Исаак Ньютон (1643–1727)

В 1755 году в Кембридже установили мраморную статую Исаака Ньютона с подписью:

«Превосходивший умом человеческий род».

Сказано сильно, но не бесспорно. И до, и после него были выдающиеся мыслители. Каким измерением умственной силы, в каких единицах выразилось это превосходство? Непонятно.

Универсальным гением назвать Ньютона нельзя, в отличие от некоторых его знаменитых современников. В полной мере он проявил свой талант в математике, механике, физике, астрономии – науках смежных. Со временем они раздробились и в некоторых своих областях обособились, но тогда были более или менее связаны между собой.

Он писал и богословские сочинения, но они лишены оригинальности, хотя и демонстрируют обширную эрудицию и огромную работоспособность автора. В своих научных изысканиях он действительно был одним из первых.

О его личных качествах мнения расходятся. Обычно подчёркивают, что он был прост в общении, учтив, сдержан, щедр, рассудителен; лишнего не болтал. Во имя справедливости не побоялся войти в комиссию, возражавшую против указа короля.

В книге Стивена Хокинга «Краткая история времени» (1988) образ знаменитого учёного представлен иначе:

«Исаака Ньютона нельзя назвать симпатичным человеком. Широкую известность получили его дурные отношения с коллегами; последние годы своей жизни он провёл в основном в скандальных спорах. …Ньютон поссорился с королевским астрономом Джоном Флемстидом, который раньше снабжал Ньютона данными для его “Математических начал”, а теперь задерживал информацию, которая требовалась Ньютону.

Ньютон… сам включил себя в руководство Королевской обсерватории, а затем начал добиваться немедленной публикации результатов. В конце концов ему удалось заполучить работу Флемстида и договориться о её публикации со смертельным врагом Флемстида – Эдмондом Галлеем. Однако Флемстид передал дело в суд, и суд принял решение в пользу Флемстида, запретив распространение украденной работы. Ньютона разозлило такое решение, и, чтобы отомстить Флемстиду, он убрал в более поздних изданиях "Начал" все ссылки на его работы.

Более серьёзный спор разгорелся у Ньютона с немецким философом Готфридом Лейбницем. Почти все статьи в защиту Ньютона были написаны им самим и лишь опубликованы под именами его друзей!.. Лейбниц совершил ошибку, обратившись в Королевское общество с просьбой разрешить противоречие. Ньютон, будучи президентом общества, назначил для разбора дела “незаинтересованную” комиссию, “случайно” составленную целиком из друзей Ньютона!.. Затем Ньютон сам написал отчёт комиссии и заставил общество его опубликовать, официально обвинив, таким образом, Лейбница в плагиате. Всё ещё не чувствуя удовлетворения, Ньютон анонимно опубликовал сжатый пересказ этого отчёта в журнале Королевского общества. Говорят, что после смерти Лейбница Ньютон сказал, что получил большое удовлетворение оттого, что “разбил сердце Лейбница”.

…Ньютон принял активное участие в антикатолическом движении сначала в университете, а затем в парламенте и был вознаграждён за это назначением на доходную должность хранителя Королевского монетного двора. Здесь он нашёл более социально оправданное применение своему коварству и жёлчности, успешно проведя широкомасштабную кампанию по борьбе с фальшивомонетчиками и даже отправив на виселицу нескольких человек».

Математик и физик О.Е. Акимов, приведя это высказывание, сделал вывод: «Понятно, что Ньютон не был обыкновенным человеком. Но, отвечая на вопрос: “кем в действительности он был в науке?” – честным исследователем или злобным монстром исчадия ада, – надо выбрать второе». В доказательство привёл эпизод, когда Ньютон возглавлял Королевский монетный двор и занимался перечеканкой монет:

«У него нашёлся научный оппонент, который начал оспаривать технологические процедуры чеканки. Спор… дошёл до оскорблений, причём в него были втянуты многие важные персоны, парламент и даже Королевский двор. Ньютон… не терпел никаких возражений, тем более обвинений, будто он занимается выпуском неполноценных, чуть ли не фальшивых денег. Была назначена высокая комиссия, которая, однако, признала правоту за оппонентом Ньютона по фамилии Шалонер.

Комиссия заключила, что он “убедительно показал прекрасный метод чеканки денег, который, несомненно, предотвратит фальшивомонетничество”. Автор этой передовой технологии чрезвычайно обрадовался и стал подозревать Ньютона в некоем злом умысле. В ответ на это “прославленный геометр”, как тогда называли “прославленного физика”, нанял нескольких квалифицированных сыщиков, чтобы те раздобыли ему компрометирующий материал на Шалонера. Они исполнили своё дело добросовестно, в результате чего Шалонер был обвинен в мошенничестве. Когда он, ничего не подозревая, появился в расположении Монетного двора, Ньютон приказал своим людям схватить его и бросить в тюрьму. Шалонер, естественно, возмутился и поднял шум. Особая комиссия признала действия Ньютона необоснованными, и узника выпустили на свободу».

В дальнейшем дело по настоянию Ньютона пересмотрели, обвинили Шалонера в государственном преступлении, присудив к смертной казни с предварительными мучениями. «Ньютон – страшное чудовище, – заключает О.Е. Акимов. – Ни до него, ни после него наука не знала такой бесчеловечной натуры, которой был наделён британец. Он внушал леденящий холод всем окружающим людям. Его раздражительный, мстительный и обидчивый характер мог принести непоправимые беды любому, кто приходил в соприкосновение с ним».

Тут чёрные краски сгущены до предела, в противовес образу Ньютона, который принято представлять в розовом цвете. Прославленный учёный мог быть одним с друзьями и совершенно другим с теми, кого он считал (порой несправедливо) своими врагами. В этом он неоригинален.

Его мнительность, жёлчность и трусоватость можно отчасти объяснить малым ростом и хилым телосложением. Порой его поступки были странными, а высказывания – нелепыми. Чезаре Ломброзо не без оснований считал это проявлением помешательства:

«Ньютон, покоривший своим умом всё человечество, как справедливо писали о нём современники, в старости страдал настоящим психическим расстройством… Тогда-то он и написал, вероятно, “Хронологию”, “Апокалипсис” и “Письмо к Бентлею”, сочинения туманные, запутанные и совершенно не похожие на то, что было написано им в молодые годы».

Главное своё произведение – «Математические начала натуральной философии» – Ньютон писал в зрелом возрасте; оно вышло в свет, когда ему было 44 года. Он не был маниакально увлечён какой-то одной идеей, всерьёз интересуясь, в частности, химией (алхимией). Прав Ломброзо в том, что в первой половине своей творческой жизни Ньютон совершил свои великие научные открытия. Но это относится ко многим, если не к большинству, математикам и физикам.

Труды по истории, философии, теологии требуют не столько «живости ума», комбинаторных способностей, ярко проявляющихся в молодости, сколько кропотливого сбора, осмысления и обобщения огромного материала.

«В 1693 году, – продолжал Ломброзо, – после второго пожара в его доме и после непомерно усиленных занятий, Ньютон в присутствии архиепископа начал высказывать такие странные, нелепые суждения, что друзья нашли нужным увезти его и окружить самым заботливым уходом. В это время Ньютон, бывший прежде до того робким, что даже в экипаже ездил не иначе, как держась за ручки дверец, затеял дуэль с Вилларом».

Впрочем, никакой дуэли не было, а в карете, возможно, Ньютон и позже ехал так, как привык. Вообще человек может испытывать робость в одних случаях и быть вспыльчивым, грубым, а то и смелым в других. С возрастом нам свойственно несколько, а то и значительно меняться. Тем более это показательно для тех, кто, как Ньютон, добился признания и славы.

И всё-таки нельзя отрицать помешательства Ньютона. Об этом без тени сомнений писал советский физик академик С.И. Вавилов:

«Ко времени 1690–1693 годов относится самый мрачный эпизод в жизни Ньютона – его временное психическое расстройство. Сам Ньютон, родственники, ближайшие ученики и биографы ХVIII столетия тщательно сохраняли в тайне его болезнь. Сохранилось, однако, несколько писем Ньютона, являющихся неопровержимым свидетельством болезни. Молва связывала помешательство Ньютона с пожаром в его кабинете, причём будто бы погибло много рукописей и незаконченных трудов… Многие рукописи Ньютона закопчены и носят следы пожара».

Студент Кембриджа Абрагам де ла Прим 3 февраля 1692 года сделал запись в дневнике: «Есть некто мистер Ньютон, которого я очень часто видел, профессор коллегии Троицы, знаменитейший своей учёностью, блестящий математик, философ, богослов и прочее. Он уже много лет член Королевского общества и между прочими учёными книгами написал одну о математических началах философии… Но из всех книг, которые он написал, была одна о цвете и свете, основанная на тысячах опытов, которую он создавал в течение двадцати лет, и стоившая ему много сот фунтов стерлингов. Эта книга, которую он ценил и о которой все говорили, по несчастью, погибла от пожара… Когда мистер Ньютон вернулся из церкви и увидел, что произошло, то все думали, что он сошёл с ума: он был настолько потрясён происшествием, что только через месяц пришёл в себя».

Почему-то студент упомянул о крупной сумме денег, затраченной Ньютоном при работе над рукописью. Возможно, решил, что из-за такой потери можно сойти с ума. Хотя для Ньютона деньги не имели большого значения. А если даже сгорела рукопись, должны были оставаться черновики и наброски, позволяющие её хотя бы частично восстановить.

Русский математик, физик, публицист и популяризатор науки М.М. Филиппов (1858–1903), автор биографии Ньютона, считал, что у великого учёного были в этот период временные приступы помешательства:

«После первого потрясения Ньютон понемногу стал приходить в себя, и к концу 1692 года был почти здоров. В это время он затеял богословскую переписку, доведшую его до ещё более тяжкой болезни. Весьма возможно, что на богословские предметы он был опять наведён не только собственными мыслями, но и стараниями друзей, родственников и особенно родственниц. Английские женщины, как известно, часто говорят с больными о религии, и кроме желания рассеять меланхолию Ньютона тут играло, быть может, роль соображение, что благочестивые размышления не так утомят мысль больного, как научные предметы; а этот мозг требовал пищи уже по одной привычке к сосредоточенному мышлению. Ещё летом 1692 года Ньютон чувствовал себя настолько сильным, что мог послать математику Виллису ответ на трудное геометрическое предложение…

Окончательное помешательство Ньютона было вызвано безрассудным переутомлением мозга больного… Всю зиму 1692/93 года, с начала декабря по конец февраля, Ньютон размышляет исключительно о богословии и пишет замечательные в своём роде письма к доктору Бентлею, доказывающие, что эту зиму Ньютон никак не мог быть сумасшедшим, но мог от таких работ сойти под конец с ума».

Трудно судить, какое воздействие на психику Ньютона оказала переписка с Ричардом Бентли (Бентлеем), но она примечательна. Всё началось, можно сказать, с Томаса Гоббса (1588–1619). Его взгляды были популярны в английском обществе. Церковники усматривали в них (лишь отчасти справедливо) признаки материализма и атеизма.

Гоббс признавал религию полезной для государства, которое изображал в образе библейского великана Левиафана. Она обеспечивает нравственность народных масс, их повиновение светским и духовным владыкам: «Страх перед невидимой силой, придуманной умом или воображаемой на основании выдумок, допущенных государством, называется религией, не допущенных – суеверием». По мнению Гоббса, «семя религии находится лишь в человеке и состоит в некотором специфическом качестве».

«Необходимо существует, – писал он в книге “ЛЕВИАФАН, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского”, – первичный двигатель, т. е. первичная и предвечная причина всех вещей. А это именно то, что люди разумеют под именем Бога». Он выделял философию природы и философию государства, исключая из философии теологию, «знание, имеющее своим источником божественное внушение или откровение», учение о богопочитании. Он полагал невозможным «обосновать тайны веры с помощью естественного разума».

Как писал М.М. Филиппов: «Молодой блестящий проповедник доктор Бентлей усердно занимался апологией христианства, ратуя против тогдашнего материализма, главным представителем которого считался Гоббс, так что слово “гоббист” было почти равносильно позднейшему слову “нигилист”. Благочестивые люди постоянно боролись с “гоббистами”, которых, по словам одного современника, можно было встретить в любой кофейне».

«Гипотеза Бога», как выразился Лаплас, стала терять свою актуальность и силу, чему содействовали успехи астрономии и механики, ниспровержение системы Мира, в центре которого – Земля.

По признанию ирландского физика, химика и богослова Роберта Бойля: «Демон воспользовался моей меланхолией, наполнил душу и внушил сомнения в основных истинах религии». Он выделил средства для ежегодных чтений восьми лекций в защиту христианства от «печально известных неверных, а именно атеистов, деистов, язычников, иудеев и мусульман». Эти лекции стал читать филолог и теолог Бентли.

Он резонно рассудил, что одни лишь гуманитарные соображения недостаточны, и решил использовать авторитет Ньютона, обсудив с ним связь богословия с естествознанием (философией природы).

В письме к Ричарду Бентли Ньютон скромно отмечал, что если он и оказал своим трактатом «какую-то услугу обществу, то только своим прилежанием и терпеливой мыслью». Отвечая на один из вопросов, он рассмотрел два варианта «сотворения Мира».

? В конечном пространстве материя, рассеянная равномерно, под влиянием «внутренне присушим ей тяготением» должна образовать «одну сплошную сферическую массу».

? В бесконечном пространстве возникло бы «бесконечно много больших масс, рассеянных на больших расстояниях друг от друга».

Ньютон склонялся ко второму варианту. Но как разделились «светящиеся тела» (звёзды) от прочих? Это, по его словам, «вряд ли можно объяснить одними лишь естественными причинами, и поэтому я вынужден приписать подобные превращения плану и промышлению некоего агента, наделённого способностью мыслить».

Почему так произошло, и почему есть одно Солнце и система планет, он объяснить не мог. «Чтобы создать нашу <солнечную> систему, требуется причина, которая понимала бы и сравнивала количества материи в нескольких телах – Солнце и планетах… Это свидетельствует о том, что указанная причина не слепа и не случайная, а весьма искусна в механике и геометрии».

По такой же схеме он рассуждал о расположении планет относительно Солнца, о скорости их движения, о наклоне земной оси и её колебаниях. Получается, что за идеей Бога скрыто наше незнание. Это верно, хотя и даёт весомый шанс атеистам сослаться на прогресс наук или выдвинуть гипотезы, предполагающие естественное происхождение тех феноменов, о которых писал Ньютон.

Во втором письме Роберту Бентли он привёл такие соображения: «Большинство людей рассматривают бесконечность как неопределённость и именно в этом смысле говорят, что все бесконечности равны, хотя правильнее было бы сказать, что бесконечности ни равны, ни неравны, ни образуют какую-нибудь определённую разность, ни находятся друг с другом в определённой пропорции».

Такое «отрицательное определение» с позиции здравого смысла и есть неопределённость, или Неведомое, как позже почтительно называл это нечто философ Герберт Спенсер.

Безусловно, в математике можно считать точку вне конкретной протяжённости, абстрактным понятием, что не мешает выводить законы геометрии. Так же какое-то множество может быть бесконечным, но иметь предел (опять же в абстракции, ибо реально проверить это нельзя). Так бесконечное увеличение углов многоугольника имеет пределом окружность.

Короче говоря, приходишь к мысли, что при неопределённости (в прямом смысле: невозможности определить на опыте, в реальности) бесконечности её можно толковать по-разному, исходя из более или менее произвольных соображений. С таких позиций представления о Боге как проявлении бесконечности тоже выглядят неопределёнными и произвольными, ибо Он не должен быть конечной субстанцией.

В этом же письме Ньютон делает важное замечание: «Иногда Вы говорите о тяготении, как о чём-то существенном и внутренне присущем материи. Умоляю Вас не приписывать этого мне, ибо я отнюдь не претендую на то, чтобы знать причину тяготения. Чтобы поразмыслить над этим, требуется больше времени». Опять неопределённость! В трактате он сослался на то, что гипотез не выдумывает. Но разве ссылки на Бога не есть гипотезы?

В третьем письме Роберту Бентли заметна у Ньютона путанность мысли: «Гипотеза о материи, равномерно распределённой по небу, по моему мнению, не согласуется с гипотезой о врождённом тяготении без сверхъестественной силы, способной примирить их, и, следовательно, позволяет сделать вывод о существовании Бога. Ибо если бы существовало врождённое тяготение, то материя Земли и всех планет и звёзд не могла бы взлететь с них и равномерно распределиться по всему небу без сверхъестественной силы; а то, что заведомо не может случиться в будущем без сверхъестественной силы, не могло случиться и в прошлом без той же силы».

Впрочем, возможно, я просто не знаю, к какому фрагменту «Математических начал…» относится данный комментарий. В общем, письма Ньютона к Бентли логичны. Между прочим, Ньютон объяснил, почему Земля круглая: благодаря гравитации, силе тяготения, направленной к её центру и сжимающей каменную массу. Как делает вывод М.М. Филиппов из содержания этих писем: «Очевидно, что мыслить с такой логической последовательностью может только человек, во всяком случае, непомешанный».

Однако 13 сентября 1693 года он отправил странное письмо секретарю Адмиралтейства и президенту Королевского общества Сэмуэлю Пипсу, с которым дружил: «Миллингтон передал мне Ваше послание и просил меня убедительно повидать Вас, когда я буду в Лондоне. Я противился, но по его настоянию согласился, не подумав, что делаю, потому что я чрезвычайно потрясён путаницей, в которую попал; все эти двенадцать месяцев я плохо ел и спал и не имею прежней стойкости ума; я никогда не надеялся достигнуть чего-либо при Вашей помощи или посредством милости короля Джемса, но стал теперь настолько возбуждённым, что должен отказаться от знакомства с Вами и не хочу видеть ни Вас, ни кого-либо из остальных моих друзей, если я только хочу оставить их в покое».

Поняв, что с автором письма что-то стряслось, Пипс попросил своего кембриджского знакомого поинтересоваться состоянием здоровья Ньютона. В ответе говорилось:

«Я встретил Ньютона 28 сентября, и, прежде чем я сам его спросил, он сказал мне, что написал Вам письмо, которое его очень смущает; он прибавил, что находится в раздражительном состоянии, с больною головой и не спал почти пять ночей подряд. Он просит при случае передать Вам это и просит Вас его извинить. Теперь он чувствует себя хорошо и хотя, как мне кажется, находится в небольшой степени меланхолии, однако полагаю, нет оснований подозревать окончательное умственное расстройство, чего, надеюсь, не будет».

Судя по всему, по завершении «Математических начал натуральной философии» у Ньютона стало проявляться нервное истощение, хотя он продолжал работать с прежним усердием. Пожар и полную или частичную утрату рукописи он мог, находясь в таком состоянии, отнести за счёт происков своих недругов. Приступы раздражения и подозрительности стали принимать болезненный характер. В одном из таких состояний он написал не только Пипсу, но затем и другому своему хорошему знакомому Джону Локку – философу, учёному, просветителю и политическому деятелю. На этот раз он выдвинул странные обвинения:

«Сэр, полагая, что Вы намерены запутать меня с женщинами, а также иными способами, я был столь возбуждён этим, что, когда мне сказали, что Вы больны и не выживете, я ответил, что будет лучше, если Вы умрёте. Прошу у Вас извинения за этот недостаток чувства милосердия, потому что теперь я доволен, зная, что сделанное Вами справедливо, и прошу прощения за то, что дурно о Вас думал и представлял себе, будто Вы подрываете основы нравственности в принципах, положенных Вами в основание Вашей книги об идеях и в других книгах, и за то, что я счёл Вас за гоббиста. Прошу прощения за то, что я думал и говорил, будто Вы хотите продать мне должность или запутать меня. Ваш нижайший и несчастнейший слуга Исаак Ньютон».

Что имел он в виду, говоря о намерении Локка «запутать» его с женщинами? Возможно, на него произвело впечатление высказывание Локка: «Мужчины убеждены в слабости женщин, а сами состоят у них же невольниками». Ньютон, избегавший сексуальных отношений, по-видимому, хотя бы временами страдал от этого. Он находил утешение в творчестве, а в период умственного расстройства мог приписать Локку стремление сблизить его с женщинами (чувство, которое он временами испытывал).

Вольтер, сравнивая Ньютона с Декартом, писал: «Своеобразный контраст по отношению к Декарту составляло в нём то, что на протяжении столь долгой жизни он ни разу не испытывал ни страсти, ни слабости; он ни разу не приблизился ни к одной женщине: это мне поверил врач и хирург, на руках которого он скончался. Можно восхищаться этим в Ньютоне, но не следует порицать Декарта».

Безбрачие Ньютона можно объяснить тем, что он состоял в должности научного сотрудника в Кембриджском университете, где студенты и преподаватели, как в монастыре, не имели права вступать в брак. Это не мешало тем и другим иметь любовниц. У Ньютона их не было.

Был ли он равнодушен к женщинам? Вряд ли. В юности, судя по всему, он не избегал их общества. Как пишет его биограф Питер Акройд, в доме аптекаря мистера Кларка «жила девочка, которая, по её собственным уверениям, стала предметом страсти юного Ньютона. Сей факт плохо согласуется с отсутствием склонности к женскому полу, которое чётко проявлялось у него в более поздние годы, однако, замечает современник, “поговаривают, что он воспылал к ней любовью, и она это также не отрицает”. Сама же она (её звали мисс Сторей) вспоминает, что он был “сдержанным, молчаливым, задумчивым парнем”. Он не играл с мальчиками, но “частенько предпочитал оставаться дома, порой даже среди девочек, и нередко мастерил для неё и подружек маленькие столики, шкафчики и другие полезные вещицы”. Особенно явственно ей запомнилась построенная Ньютоном тележка на четырёх колесах… При помощи особых устройств он мог кататься в ней по дому, направляя её куда пожелает».

Во всяком случае, Ньютон многие годы оказывал финансовую помощь своей племяннице. И настоял в поздние годы, чтобы она с мужем жила в его доме.

Есть версия, что Ньютон был гомосексуалистом. Никаких весомых аргументов у неё нет. Перед смертью Ньютон признался, что умрёт девственником.

Вряд ли причина только в запрете Кембриджского колледжа Троицы. В 53 года он «освободился» от него и стал благодаря своему положению завидным женихом (управляющий Монетного двора его величества, член парламента, председатель Королевского общества). Болезненным его нельзя было назвать: у него до старости сохранялась шевелюра, и он не пользовался очками.

Длительное воздержание могло привести к тому, что он избавился от физиологической потребности в сексе, находя высшее удовольствие в работе. Было поверье, будто воздержание «сублимирует» жизненную энергию, усиливая интеллект. (Пример большинства незаурядных мыслителей этого не подтверждает.)

Можно отчасти понять его состояние в конце 1693 года по тому, как он приносит извинение Сэмуэлю Пипсу за предыдущее письмо:

«С приближением зимы все привычки мои перепутались, затем болезнь довела эту путаницу до того, что в продолжение двух недель я не спал ни одного часа, а в течение последних пяти дней даже ни одной секунды. Я помню, что писал Вам, но не знаю, что именно; если Вы пришлёте мне письмо, то я Вам объясню его».

Невероятно, чтобы две недели он не спал ни одного часа; тем более странно выглядит уточнение, что не спал ни секунды. То есть у него не только расстройство сна, но также сознания и памяти.

Он отправил новое письмо Джону Локку: «Сэр! В последнюю зиму, слишком часто засыпая у камина, я приобрёл дурную привычку спать; и расстройство, которое в это время было эпидемическим.

Длительная напряжённая – до изнеможения – работа могла подорвать его интеллектуальные силы. Когда к нему обращались с вопросами, связанными с его научными трудами, он затруднялся с ответом и советовал обратиться к математику Абрахаму де Муавру, с которым был дружен. Есть версия, что таким образом он желал отделаться от надоедливых собеседников; однако де Муавр действительно превосходно знал его научные труды, а Ньютон всё более углублялся в теологические проблемы.

Вопреки мнению М.М. Филиппова о том, что именно богословские изыскания подорвали психическое здоровье Ньютона, великий учёный не прекращал работать над некоторыми проблемами физики.

О рассеянности Ньютона ходили легенды, и эту странность высмеял Свифт (возможно, с тех пор некоторые учёные не без кокетства выставляли напоказ свои мелкие чудачества, а пуще всего – рассеянность). Его друг доктор Стюкели рассказывал, что, когда он однажды пришёл к Ньютону, приготовленный для хозяина жареный цыпленок лежал в закрытой тарелке на столе, а сам учёный работал в своём кабинете. Пока он отсутствовал, гость съел цыпленка, а косточки положил обратно.

Ньютон вошёл в комнату, поздоровался, они немного поговорили. После этого Ньютон сел за стол и приготовился есть, но обнаружил лишь обглоданные кости.

– Однако насколько мы, философы, рассеянны, – произнёс он. – Я забыл, что уже поел.

Говорили, что научными исследованиями Ньютон занимался так увлечённо, что… его кот сильно растолстел. Дело в том, что кот постоянно доедал его обед, а то и принимался за него раньше, чем приходил хозяин.

В отличие от многих энтузиастов науки, Ньютон старался годами тщательно разрабатывать новые идеи. Страсть к познанию завела его в дебри алхимии. Полагают, что он вступил в тайное общество алхимиков. В отличие от многих представителей этого, как тогда говорили, искусства, он не только стремился синтезировать золото или изобретать эликсир бессмертия, а хотел проникнуть в глубины материи, дойти до её изначальных первооснов.

Хрестоматийному образу Ньютона как рассеянного, чудаковатого учёного, углублённого в свои исследования, противоречат некоторые его письма и практическая деятельность. Первый признанный успех Ньютона был связан с его усовершенствованием телескопа, а не с оригинальными идеями. Он более всего преуспел в доказательствах физических законов (в частности, тяготения), которые были сформулированы до него.

У него был период наивысшего творческого подъёма во время чумы, поразившей Англию в 1664–1667 годах. Спасаясь от неё, он перебрался в родную деревушку Вульфсторп.

«Молодой учёный, – писал С.И. Вавилов, – почти два года прожил в деревенской тиши, вдали от многолюдного колледжа с его профессиональными новостями, дрязгами и столкновениями самолюбий… За эти чумные годы Ньютон создал анализ бесконечно малых, метод флюксий, как он его назвал, или дифференциальное и интегральное исчисление, по принятой теперь терминологии Лейбница. Метод был изложен в пяти коротких мемуарах, написанных между 20 мая 1665 г. и ноябрём 1666 г. В это время раскрывается в полной мере экспериментальный гений Ньютона… Он, по-видимому, с наслаждением занимался шлифовкой и полировкой стекла и металлов и конструированием приборов… Можно думать, что основные принципы учения о свете стали ясными для него во время первых вульсторпских опытов.

Наконец, к тем же годам, как явствует из ряда свидетельств самого Ньютона, относятся первые его мысли о всемирном тяготении…

Удивительный творческий подъём в 1665–1667 годах в жизни Ньютона заключается не только в необычайном богатстве и значении полученных им научных выводов, но также и в том, что подобный подъём не повторился у него больше никогда в размерах, в какой-либо степени сравнимых».

Вряд ли в те годы он был рассеянным учёным. В возрасте 27 лет он написал наставление кембриджскому знакомому Астону, отправлявшемуся в заграничное путешествие. Вот выдержки из этого письма:

«Когда Вы будете в новом для Вас обществе, то: 1) наблюдайте нравы; 2) приноравливайтесь к ним, и Ваши отношения будут более свободны и откровенны; 3) в разговорах задавайте вопросы и выражайте сомнения, не высказывая решительных утверждений и не затевая споров; дело путешественника – учиться, а не учить. Кроме того, это убедит Ваших знакомых в том, что Вы питаете к ним большое уважение, и расположит к большей сообщительности в отношении нового для Вас. Ничто не приводит так быстро к забвению приличий и ссорам, как решительность утверждения. Вы мало или ничего не выиграете, если будете казаться умнее или менее невежественным, чем общество, в котором Вы находитесь; 4) реже осуждайте вещи, как бы плохи они ни были, или делайте это умеренно из опасения неожиданно отказаться неприятным образом от своего мнения. Безопаснее хвалить вещь более для того, чего она заслуживает, чем осуждать её по заслугам, ибо похвалы нечасто встречают противоречие или по крайней мере не воспринимаются не так болезненно людьми, иначе думающими, как осуждения; легче всего приобрести расположение людей кажущимся одобрением и похвалой того, что им нравится. Остерегайтесь только делать это путём сравнений; 5) если Вы будете оскорблены, то в чужой стороне лучше смолчать или свернуть на шутку, хоть бы и с некоторым бесчестием, чем стараться отомстить; ибо в первом случае Ваша репутация не испортится, когда Вы вернётесь в Англию или попадёте в другое общество, не слыхавшее о Вашей ссоре. Во втором случае Вы можете сохранить следы ссоры на всю жизнь, если только вообще выйдете из неё живым. Если же положение будет безвыходным, то, полагаю, лучше всего сдержать свою страсть и язык в пределах умеренного тона, не раздражая противника и его друзей и не доводя дело до новых оскорблений. Одним словом, если разум будет господствовать над страстью, то он и настороженность станут Вашими лучшими защитниками».

В дальнейшем столь же обстоятельно и рассудительно Ньютон предлагает замечать и записывать как можно больше сведений о данной стране, включая технические и технологические новинки, военные укрепления. Особо советует узнавать о превращениях веществ, например, железа в медь, какого-либо металла в ртуть. Ясно, что он увлечён алхимией.

С тридцати трех лет он принялся основательно штудировать Библию и богословские труды. Его не удовлетворили канонические представления. Он втайне стал последователем еретика Ария, не признававшего догмат Троицы и считавшего Христа посредником между Богом и людьми. Эти свои взгляды он высказал с покаянием незадолго до смерти.

Сомнения Ньютона в абсолютной истине всего, что написано в Библии, показывают, что он даже в теологии не мог признать реальность чуда, противоречащего логике. В подобной ситуации римский богослов и писатель Квинт Тертуллиан (160–220) утвердил приоритет веры над логикой, знанием и здравым смыслом: «верно, ибо это невозможно» (или «верую, ибо нелепо»).

Такая позиция была чужда рациональному уму Ньютона. Тем, кто стоит на позиции Тертуллиана, можно предложить подумать над такой загадкой. У Адама и Евы было два сына. Каин убил Авеля, был проклят и отлучён от семьи. Он ушёл, а в земле Нод женился и основал город. Значит, в той земле были люди. Есть об этих событиях в Библии и другая версия, но тоже не отвечающая на данный вопрос.

Сталкиваясь с такими противоречиями, Ньютон не мог с ними согласиться «по умолчанию». Как честный исследователь он не был склонен к самообману в подобных случаях.

Свою монографию «Математические начала натуральной философии» Ньютон написал в 44 года. Она была высоко оценена научным сообществом. Он вносил в последующие издания изменения и дополнения, связанные отчасти с ухудшением отношений с Лейбницем.

Утомлённый научно-философскими изысканиями и дискуссиями, он занялся посадкой яблонь и производством сидра. С его садом связана всем известная история с падением яблока на землю, которое навело Ньютона на мысль о взаимном притяжении тел. Ясно одно: к тому времени, когда произошёл этот случай, на дереве созрело яблоко, а в уме Ньютона окончательно укоренилась мысль о всеобщем тяготении тел, имеющих массу.

Кстати, на вопрос о траектории падающего на землю с большой высоты тела Ньютон предложил отклонение от вертикали по спирали. А Роберт Гук – по более верной и сложной кривой.

Говорят, на вопрос, сколько ему требовалось времени, чтобы сформулировать открытые им законы, он ответил:

– Эти законы просты. Формулировал я их быстро, но перед этим очень долго думал.

Однако закон всемирного тяготения был сформулирован – в форме гипотезы – ещё до этой работы Ньютона Робертом Гуком. По разнообразию и оригинальности идей (но не по их тщательной разработке) Гук превосходил Ньютона, который был великолепным решателем научных задач.

Как секретарь Королевского общества Гук в письме Ньютону от 6 января 1680 года высказал гипотезу: притяжение обратно пропорционально квадрату расстояния между центрами массивных тел.

«Если связать в одно все предположения и мысли Гука о движении планет и тяготении, высказанные им в течение почти 20 лет, – писал С.И. Вавилов, – то мы встретим почти все главные выводы “Начал” Ньютона, только высказанные в неуверенной и малодоказательной форме… У Гука была гениальная догадка физика-экспериментатора, прозревающего в лабиринте фактов истинные соотношения и законы природы. С подобной редкостной интуицией экспериментатора мы встречаемся в истории науки ещё у Фарадея, но Гук и Фарадей не были математиками. Их дело было завершено Ньютоном и Максвеллом. Бесцельная борьба Ньютона за приоритет набросила тень на славное имя Гука, но истории пора, спустя почти три века, отдать должное каждому».

Увы, поныне прославлен гений Ньютона и немногие слышали о Роберте Гуке. Пропаганда и реклама действуют не только в торговле и политике, но и в науке. Даже Лейбниц остаётся в тени, а на первом плане, как в театре главный герой при свете софитов, выступает Ньютон.

Нечто подобное произошло с Анри Пуанкаре, которого «затмил» Альберт Эйнштейн в результате усилий популяризаторов. Для истории науки характерен «культ личности»: нередко какому-то учёному приписывают великие достижения, умаляя значение других, порой не менее, а то и более талантливых. Так проявляются желание показать интеллектуальное превосходство своего народа или социальные достоинства того или иного общественного строя.

Многолетние химические опыты Ньютона не привели к сколько-нибудь значительным результатам. То же относится к его богословским трудам. Каким-то особо проницательным, «энциклопедическим» умом он не обладал. Хотя англичане постарались своего соплеменника возвести в ранг величайших гениев всех времён и народов.

Современник Ньютона английский поэт Александр Поп (Поуп), не проявлявший большого интереса к наукам, в торжественной эпиграмме провозгласил:

Был Божий мир кромешной тьмой окутан.

«Да будет свет!» – и появился Ньютон.

Спросить бы Попа: что в Мире осветил гений Ньютона? Уточнил движение планет; доказал на материалах своих и чужих астрономических наблюдений высказанный Гуком всемирный закон тяготения; сформулировал законы механики, тоже не первым…

Разве такая уж тьма была в науке о движении небесных тел до Ньютона? Почему бы не превозносить гений Коперника, Галилея, Кеплера? Только потому, что они не англичане?

Советский историк науки физик Б.Г. Кузнецов писал: «Современная ретроспекция открывает в творчестве Ньютона этап – один из самых решающих этапов – эволюции человеческой мысли». И уточняет: «Речь идёт не об индивидуальной мощи познающего разума – в этом отношении учёный ХХ в., даже самый крупный, даже Эйнштейн, вряд ли превосходит Ньютона, как и Ньютон вряд ли превосходит Платона и Аристотеля».

Вспоминается выражение математика академика Н.Н. Лузина (в письме В.И. Вернадскому в 1940 году) по поводу восхваления А. Эйнштейна: «Это относится к ведомству пропаганды». Нет никаких вразумительных критериев, чтобы сравнивать «интеллектуальную мощь» мыслителей разных эпох, народов и областей знаний.

С именем Ньютона связано наиболее успешное и убедительное использование математического метода в физике и астрономии. Бессилие этого метода для познания сущности жизни показали Лейбниц и Кант, а для познания истории Земли – Лайель. Однако успехи механики и техники заворожили не только обывателей, но и научное сообщество, а потому непомерно прославлен Ньютон.

Спору нет, он был трудолюбив, увлечён познанием в нескольких областях. Но были у него недостатки, недостойные выдающегося учёного. По мнению С.И. Вавилова: «во всех трёх нашумевших спорах Ньютона – с Гуком, Лейбницем и Флэмстидом – проявляются его болезненное самолюбие, обидчивость и властность».

Впрочем, он был заложником своего времени и своего положения в обществе, а отчасти, быть может, и своей славы. Королева Анна возвела его в дворянское сословие (этого удостаивались и некоторые пираты), он занимал высокие и почётные посты.

Когда он уже в немолодые годы заведовал Монетным двором, никто не упоминал о его рассеянности. Судя по всему, он до преклонных лет сохранял живость ума. 15 декабря 1716 года он писал доктору Лоу:

«Дорогой доктор! Тот, кто копается в глубоких шахтах знания, должен, как всякий землекоп, время от времени подниматься на поверхность и подышать чистым воздухом. В одном из таких промежутков я и пишу Вам теперь, друг мой. Вы спрашиваете, как при таких занятиях удаётся мне поддерживать здоровье. Ах, мой дорогой доктор, Вы гораздо лучшего мнения о Вашем ленивом друге, чем он сам о себе. Морфей – мой неотвязный спутник: без 8–9 сна Ваш корреспондент никуда не годится. Занятия сначала вредили моему пищеварению, но теперь я ем с аппетитом… Я много занимался замечательными явлениями, происходящими, когда приводишь в соприкосновение иголку с кусочком янтаря или резины, потёртой о шёлковую ткань. Искра напомнила мне о молнии в малых, очень малых размерах».

У Ньютона были приступы временного помешательства, судя по всему, в результате переутомления, когда он работал особенно интенсивно и спал 4–5 часов в сутки. При его не слишком крепком здоровье этого было мало. Занимаясь опытами, в частности с ртутью, у себя в алхимической лаборатории, он мог отравиться.

И в молодые, и в поздние годы он обычно не терял здравого смысла; не верил в сверхъестественное. С позиций рационализма он исследовал и библейские тексты (что в те времена было распространено среди учёных). Его богословские труды высоко оценил Джон Локк. Из них опубликована меньшая часть, по-видимому, наиболее ортодоксальная. Судя по некоторым сведениям, Ньютон склонялся к арианству: не признавал божественную природу Христа и считал его необыкновенным, но всё-таки человеком, посредником между людьми и Богом, пророком (как в исламе?).

Верил ли Ньютон в возможность откровения, позволяющего предвидеть будущее? Только для библейских пророков. Свои достижения он не приписывал каким-то сверхобычным качествам ума, которые иногда людям кажутся гениальностью, определяемой особой комбинацией генов. На этот счёт у Ньютона, причисленного к величайшим гениям человечества, было собственное мнение:

«Когда я писал свой труд о системе мира, я направлял свое внимание на такие принципы, которые могут вызвать у мыслящего человека веру в Божественное существо, и ничто не доставляет мне такой радости, как видеть себя полезным в этом отношении. Если я, однако, оказал человечеству таким образом некоторую услугу, то обязан этим не чему иному, как трудолюбию и терпению мысли».

Почему Ньютон не удовлетворился изучением природы, а занимался ещё и богословием? Ответ на этот вопрос можно найти в некоторых отступлениях от научного метода, которые он позволял себе в классических «Началах…». В заключительной главе сказано:

«Изящнейшее соединение Солнца, планет и комет не могло произойти иначе, как по намерению и власти могущественного и премудрого Существа». И ещё: «От слепой необходимости природы, которая повсюду и всегда одна и та же, не может происходить изменение вещей. Всякое разнообразие вещей, сотворенных по месту и времени, может происходить лишь по мысли и воле Существа, необходимо существующего».

На страницах этой монографии начертано его знаменитое «гипотез я не измышляю». Однако он принял как истину гипотезу Бога, ибо иначе не мог найти объяснения изумительной гармонии Мироздания и происхождения законов природы – первопричине всего сущего.

Но если на это неспособен рациональный ум и бессилен научный метод, он предполагал, что некоторые из людей способны интуитивно воспринимать божественные законы, которым подчиняется человеческое общество как единое целое. Значит, в принципе можно предвидеть дальнейший ход исторических событий (но не личных судеб людей).

Сторонники возможности такого мистического проникновения в будущее в немалом количестве имеются и в наши дни. Научные доводы и соображения здравого смысла для них не имеют значения. Эти люди охотно верят шарлатанам, экстрасенсам, астрологам, а то и психически больным, уверяющим, будто им дан дар (или знание) предвидения.

Ньютон не был ни наивен, ни глуп. Однако авторитет Священного Писания он воспринимал всерьёз. Некоторые явные логические неувязки и сомнительные места, которые в нём встречаются, он не мог принимать на веру без логического анализа: сказывалась научная закалка ума. Поэтому он исходил из того, что многие тексты Библии следует толковать аллегорически.

Существуют методы научного прогноза, предвидения событий. Но они не имеют отношения к какой-либо конкретной личности, судьба которой зависит от множества субъективных и недоступных предвидению событий, учесть которые невозможно.

Для отдельных государств и всего человечества ситуация иная. Они развиваются или деградируют в природной среде, которая получила название Биосферы – области жизни. Случайные непредсказуемые события и в этом случае играют некоторую роль, но второстепенную. Вступают в силу статистические закономерности.

Так в движущемся вниз по склону массиве песка невозможно вычислить траекторию отдельных конкретных песчинок. А продвижение всей массы определяется достаточно точно, если известны параметры склона, свойства массива.

То же происходит с молекулами воды в речном потоке. Каждая из них испытывает множество ударов от окружающих атомов и молекул и движется относительно хаотично. Но продвижение всего потока несложно прогнозировать с немалой точностью и достоверностью.

Исходя из таких соображений некоторые философы пришли к выводу, что существуют объективные законы развития общества, зная которые можно предвидеть будущее. Это заблуждение. Общество – не механическая система. Зная небесную механику, астрономы успешно прогнозируют лунные и солнечные затмения.

Законы общества отличаются от законов косных небесных тел. Кроме экономических параметров, доступных измерению, и более или менее объективных (если не учитывать влияние финансовых факторов), в судьбах обществ, цивилизаций значительную, а порой решающую роль играют факторы субъективные. Сказываются моральные и умственные качества людей, их вера, устремления на деле, а не на словах, представления о счастье… Помимо всего прочего, оказывает влияние коллективное подсознание.

Цивилизация, общество, народ имеют такую судьбу, которую заслуживают (учтём, что народы, мало изменяясь физически, духовно могут деградировать за считаные десятилетия).

Итак, Ньютон исходил из предположения, что многие истины Священного Писания зашифрованы в виде аллегорий, художественных образов. С этих позиций он толковал Откровение Иоанна Богослова.

Историю с истязаниями святого в котле с кипящим маслом, откуда он вышел невредимым, Ньютон считал легендой. Определяя время написания Апокалипсиса, исходил из предположения, что был один и тот же автор у этого сочинения и Евангелия апостола Иоанна. В таком случае Откровение должно быть древнее, ибо в нем больше гебраизмов (древнееврейских выражений), чем в Евангелии от Иоанна.

«Отсюда можно заключить, – писал Ньютон, – что Апокалипсис был написан, когда Иоанн только что прибыл из Иудеи, где он привык к сирийским оборотам речи; и что он написал своё Евангелие лишь после того, как по долгом обращении между малоазийскими греками освободился в значительной степени от гебраизмов… Подлинный Апокалипсис был написан настолько давно, что уже в Апостольские времена оказалось возможным составление множества подложных Откровений в подражание истинному, приписываемых умершим ранее Иоанна апостолам Петру, Павлу, Фоме и др.».

Почти через три столетия после этого вывода Ньютона немецкий ученый В. Фукс с сотрудниками с помощью компьютера попытался определить вероятность одного автора упомянутых выше книг Нового Завета. Текстологический анализ показал: «Здесь длины слов, расчленённость и сложность предложений согласуются, но не согласуются длины предложений». В итоге «наши данные следовало бы толковать как указание на различие авторов. Однако… наши количественные результаты ещё не дают окончательного ответа на вопрос об авторстве».

Пожалуй, толкование Ньютона более убедительное. Оно объясняет отличия двух текстов большим промежутком времени, их разделяющим. Не исключено, что Апокалипсис Иоанн Богослов написал сам, а Евангелие вынужден был диктовать ученику из-за своего преклонного возраста и слабого зрения. Кстати, на гравюрах Дюрера он показан молодым.

Вот наиболее общие выводы Ньютона: «Существенной частью этого пророчества является то, что оно не должно быть понято до самого последнего времени Мира. В силу этого то обстоятельство, что пророчество до сих пор ещё не понято, укрепляет веру в него».

Несколько странный логический поворот. Многое из древних и новых текстов остаётся непонятым по разным причинам. Это ещё не означает, будто в них заключена потаённая истина. И зачем понимать пророчество в самое последнее время Мира? Она направлено на то, чтобы подготовить людей к этому событию, принудить их к добрым делам и помыслам в страхе перед Высшим Судом, который потому и назван Страшным. Впрочем, продолжим цитировать Ньютона;

«Но если последние времена, времена раскрытия вселенской тайны, ныне приближаются, как это следует заключить из больших успехов, достигнутых новейшими истолкователями Откровений, то мы должны тем с большею смелостью углубиться в них…

Главная ошибка истолкователей Апокалипсиса заключалась в том, что они на основании Откровения пытались предсказывать времена и события, как будто Бог их сделал пророками. Благодаря этому эти истолкователи подверглись осуждению сами и вместе с тем возбудили недоверие и к пророчеству вообще.

Но Божественное предначертание заключалось совсем в ином. Бог дал это Откровение так же, как и пророчества Ветхого Завета, не ради того, чтобы удовлетворить любопытство людей, делая их способными предузнавать будущее, но ради того, чтобы исполнением их на деле явлен был миру святой Промысел Его, а не проницательность истолкователей. Ибо наступление событий, предсказанных за несколько столетий, служит убедительным доказательством того, что вселенная управляется Провидением. Ибо как несколько неясных пророчеств относительно первого пришествия Христова послужили для установления христианской религии, ныне почти утраченной, так многие и ясные пророчества о событиях, которые совершаются при втором пришествии Христовом, служат не только предсказанием, но и содействуют обретению и восстановлению истины и установлению царства, где обитает праведность».

Ньютон сетует на то, что христианская религия почти утрачена. Сильное заявление! Что он имел в виду? Судя по последнему слову, отсутствие праведности, нарушение христианских заповедей. Но почему так произошло? Почему в данном случае Ньютон говорит о ясных пророчествах, хотя прежде утверждал, что простому смертному пророчества не дано понять до конца дней? Далее он пишет:

«События оправдают Откровение; когда же будет подтверждено и понято это пророчество, то раскроется смысл древних пророков, и всё это вместе даст возможность познать истинную религию и установить её. И тот, кто желал бы понять древних пророков, должен начать с Апокалипсиса; но время совершенного уразумения его ещё не пришло, так как не совершился тот полный мировой переворот, который предсказан в Откровении…

До той же поры мы должны довольствоваться истолкованием лишь того, что уже исполнилось».

Позиция Ньютона не лишена противоречий. Предположим, понять смысл пророчеств можно только задним числом. Но ведь Иоанн Богослов разворачивает перед нами последовательную вереницу событий. Зная их ход, нетрудно предвидеть то, чему суждено произойти после того, как произошло предсказанное. Если этого сделать нельзя, то перед нами всего лишь собрание разрозненных высказываний, толкование которых допускает различные варианты.

Например, полный мировой переворот, согласно Апокалипсису, должен был начаться вскоре после того, как будет повержен зверь из бездны, и продлиться тысячу лет. Ко времени Ньютона срок этот был давно превзойден. Как это понимать, Ньютон не пояснил.

Порой кажется, что знаменитый научный труд писал один человек, а менее знаменитые богословские труды – другой, независимо один от другого. Как физик он убедительно показал, что кроме относительного времени существует абсолютное, подобное потоку. Как богослов он допускал предопределённость событий (вопреки относительному времени) и возможность предвидения будущего (вопреки времени абсолютному).

Верил ли Ньютон в предопределённость всего сущего? С научной позиции – нет, но с теологической принимал Апокалипсис Иоанна Богослова как зашифрованную символическую истину. В таком случае финал человечества предопределён.

Казалось бы, теологу «положено» верить в чудо как проявление неведомого человеку промысла Бога. На это у Ньютона было свое мнение:

«Чудеса называются так не потому, что они творятся Богом, но потому, что они случаются редко и потому удивительны. Если бы они происходили постоянно по определённым законам природы вещей, то они перестали бы казаться удивительными и чудесными и могли бы рассматриваться в философии как часть явлений природы (несмотря на то что они суть следствие законов природы, наложенных на природу силою Бога), хотя бы причина их и оставалась нам неизвестной».

Выходит, Богом даны законы природы, дан импульс развития Вселенной, а затем Он устранился от активного вмешательства в дела Мироздания. Почему? Неведомо.

Если Ньютон сомневался ещё и в догмате Троицы, то его религиозные взгляды были далеки от канонов официального христианства. Зачем же он долго и упорно занимался богословием? Надеялся создать что-то подобное рациональному христианству, догмы которого не противоречат научным данным? Или, критикуя католическое учение, хотел избавиться от сомнений в истинности англиканской церковной догматики?

Так или иначе он стремился понять этот Мир и с позиций науки (тогда её называли философией и не отделяли от неё), и с позиций религии. Но как совместить механику движения небесных тел, подчинённых чётким законам, с жизнью людей, животных, растений? Можно ли считать, что каждый человек и всё общество подчиняются изначальным установлениям Бога? Или Он предоставил человеку свободу воли? Для чего? Почему нет в жизни людей той гармонии, которую демонстрирует небо?..

Подобные вопросы волновали Ньютона, вносили сомнения в душу. Можно предположить, что от этого он временами терял самообладание, проявляя худшие черты своего характера. Ум его был нацелен на познание, но тщетны были попытки соединить законы науки, догмы христианства и реалии жизни. Эти противоречия подавляли его эмоционально.

Такое предположение отчасти подтверждает тот факт, что увлечённо работая над «Началами», он был замечательным и симпатичным учёным, если судить по воспоминаниям его секретаря и однофамильца Гэмфри Ньютона. Конечно, Гэмфри нельзя назвать объективным свидетелем. Работал он у «сэра Исаака» с 1685 по 1689 год и, судя по стилю его воспоминаний, постарался как можно точнее передать свои впечатления:

«В это время он писал свои “Начала”, и по его распоряжению я переписывал это великолепное произведение, прежде чем послать его в печать. После напечатания сэр Исаак послал меня с книгами для подарков начальствующим лицам в колледж и своим знакомым; кое-кто из них (в особенности доктор Бебингтон из Тринити) сказал, что надо лет семь учиться, прежде чем что-нибудь поймёшь в этой книге.

Сэр Исаак был в это время очень любезным, спокойным и очень скромным и, по-видимому, никогда не впадал в раздражение; за исключением одного случая я никогда не видел, чтобы он смеялся…»

Человек, который почти никогда не смеётся! Такая характеристика не в пользу Ньютона. Судя по имеющимся сведениям, он не обладал чувством юмора. Другое дело – над ним посмеивались. Говорили, что много раз присутствуя на заседаниях парламента, он лишь однажды выступил и произнёс самую короткую речь: «Господа, если вы не возражаете, я попросил бы закрыть окно, чтобы не простудиться».

Безусловно, увлечённая работа над научным исследованием и многочисленные алхимические опыты не располагают к веселью и долгим политическим прениям. И хотя Ньютон встречался с друзьями, выходил в сад, это были для него досадные отвлечения от главного занятия жизни. Как писал Гэмфри:

«Он постоянно был занят работой, редко ходил к кому-нибудь или принимал у себя гостей, за исключением двух-трёх друзей – д-ра Эллиса, м-ра Лотона и химика м-ра Вигани. Он не позволял себе никакого отдыха и передышки, не ездил верхом, не гулял, не играл в кегли, не занимался спортом; он считал потерянным всякий час, не посвящённый занятиям. Редко уходил он из своей комнаты, за исключением только тех случаев, когда ему надо было читать лекции как люкасовскому профессору. Лекции мало кто посещал и ещё меньше того понимал. Часто приходилось читать перед пустыми стенами.

Посторонних он принимал с простотой и почтением; если его приглашали на ужин или обед, что случалось очень редко, он с удовольствием устраивал ответное угощение. Занятиями увлекался он настолько, что часто забывал обедать. Нередко, заходя в его комнату, я находил обед нетронутым на столе, и только после моего напоминания он стоя что-нибудь съедал. Я никогда не видал, чтобы он садился за обед сам, без напоминания. В тех редких случаях, когда он принимал гостей, присутствовало главным образом начальство колледжа.

Раньше двух-трёх часов он редко ложился спать, а в некоторых случаях засыпал только в пять, шесть часов утра. Спал он всегда 4 или 5 часов, особенно осенью и весной, когда в его химической лаборатории ни днём, ни ночью почти не прекращался огонь. Я не мог узнать, чего он искал в этих химических опытах, при выполнении которых он был очень точен и аккуратен; судя по его озабоченности и постоянной работе, думаю, что он стремился перейти черту человеческой силы и искусства. У Ньютона в это время не было ни учеников, ни товарищей по комнате, которые помогали бы ему в работе. Только один раз за всё время он был болен и пролежал несколько дней в постели; страдания он выносил с большим терпением, совершенно безразлично относясь к жизни и смерти.

В лаборатории сэра Исаака было много химических приборов, однако чаще всего он пользовался плавильными тиглями, в которых расплавлял свои металлы. Иногда он справлялся в старой истлевшей книге, лежавшей в его лаборатории и носившей название Аgriсоlа. Dе Меtallis. Превращение металлов было главной целью, а сурьма – главным ингредиентом… Иногда во время прогулки в саду Ньютон внезапно останавливался, вбегал по лестнице в свою комнату и, подобно Архимеду, начинал писать за своим пультом, забывая сесть…

Не найдя на лекции ни одного слушателя, Ньютон через четверть часа возвращался обратно. Он подолгу ходил в своей комнате взад и вперед… Днём он никогда не спал. Думаю, его немало печалила необходимость тратить время на еду и сон. Хотя у него была большая библиотека, он редко справлялся в книгах».

Причина проста: он был занят узкоспециальным исследованием в области механики, включая движение небесных тел. Природа в её бесконечно разнообразных проявлениях Ньютона не интересовала. Его солидная монография содержит решения сложных геометрических задач, формулы, схемы. Надо обладать особым складом ума и упорством в достижении неблизкой цели, чтобы создать такую работу.

Можно ли назвать её гениальной? Да, по логической завершённости многих разделов, отличной способности автора решать сложные математические (геометрические) задачи, убедительному обоснованию законов механики и всемирного тяготения. Однако нет в ней идей, помогающих понять земную природу, Жизнь, Разум, человека. У Ньютона именно «математические начала». И на этих началах он остановился.

Физики продолжили физико-математические разработки всё тех же ньютоновских начал. В ХХ веке физики отказались от абсолютного времени и пространства, а также эфира в пользу относительного пространства-времени Эйнштейна-Минковского. Затем пришлось вводить абсолютную геохронологию и вакуум. Возникла модель Вселенной (Метагалактики), рождённой в результате Большого взрыва. Однако эта гипотеза вызывает много вопросов, не имеющих объяснения. Ничего полезного для познания Земли, Жизни, Разума, человека эти «математические начала» не дали.

В предисловии к первому изданию своих «Начал» Ньютон заявил, что его философия природы ограничена областью физики: «Новейшие авторы, отбросив субстанции и скрытые свойства, стараются подчинить явления природы законам математики.

В этом сочинении имеется в виду тщательное развитие приложений математики в физике».

По отношению к первым двум книгам это верно. Третья – «О системах Мира» – посвящена проблемам астрономии, движения небесных тел. Ньютон сослался на свои опыты с маятниками из разного материала, подтвердившие известный факт, что сила тяжести не зависит от свойств вещества, а только от массы. И добавил: «Не может быть сомнения, что природа тяжести на других планетах такая же, как на Земле». Значит, речь идёт именно о всемирном законе тяготения.

История с падением яблока, якобы подсказавшего Ньютону закон всемирного тяготения, показывает весьма упрощённый взгляд выдающегося физика и математика на природу. Его мало интересовало, как растёт дерево, почему зреют плоды, каким образом увеличивается их масса, как живёт окружающая природа. Он ограничивался исследованием механического движения, алхимическими опытами, толкованием текстов Библии, составлением хронологии исторических событий.

У него есть только мимолётные замечания о живой природе. Он предполагал, что хвосты комет содержат водяной пар: «Для сохранения морей и влаги на планетах, по-видимому, требуются кометы, из сгущенных выделений и паров коих всякая жидкость, поглощаемая растениями и гниением их превращаемая в сухую землю, может непрерывно восполняться и образовываться вновь». Он предполагал, что водяные пары и газы уходят от планет в космос, а кометы восполняют их дефицит:

«Пары, производимые Солнцем, неподвижными звёздами и кометными хвостами, могут от своего тяготения падать в атмосферы планет, здесь сгущаться и превращаться в воду и во влажные спирты и затем от медленного нагревания переходить в соли, в серы, в тинктуры, в ил, в тину, в глину, в песок, в камни, в кораллы и в другие земные вещества».

В сознании Ньютона был образ великолепной машины Мира, создав которую Творец определил её законы и придал ей первоначальное движение. Можно ли считать, что это и есть свет, рассеявший существовавший до этого мрак? Вряд ли.

«Математические начала» Ньютона ознаменовали три во многом печальные явления в истории науки, о которых мы уже упоминали:

? выделение одной особо прославленной личности с преувеличением её достижений;

? чрезмерное преувеличение значения математики для познания природы;

? иллюзию постижения Вселенной на основе физико-математических моделей, не учитывающих присутствие в Мире Жизни, Разума, человека.

Возможно, в этом сказалось проявление личности, умственного склада Исаака Ньютона. По его примеру некоторые выдающиеся физики ХХ века в шутку или всерьёз упоминали Бога в своих дискуссиях. Но разве можно верить в присутствие разумного начала во Вселенной, если она способна сжиматься, взрываться и расширяться, как детская игрушка?

У Ньютона на этот счёт было своё логически оправданное мнение: величественная и чудесная гармония Мироздания продумана и осуществлена всезнающим, всемогущим Творцом. Способен ли человек постичь во всей полноте замыслы Бога? Нет, конечно. Но познание – высшая степень человеческого бытия, приобщающая к божественным истинам. Такая устремлённость изначальна в людях.

…В отличие от Ньютона, старавшегося постичь механизм Мира, «поверить алгеброй гармонию», предопределённую Творцом, Лейбниц предполагал в Мире присутствие Жизни и Разума как основ бытия, наравне с веществом и энергией. Возможно, сходные представления были у Роберта Гука. Но такие взгляды не укладывались в жёсткие рамки физико-математических схем.

Веря в прогресс, неуклонное развитие природы и общества, преодоление несовершенства и приближения к мировой гармонии, ни Лейбниц, ни Гук не задавались вопросами: почему не был сотворён Мир, совершенный во всех отношениях? Какая роль определена человеку во Вселенной, где наша планета является «бесконечно малой», которой можно пренебречь? Почему человек творит так много злого, преступного, глупого?..

Увы, идея прогресса смущала – и продолжает смущать – многие умы, не замечающие явных её опровержений самой жизнью. В науке она проявляется в убеждении, будто будущие достижения познания раскроют все тайны природы. Механическая гармония небесных тел и возможность описать её системой математических формул создаёт иллюзию постижения Вселенной.

Конечный результат подобных усилий осознал Ньютон на склоне лет: «Не знаю, чем я могу казаться миру, но сам себе я кажусь только мальчиком, играющим на морском берегу, развлекающимся тем, что от поры до времени отыскиваю камешек более цветистый, чем обыкновенно, или красивую раковину, в то время как великий океан истины расстилается передо мной неисследованным».

…Как бы мы ни относились к нему, это был выдающийся мыслитель. Его причуды, периоды помешательства и некоторые серьёзные недостатки во многом определяются его достоинствами как талантливого математика и физика, увлечённого научными исследованиями.