь «помощником» хана Абдугаппара [Там же, с. 624]. Впрочем, влияние А. Иманова в среде восставших, его активная роль в боевых действиях позволяют провести параллель (хотя и достаточно условную) с системой соправительства в позднесредневековых тюрко-монгольских государствах, когда верховный главнокомандующий (бекляри-бек, амир ал-умара) являлся фактическим, а иногда – и официальным соправителем хана. Аналогичным образом, известно, что у хана Оспана Шолакова был визирь, а киргизский «хан» Мокуш Шабданов назначил одного из своих братьев главнокомандующим [Там же, с. 380, 622].

Кто именно подал идею восстановления института ханской власти? В советской историографии эту инициативу было принято приписывать «баям и муллам» (см., напр.: [Сулейманов, Басин, 1977, с. 111]). Однако ханы никоим образом не способствовали укреплению позиций ислама и мусульманского духовенства, не предоставляли особых льгот и баям – напротив, согласно вышеприведенному свидетельству А. Джангильдина, богатая верхушка казахского общества была обложена дополнительными сборами. По-видимому, восстановление института ханской власти было предпринято руководством восставших вне зависимости от их социальной принадлежности: ханы были нужны как официальные предводители, символ возрождения независимой казахской государственности. Можно согласиться с мнением, что хан «был по сути дела “ширмой” для привлечения широких масс» [Асфендиаров, 1936, с. 79]. Следовательно, восстановления прежней системы власти желали не только «реакционные элементы», но и основная масса казахского населения, сочувствовавшего восстанию.

Однако, по-видимому, восстановление ханской власти в Казахстане, где этот институт был упразднен почти 100 лет назад, было воспринято как анахронизм и не встретило поддержки ни со стороны социал-демократов, которые вскоре взяли курс на сближение с большевиками, ни со стороны «казахских буржуазных националистов», которые в 1918 г. провозгласили в Казахстане автономию – Алаш-Орду. Деятельность отдельных ханов вызывала еще и откровенно враждебную реакцию местного населения. Так, например, Тришин, хан Кызылжарской волости, убил нескольких аульных аксакалов, которых подозревал в поддержке русских властей, и с ним хотели расправиться их родственники; спасли его от мести, как ни странно, русские, отбив «хана» у его соотечественников и поместив под охрану в лазарет [Восстание, 1960, с. 621].

Ухудшение отношения народа к ханам не было для последних секретом, поэтому многие узурпаторы очень быстро сошли с политической сцены. Например, в Иргизском уезде было избрано девять ханов, все они попали в руки властей, причем восемь сдались добровольно [Там же, с. 613, 616, 623, 626; Сулейменов, Басин, 1977, с. 111]. Оспан Шолаков, один из ближайших соратников хана Абдугаппара и А. Иманова, не только сам сдался русским властям, но и привел к покорности возглавляемых им аргынов, поддавшись на уговоры своих сородичей – представителей Алаш-Орды [Асфендиаров, 1936, с. 80].[148] Абдугаппар Джамбусынов впоследствии также поддерживал Алаш-Орду и боролся против установления в Казахстане советской власти [Восстание, 1960, с. 740]. Попытки реставрации национальных казахских государственных и правовых институтов во время восстания 1916 г., таким образом, оказались кратковременными и в значительной степени анахроничными. А вскоре реваншистский характер восстания также утратил актуальность в связи с изменившейся ситуацией, когда после февральской, а затем и октябрьской революций в России, в состав которой в качестве АССР был включен и Казахстан, впоследствии превратившийся в союзную республику.

Однако даже существенное изменение политического режима не привело к окончательному забвению в Казахстане идеи ханской власти. Последнее в истории Казахстана национально-освободительное движение, в рамках которого появлялись претенденты на трон, имело место уже на рубеже 1920–1930-х годов – на этот раз уже против советской власти. Восстания 1929–1930 гг. были следствием непродуманной политики сплошной коллективизации в Казахстане. Основной силой восстания явилось среднее и бедное крестьянство, однако во главе его стояли люди с более высоким статусом, которые увидели в этом движении возможность занять еще более значительное положение (подробнее см.: [Давлетова, 2001]).

В сентябре 1929 г. в Каракалпакии представители местного казахского и каракалпакского населения провели курултай, на котором избрали ханом Жалел-Масума Исматуллаева, а командующим – Барлыкбая Нурымова (опять связка «хан – бекляри-бек»!), после чего бросились громить партийные и советские учреждения, однако вскоре в районный центр прибыл небольшой отряд ОГПУ, частично разогнав, частично арествовав восставших [Кузембайулы, Абиль, 2000, с. 307].

В октябре—ноябре 1929 г. в Костанайском округе также началось восстание, участники которого провозгласили своей целью свержение советской власти, восстановление института ханской власти и аульных аксакалов. Ханом был избран один из активных участников восстания – Омарбай Бармаков. Примечательно, что в восстании, равно как и в принятии решений, участвовали не только казахи, но и русские крестьяне, а также сами представители советской власти: несколько коммунистов, комсомольцев, членов аульных советов и комбедов. Наравне с новоизбранным ханом восстание возглавили первый секретарь Тургайского ревкома и начальник районного отдела милиции. Тем не менее и это восстание было подавлено уже к середине ноября, а большинство его участников схвачено [Кузембайулы, Абиль, 2000, с. 308].

В феврале следующего, 1930 г., началось восстание казахов Сырдарь ин ско го округа, выступавших под лозунгами «Долой советскую власть!» и «Да здравствует ханская власть!». Ханом был избран некий Султанбек Шолакулы, среди восставших, как и в Костанайском округе, были представители советских органов власти и милиции. Уже 15–16 февраля восставшие были окружены и разгромлены, а хан Султанбек погиб вместе с несколькими сотнями своих новых подданных. Очень коротким оказалось восстание в соседнем районе того же Сырдарьинского округа, где восставшие избрали некоего Серик-хана, однако его движение было подавлено сразу, а сам хан и его соратники схвачены и расстреляны без суда [Кузембайулы, Абиль, 2000, с. 308–309; Большой атлас, 2008, с. 625].

Однако наибольшего размаха достигло восстание на западе Казахстана (Актюбинск, Кустанай, Кызыл-Орда), где восставших возглавил хан Айжаркын Канаев, который уже был провозглашен ханом во время восстания 1916 г. и являлся одним из самых активных соратников хана Абдугаппара и сардара А. Иманова (см.: [Восстание, 1960, с. 520–621, 626]). Его движение, начавшееся в конце февраля 1930 г., оказалось настолько значительным, что советским властям пришлось бросить против них не только отряды ОГПУ и милиции, но и части кавалерийской дивизии, а несколько позднее – даже самолеты и бронепоезда. Хан Айжаркын погиб в сражении 20 марта 1930 г., однако боевые действия продолжались до апреля и закончились не победой одной из сторон, а мирными переговорами, причем представителей советских властей на этих переговорах возглавил еще один бывший соратник хана Абдугаппара и А. Иманова – А. Джангильдин [Кузембайулы, Абиль, 2000, с. 309–311].

Итак, идея восстановления ханской власти на протяжении веков оказывалась тесно связанной с другой идеей – идеей национального освобождения. Как мы могли убедиться, со временем участники освободительных движений забывали принципы избрания ханов, требования к ханам, даже порядок избрания. Однако сам институт ханской власти продолжал ассоциироваться у них с независимостью, сохранением национальной самобытности и традиций. При таком подходе не было необходимости обращаться исключительно к потомкам Чингис-хана, и на ханский трон вполне могли рассчитывать менее знатные, но более патриотичные или практичные лица.