Григорий Сковорода (1722–1794)

Этот поэт и просветитель, по мнению историка философии В.В. Зеньковского, – «первый философ на Руси в точном смысле слова». Н.О. Лосский предпочёл уклончивое определение: «любитель философии».

Григорий Саввич Сковорода был более чем мыслитель: жил в соответствии со своими воззрениями. Его можно назвать учителем жизни, а не только ярким представителем русской мысли (и украинской, конечно). Первый его биограф М.И. Ковалинский писал: «Поставленный между вечностью и временем, светом и тьмою, истиною и ложью, добром и злом, имеющий преимущественное право избирать истинное, доброе, совершенное и приводящий то в исполнение на самом деле, во всяком месте, бытии, состоянии, знании, степени, есть мудрый, есть праведный.

Таков есть муж, о котором здесь предлежит слово».

Родился он в селе Чернухи на Полтавщине в казацкой семье. Уже в детские годы, по словам Ковалинского, «приметен был склонностью к богочтению, дарованием к музыке, охотою к наукам и твёрдостью духа».

Судьба Григория Саввича определялась его личными качествами. В отрочестве он поступил в Киево-Могилянскую академию. Учение было прервано вызовом в Петербург, где он стал певчим в придворной капелле. Через два года, вернувшись в Киев, продолжил учёбу. Окончив академию в 23 года, отказался от духовного звания, поступил на службу к генералу Вишневскому и несколько лет пробыл в западных странах, главным образом в Венгрии.

Он прекрасно владел немецким и латинским, знал греческий и древнееврейский. За границей продолжил учиться, знакомясь с трудами античных философов и беседуя с высокообразованными людьми. Вернувшись на родину, стал странствующим просветителем и проповедником, своеобразным «русским Сократом» (в отличие от греческого предшественника, он не имел своего дома и писал сочинения).

«Сковорода – крестьянский просветитель. Он решительно осуждает не только феодальные оковы, – писали И.В. Иванько и В.И. Шинкарук, – но и социальный гнет буржуазных отношений. Ему органически чуждо воспевание собственнического интереса как движущей силы человеческих поступков, свойственное буржуазным просветителям… Сковорода восстаёт… прежде всего против власти вещей, богатства, накопительства… Мир, в котором господствуют буржуазно-собственнические отношения, – это мир морального растления, власти вещей, корыстолюбия, алчности, духовной опустошенности».

Это было написано с упрощённых марксистских позиций, но в значительной мере справедливо. Сковорода отвергал буржуазные корыстные ценности не только на словах, а несравненно весомее – на деле. «Не войду в город богатый, – писал он, – я буду на полях жить». Так и поступал.

Незадолго до смерти он побывал в Петербурге, пришёл к своему другу и ученику Ковалинскому и передал ему все свои рукописи. Умирать вернулся на родную Полтавщину. На могиле завещал поместить собственную эпитафию: «Мир ловил меня, но не поймал».

Что этим он высказал? Свой уход от мира материальных ценностей ещё при жизни? То, что ему удалось избежать соблазнов этого мира? Или достижение духовной свободы и независимости? Или то, что он не будет понят как мыслитель?.. Пожалуй, он имел в виду сразу несколько смысловых вариантов, предоставив потомкам безуспешно разгадывать головоломку.

Непростой смысл философских и морально-этических взглядов Сковороды тоже можно толковать по-разному.

По мнению Зеньковского, понимание мира и жизни складывалось у Сковороды «из религиозной сосредоточенности и постоянного погружения в молитву», а потому он «глубоко чувствует тайную печаль, тайные слёзы в мире». Но разве не проще предположить, что Григорий Саввич выстрадал на собственном опыте и сочувственно воспринял опыт жизни народа, в котором жил и частицей которого оставался?

В отличие от профессиональных «философов на службе», находящихся среди привилегированной части общества, Сковорода не понаслышке и не из сочинений знал о жизни, горестях и мыслях людей. Его больше всего огорчали несправедливость и нечестивость, озабоченность многих людей низменными материальными благами. Смерть он воспринимал поистине как мудрец. В этом он стоял выше, чем, скажем, Шопенгауэр, с которым его сравнивал Зеньковский. Вот конкретный пример.

В одном из писем Григорий Саввич рассказал о своём присутствии в храме, где отпевали игумена, начиная со слов Цицерона: «О времена! О нравы! Игумен умер, народ суетится, плача; я смеюсь и вместе с тем плачу в душе. Смеюсь над человеческой глупостью, её же оплакиваю».

Он пояснил: «Где благочестие? Где прежняя мудрость? Такими словами оплакивать телесную смерть, которой вовсе не следует избегать и которую всякий, у кого есть хоть немного здравого смысла, должен признать единственным и надёжнейшим выходом из всех опасностей и бед?.. Что смерть духовная есть несчастие, это можно видеть более чем достаточно из Священного Писания, но что телесную смерть следует оплакивать…»

Действительно, те, кто, зная бренность тела, искренне верит в бессмертие души, должны воспринимать телесную смерть спокойно, как само собой разумеющееся, а заботиться при жизни о чистоте своей души.

В цикле «Сад божественных песен» Сковорода восклицает: «Смерть страшна, замашная коса!» Спрашивает: кто же плюёт на её «острую сталь»? И отвечает: «Тот, чья совесть, как чистый хрусталь…»

Он не признавал холодных рассуждений: «Мудрствование мёртвых сердец препятствует философствовать во Христе». Особо выделял здравый ум и сладостные для души «умности Христовы», проникнутые любовью к человеку и миру.

Оставаясь религиозным философом, постоянно цитируя Священное Писание, Сковорода не терял самобытности. Он не стремился создавать завершенное, логически выверенное учение, а был естественен и противоречив, как сама жизнь. В одном случае говорил: «Мысль есть тайная пружина всей нашей телесной машины». В другом утверждал: «Всему в человеке глава есть сердце – оно и есть истинный человек». И раскрывал смысл, соединяя оба тезиса: «Что есть сердце, если не душа? Что есть душа, если не бездонная мыслей бездна? Что есть мысль, если не корень, семя и зерно всея нашей плоти-крови?..»

У него не было расхождений между сердцем и мыслью. Смелость и свобода его суждений подчас переходили в «героический энтузиазм» (говоря словами Джордано Бруно). Признавая, что «христианский Бог есть Библия», Сковорода продолжал: «Но сей Бог наш первее на еврейский, потом на христианский род бесчисленные и ужасные навёл суеверий наводнения».

Мыслитель с возмущением привёл примеры этих суеверий: что Иисус Навин остановил солнце; что скоро грядёт конец света и т. д. Считал, что вера в такие нелепости хуже безбожия! И даже осмелился сказать: «Библия есть ложь…» Но только для тех, кто не обдумывает её тексты, многие из которых следует толковать аллегорически. Слепая вера становится источником диких предрассудков.

Некоторые суждения Сковороды поражают смелостью, граничащей со святотатством. В одном из диалогов Души с Духом он позволяет такие высказывания (в сокращённом пересказе):

Дух. Библия – не только от Бога, но и от дьявола. Она во многом безрассудна и вредна, без всякого вкуса лжёт.

Душа. Где же там ложь?

Дух. Повсюду. Самая первая: «Вначале сотворил Бог небо и землю».

Душа. Боже мой! Неужели сие ложь есть?

Дух. Конечно. Известно, что не одна земля на свете, а множество миров. И давно уже просвещённые люди сказали: вещество вечно. Да и откуда свет, если все небесные светила появились только на четвёртый день? А как день может быть, если ещё нет солнца? И весь рассказ о сотворении таков, будто кто-то был зрителем этого вселенского чуда… Наконец, Бог закрыл свою фабрику, будто утомился. А то бы, пожалуй, мог натворить всяких крылатых черепах, пуховых ежей, премудрых дураков, вечный двигатель…

Сковорода пояснил: мир Священного Писания – «символический, тайнообразный». Есть другой мир, окружающий и пронизывающий нас: «мы в нём, а он в нас обитает». Наконец, третий мир – микрокосм человека. Все три составляют единство. У него есть сущности явная и тайная, видимая и незримая, телесная и духовная. Такое соединение Бога и материи позволяет считать Сковороду пантеистом. Вот, к примеру, его высказывание: «Нельзя сыскать важнее и Богу приличнее имени, как… природа или естество».

Во Вселенной Сковорода предполагал множество обитаемых миров. Библейское предание о днях творения толковал, исходя из идеи вечности Мироздания: «Каждого мира машина имеет своё, с плывущими в нём планетами, небо». То, что земля была безвидна, по его мнению, говорит о её хаотичном состоянии: «Грязь же сия и сволочь тленных фигур натаскана безобразно и беспорядочно…» А в Библии свет есть символ истины, Солнце – правды.

Некоторые высказывания Сковороды свидетельствуют о его замечательных прозрениях. Он постоянно возвращался к идее круговоротов: «бесконечное начало и безначальный конец, начиная, кончит, кончая, начинает. Но бесчисленный есть тайнообразный мрак божественных гаданий».

Что сие означает? Бесконечное разнообразие воплощений творческой энергии? Возможно. А что значит «мрак божественных гаданий»? Не то ли, что даже Богу многое неведомо и нет неизбежного предопределения? Иначе говоря, в мире царствует не только необходимость, но и неопределённость, вероятность. (В XX веке А. Эйнштейн усомнится, что «Бог играет в кости», но квантовая теория, принцип неопределённости Шрёдингера, опровергли его сомнения.)

Чем объяснить озарения Григория Сковороды? Его ответ: «Всех наук семена сокрыты внутри человека, тут их тайный источник». Но если такой источник находится в каждом из нас, почему лишь немногим удается извлечь из него истину? Сковорода предлагает «прежде всего сыскать внутри себя искру истины Божией».

Он прозорливо отметил: «Мы в посторонних околичностях чересчур любопытны, рачительны и проницательны: измерили море, землю, воздух и небеса, обеспокоили брюхо земное ради металлов… нашли закомплетных миров неисчислимое множество, строим непонятные машины, засыпаем бездны, возвращаем и привлекаем стремнины водные, ежедневно новые опыты и дивные изобретения.

Боже мой, чего не умеем, чего мы не можем? Но то горе, что при всём том кажется, что чего-то великого недостаёт…

Математика, медицина, физика, механика, музыка со своими буйными сёстрами: чем изобильнее их вкушаем, тем пуще палит сердце наше голод и жажда, а грубая наша остолбенелость не может догадаться, что все они суть служанки при госпоже… Дух несытости гонит народ…

Что же такое сделать вас может счастливыми?»

Вопрос обращён к каждому из нас. А ответ прост: «Сие-то есть быть счастливым – узнать, найти самого себя». Наше истинное счастье «живёт во внутреннем сердце нашего мира, а мир в согласии с Богом».

Это нельзя постичь из книг. Необходимы усилия собственного ума и воли: «Не разум от книг, но книги от разума родились». И добьётся успеха лишь тот, «кто чистыми размышлениями в истине очистил свой разум». А «источником несчастия есть нам наше бессовестие».

Чистая совесть, искренняя устремлённость к истине – вот путеводная нить, ведущая к таящейся в душе искре Божией. Сковорода напоминает слова Иисуса Христа: «Царство Божие внутри вас есть».

«Сего сокровища не ищи вне себя, – не раз повторяет Сковорода. – Уединение – внутри себя, покой – в сердце твоём: отрежь и убей, попри волю свою буйную, иначе, хоть покори всю Вселенную, не сыщешь [счастья]». Но главное поучение он выразил собственной жизнью и с полным основанием мог написать:

«Что касается меня, то пусть другие позаботятся о золоте, о почестях, о сарданапаловых пирах и низменных наслаждениях; пусть ищут они народного расположения, славы, благоволения вельмож; пусть получат они эти, как они думают, сокровища, я им не завидую, лишь бы у меня были духовные богатства…»

Такова простая форма спасения и каждой личности, и всего человечества (не устаю её повторять): ограниченные материальные потребности и безграничные – духовные.

Завершим очерк стихотворением М.И. Ковалинского (1794 год):

Ревнитель истины, духовный богочтец,

И словом, и умом, и жизнию мудрец;

Любитель простоты и от сует свободы,

Без лести друг прямой, доволен всем всегда,

Достиг на верх наук, познавши дух природы,

Достойный для сердец пример, Сковорода.