Владимир Соловьёв (1853–1900)

У философа и поэта Владимира Сергеевича Соловьёва, как обычно подчёркивают его биографы, были мистические видения. Его друг философ и публицист Е.Н. Трубецкой писал:

«У него были всякого рода галлюцинации – зрительные и слуховые; кроме страшных были и комичные, и почти все были необычайно нелепы. Как-то раз, например, лёжа на диване в тёмной комнате, он услыхал над самым ухом резкий металлический голос: “Я не могу тебя видеть, потому что ты так окружён!” В другой раз, рано утром, тотчас после его пробуждения, ему явился восточный человек в чалме. Он произнёс необычайный пассаж по поводу только что написанной Соловьёвым статьи о Японии (“ехал по дороге, про буддизм читал, вот тебе буддизм”) и ткнул его в живот необычайно длинным зонтиком. Видение исчезло, и Соловьёв ощутил сильную боль в печени, которая потом продолжалась три дня».

По мнению Е.Н. Трубецкого, «в своих галлюцинациях он признавал явления медиумические. И в самом деле, как бы мы ни истолковывали спиритические явления, какого бы взгляда мы ни держались на их причину, нельзя не признать, что сами явления переживались Соловьёвым очень часто. Он, во всяком случае, был очень сильный медиум, хотя медиум невольный, пассивный».

Трудно сказать, что подразумевал Трубецкой под «невольным пассивным медиумом». Пожалуй, он верил в то, что некоторым, как теперь говорят, экстрасенсам удаётся воспринимать иные миры, подобно Сведенборгу. Но если без предубеждения взглянуть на видения Владимира Соловьёва, то они не выглядят в мистическом ореоле.

Владимир Соловьёв был поэтом, и к его рассказам надо относиться с учётом этого существенного обстоятельства. Когда видения бывают в тёмной комнате или во время пробуждения, то они практически всегда являются не галлюцинациями, а сновидениями в полудрёме. Подобные случаи вполне обычны и нормальны.

В медицине давно известно, что во сне могут проявиться первые симптомы заболевания. Об этом писал ещё Гиппократ. Врач и учёный Гален, живший почти два тысячелетия назад, привёл случай: один человек видел во сне, что его нога стала каменной, а через несколько дней она была парализована.

В ХХ веке связь сновидений с болезнями изучали многие врачи. «Наиболее характерным общим признаком сновидений у заболевших было появление у них часто повторяющихся неприятных зрительных образов и сцен, связанных с особенностями заболевания», – отметил советский медик В.Н. Касаткин. Он провёл исследования, опросив 247 человек и проанализировав более полутора тысяч сновидений.

Один из случаев: студентке медицинского института приснилось, что сосед по квартире приложил горящую папиросу к тыльной части кисти правой руки, которую она тотчас отдёрнула. Последователь Фрейда без тени сомнений предположит проявление сильного, «жгучего» сексуального влечения с элементами садизма или мазохизма, подавленными желаниями…

Проснувшись, девушка обнаружила на том самом месте кисти руки покраснение и слабую боль. К концу дня там же началось воспаление, появился нарыв. Сновидение совершенно определённо засвидетельствовало начало процесса (хотя и сексуальный подтекст не исключён).

Женщина видела сон: за ней гнались хулиганы, она бежала изо всех сил, задыхалась. Один из преследователей догнал её и схватил за горло, стал душить. Она проснулась от страха, сильного сердцебиения. Днем выяснилось, что у неё началась ангина, хотя накануне она считала себя вполне здоровой.

В одном из тяжёлых случаях заболевания геморроем (расширения вен нижнего отдела прямой кишки) пожилой мужчина в сновидении участвовал в войне с турками, был взят в плен и посажен на кол. Он чувствовал, как его пронзает острая боль в заднем проходе. При более лёгких формах этого заболевания сновидения не столь ужасны, но связаны с тем же органом.

При заболевании острым аппендицитом в некоторых случаях первые признаки недуга подсказывали сновидения. В них преобладали образы войны, истязаний, ранений в правую нижнюю часть живота. Обычно просыпались от боли, чувства страха.

Пожилая женщина в сновидении пришла на кладбище к могиле мужа. Вдруг из земли поднялись две костлявые руки: одна схватила её за горло, другая вцепилась в область сердца. Костлявые пальцы впивались в тело все глубже, стало трудно дышать, горло перехватило. Она крикнула – и проснулась от сильного сердцебиения, спазма в горле, острой боли в сердце. У неё был микроинфаркт миокарда.

По наблюдениям В.Н. Касаткина, «в сновидениях неврастеников более определённо, чем у здоровых людей, были логически связанные законченные мысли», а зрительные сцены обычно цветные, яркие, соединённые «в большие, цельные картины».

О связи сновидений с болезнями и неврастенией можно было бы привести множество примеров. Но и этих достаточно, чтобы признать видения Владимира Соловьёва, о которых упомянул Е.Н. Трубецкой, нормальным явлением, а не признаком «пассивного медиума».

Впрочем, в жизни Владимира Соловьёва были другие события, которые могут свидетельствовать о какой-то психической аномалии. Тем более что он был человеком весьма оригинальным.

Он родился в Москве, воспитывался в многодетной семье известного историка С.М. Соловьева. От детской веры в Бога пришёл к атеизму, а затем к осознанной христианской вере (вне официальных канонов).

В университете изучал гуманитарные и естественные науки. Позже писал: «Верить в Царство Божие – значит с верою в Бога соединять веру в человека и веру в природу».

Защитил магистерскую диссертацию «Кризис западной философии», затем докторскую – «Критика отвлечённых начал» (опровергая и материализм, и идеализм как две крайности). По его мнению, природа без Духа Божия мертва, а Бог вне природы – абстракция.

Жил он неустроенно, бездомно, деньгами не дорожил, обитал в гостиницах, в имениях друзей. Был остроумен и умел по-детски смеяться. Жизнь свою посвятил служению красоте, добру, истине. В этом смысле ему удалось достичь цельности, триединства чувств, мыслей и воли.

Мы только вскользь затронем огромную и порой противоречивую тему творчества В.С. Соловьёва. Как он понимал взаимосвязь человека, Природы, Бога? В чём видел смысл бытия в материальном и духовном мире?

В одной из речей в память Достоевского он утверждал: «Человек и природа имеют смысл только в своей связи с Божеством… Природа, отделённая от Духа Божия, является мёртвым и бессмысленным механизмом без причины и цели… Бог, отделённый от человека и природы, вне своего положительного откровения является для нас или пустым отвлечением, или всепоглощающим безразличием».

Такие высказывания могут показаться туманно-мистическими. Почему бы не употребить вместо таинственного Духа Божия философское понятие движения (самодвижения, саморазвития материи)? Но такая характеристика не предполагает жизни, разума, воли, красоты, творческой силы. А именно они – в наивысших проявлениях – присущи Богу в понимании Соловьёва.

Пользуясь религиозными понятиями, он не пренебрегал данными науки и старался не противоречить им. Лишь в умозрении допускал разделение материи и сознания, Разума и Вселенной. Так, у здравствующего человека нельзя отделить душу от тела. Это было бы смертью. «Верить в природу, – писал Соловьёв, – значит признавать в ней сокровенную светлость и красоту, которые делают её Телом Божиим. Истинный гуманизм есть вера в Богочеловека, и истинный натурализм есть вера в Богоматерию».

Ревнители научного метода вправе возразить: речь идёт о вере, а не о знании; перед нами сугубо религиозный подход! Да, это не научный подход, основанный на фактах, логике, доказательствах. Согласно науке, всякий организм есть сгусток солнечной энергии, воды и земного праха.

Соловьёв был уверен: одного этого недостаточно. Требуется ещё нечто важное, объединяющее первичные компоненты, «оживляющие» их. Вот и сумма знаний – необходимый, но инертный материал. Он одухотворяется творческими усилиями, что предполагает разум и стремление к истине. Естествознание началось с той поры, когда люди поверили в самобытность природы, а великими натуралистами становились лишь те, кто восхищался её красотой, непостижимой сложностью и гармонией.

В этом смысле Владимир Сергеевич был натуралистом (недаром он поначалу учился на естественнонаучном отделении университета, всерьёз увлекаясь биологией и геологией). Идеализм его был реалистическим, утверждающим реальность окружающего мира. Он утверждал: «Душа образует себе органическое тело вовсе не для того только, чтобы смотреть через него на мир явлений, но также и гораздо более для того, чтобы действовать посредством него в этом мире, и, разумеется, результаты этой деятельности не могут быть безразличны для души и после того, как орудия её земного действия разрушены».

Но если вечная душа причастна к Разуму Вселенной, то почему человеческая активность на Земле приводит к таким катастрофическим последствиям для природы и общества? Почему в научном и философском познании так много ложного, так часты заблуждения?

В «Критике отвлечённых начал» Соловьёв пояснил так: мы воспринимаем по-разному свой родной (внутренний) мир и как бы чуждый для нас – внешний. Особенно резко это проявляется в атеистическом мировоззрении.

«Конечно, истина вечно есть в Боге, но, поскольку в нас нет Бога, мы и живём не в истине: не только наше познание ложно, ложно само наше бытие, сама наша действительность. Итак, для истинной организации знания нужна организация действительности. А это уже есть задача… мысли созидающей или творчества».

По мнению Владимира Соловьёва, со времени господства научно-технической мысли возобладало «механистическое мышление». Оно «берёт различные понятия в их отвлечённой отдельности, рассматривает, следовательно, предметы под каким-нибудь частным односторонним определением… В противоположность этому мышлению органическое рассматривает предмет во всесторонней целости и… в его внутренней связи с другими… Мышление механическое (рассудочное) есть только сопоставляющее и комбинирующее». Оно отчуждает сознание человека от единой Богоматерии, приобщая к механическим движениям мёртвых тел природы.

Философ приводил конкретные примеры конфликтов цивилизации с окружающей средой: вырубание лесов, обеднение ландшафтов, опустынивание земель. Как же избежать этих бед? Тут недостаточны технические ухищрения и научные рекомендации. Надо изменить саму суть представлений об окружающей действительности, а также свои потребности:

«Цель труда по отношению к материальной природе не есть пользование ею для добывания вещей и денег, а совершенствование её самой – оживление мёртвого, одухотворение вещественного… Без любви к природе для неё самой нельзя осуществить нравственную организацию материальной жизни… В общей жизни человечества борьба с внешней, земной природой и покорение её есть только необходимый переход, а не окончательная норма деятельности: нормальная деятельность здесь есть культивирование земли, ухаживание за нею ввиду её будущего обновления и возрождения».

Эти мысли, высказанные почти полтора столетия назад, остаются актуальными поныне. По-прежнему люди озабочены своими материальными потребностями, борьбой за власть и капиталы, стремлением извлечь как можно больше природных богатств, пусть нанося непоправимый урон земной области жизни, Биосфере.

Материализм, идеализм и прочие философские учения остаются бесплодными умствованиями, если уклоняются от реальности, которая познаётся в действии, а не только в размышлениях, и наиболее полно проявляется в научных фактах. С этим должны считаться религиозные и философские учения.

Подлинная глубокая вера не склонна рядиться в загадочные одеяния, избегает выспренних фраз и величавых поз. Она светла и радостна, ибо покоится на внутренней убеждённости. В этом заключена одна из важных особенностей реалистического идеализма Владимира Соловьёва, который приводил в пример творчество Достоевского:

«Он брал человека во всей его полноте и действительности; такой человек тесно связан с материальной природой, и Достоевский с глубокой любовью и нежностью обращался к природе, понимал и любил землю и всё земное, верил в чистоту, святость и красоту материи. В таком материализме нет ничего ложного и греховного».

Богоматерия предстает зримым воплощением творящей силы и мысли божества. Признавая первичным бытие Бога, Владимир Соловьёв свято чтил материю, ему подчинённую. Он понимал красоту «как преображение материи через воплощение в ней другого, сверхматериального начала». В то же время: «Красота есть действительный факт, произведение реальных естественных процессов, совершающихся в мире».

«Органическая жизнь есть превращение света, – писал он. – Таким образом, материя становится носительницей красоты через действие одного и того же светового начала, которое её сперва поверхностно озаряет, а затем внутренне проникает, животворит и организует». Так поэтически выражается научная мысль, получающая затем религиозную формулировку: «Порядок воплощения идеи или явления красоты в мире соответствует общему космогоническому порядку».

По-своему объяснял Соловьёв процесс биологической эволюции: «Отвоевывая шаг за шагом у хаотических стихий материал для своих органических созданий, космический ум… покидает только то, в чём его победа была мнимою, на что безмерность хаоса наложила свою неизгладимую печать». «Красота в природе… есть реально объективное произведение сложного и постепенного космогонического процесса».

Соловьёв связывал воедино идеи развития материи, красоты, Разума Вселенной. На него оказало влияние научно-фантастическое учение Н.Ф. Фёдорова о беспрерывном прогрессе человечества, ведущем к победе над смертью. По словам советского историка философии А.В. Гулыги: «Философия любви перерастает здесь в философию беспредельного прогресса человечества. Соловьёв сближается с русским космизмом: о «сверхлюдях», достигших бессмертия в ходе развития науки, будет говорить и Циолковский». Но и без этого идеи Владимира Сергеевича были проникнуты космическим миросозерцанием, ибо он рассматривал мир как гармоничное развивающееся целое, одухотворённое творящим Разумом.

Но чем тогда объяснить и оправдать существование зла, уродства, неразумия? Почему Разум Вселенной допускает их в мире? Зачем человеку предоставлена возможность совершать трагические ошибки и злодеяния, внося в окружающий мир пороки своей души? Невольно встаёт образ механизма природы, где господствует косная материя и лишь слабыми искрами случайно вспыхивают, тлеют и со временем угасают очаги жизни и разума. Человечество блуждает, не находя верного пути к торжеству добра и красоты. Значит…

Значит, есть нечто такое, что не допускает превращения человека в слепого механического исполнителя высшей воли! Вот мнение Соловьёва: «Зачем природа должна испытывать муки рождения и зачем… прежде чем породить совершенный и вечный организм, она производит столько безобразных, чудовищных порождений, не выдерживающих жизненной борьбы и бесследно погибающих?…Зачем вообще реализация божественной идеи в мире есть постепенный и сложный процесс, а не один простой акт?

Ответ на этот вопрос заключается в одном слове, выражающем нечто такое, без чего не могут быть мыслимы ни Бог, ни природа, – это слово есть свобода… Если всё существующее… должно соединиться с Божеством – а в этом цель всего бытия, – то это единство, чтобы быть действительно единством, очевидно, должно быть обоюдным, т. е. идти не только от Бога, но и от природы, быть и её собственным делом».

В образе человека Бог создал партнёра в «игре жизни и разума», наделённого свободой выбора добра и зла, красоты и уродства, правды и лжи. Что же противодействует творчеству Мирового Разума? Что противостоит божественному порядку? Ведь для реализации свободы требуется неопределённость!

Соловьёв не верил в злокозненную силу, противостоящую Богу («В чёрта я не верю»). Зато упоминал о хаосе стихий как материале творения. Всемирному Разуму противостоит инертность и неупорядоченность материи. Воля и сознание Бога постепенно одухотворяют косный материал, создавая Богоматерию. Человек-творец, внося разум и красоту в окружающий мир, преображается в Богочеловека…

Эта идея Владимира Соловьёва остаётся благим пожеланием. Земная природа преображается по законам производства, техники, выгоды (для немногих). Цивилизация преимущественно разрушает и обедняет Биосферу. Происходит формирование техногенного человека. Он рабски зависит от техники материально и духовно.

…Исследователи творчества В.С. Соловьёва много и основательно пишут о его концепции Всеединства. Однако остаётся в забвении идея Богоматерии. А ведь Мироздание имеет смысл только в том случае, если оно живое, а не мёртвое.

Модная ныне гипотеза Большого взрыва, создавшего видимую нами Вселенную (Метагалактику), – торжество механического физико-математического мировоззрения. В таком случае каждый из нас, человечество, вся земная жизнь предстают бессмысленной малостью, жалкой плесенью на одном из ничтожных осколков чудовищного взрыва.

Что-то более нелепое о происхождении Мироздания трудно придумать. Однако почти все крупнейшие современные физики, астрономы, космологи соглашаются с этой идеей только потому, что она является следствием систем формул и теорий. Нет никакого вразумительного обоснования её с позиций философии, здравого смысла, наук о Земле и Жизни.

Вспоминается сказка Андерсена «Новое платье короля». Хочется быть мальчиком, воскликнувшим: «А король-то голый!»

Владимир Соловьёв сначала интересовался преимущественно концепцией цельного знания: эмпирического, рационального и мистического (их он не вполне корректно отождествлял с наукой, философией и религией). К этому периоду относятся его работы «Чтение о богочеловечестве», «Три силы». Затем углубился в проблемы христианских церквей, возможности их воссоединения и установления – в идеале – царства Христа на Земле, теократического правления.

Следующей центральной темой стала нравственная философия, эстетика и этика («Смысл любви», «Три разговора», «Красота в природе», «Теоретическая философия», «Оправдание добра»). В основе его мировоззрения – знание науки и философии, вера в Бога, Богоматерию, Богопознание. Он предполагал путь цивилизации как восхождение от зверочеловека к богочеловечеству – торжеству истины, добра.

Вера в прогресс не отрешила его от реальности. Он убедился, что в обозримом будущем не предвидится переход к духовно возвышенному человечеству, объединённому и вдохновлённому учением Иисуса Христа. Более вероятным стал выглядеть трагический финал человеческой истории.

…Философские труды Владимира Сергеевича не дают оснований предполагать у него видения, подобные тем, которые были, скажем, у Сведенборга. Но в конце сентября 1898 года в поэме «Три свидания» поведал он о своих мистических переживаниях. В примечании пояснил:

«Осенний вечер и глухой лес внушили мне воспроизвести в шутливых стихах самое значительное из того, что до сих пор случилось со мною в жизни. Два дня воспоминания и созвучия неудержимо поднимались в моём сознании, и на третий день была готова эта маленькая автобиография, которая понравилась некоторым поэтам и некоторым дамам».

Странно, конечно, что «самое значительное», случившееся в его жизни, он изложил «в шутливых стихах», иронично-игриво упомянув, что они понравились «некоторым дамам». Или он в данном случае предстал как поэт, а не философ, или скрыл за иронией свои интимные переживания, или то и другое вместе.

Он вспомнил свою первую любовь и муки ревности:

И в первый раз, – о, как давно то было! —

Тому минуло тридцать шесть годов,

Как детская душа нежданно ощутила

Тоску любви с тревогой смутных снов.

Мне девять лет, она… ей девять тоже.

«Был майский день в Москве», как молвил Фет.

Признался я. Молчание. О, Боже,

Соперник есть. А! он мне даст ответ.

Дуэль, дуэль! Обедня в Вознесенье.

Душа кипит в потоке страстных мук…

Его обуревали вполне нормальные чувства. Вряд ли тогда он предполагал нечто иное. Но в память врезалось: у алтаря

Пронизана лазурью золотистой,

В руке держа цветок нездешних стран,

Стояла ты с улыбкою лучистой,

Кивнула мне и скрылася в туман.

Таким было первое свидание с образом, который Гёте назвал «Вечной Женственностью», а Владимир Соловьёв отождествлял с Софией и Богоматерью:

Не веруя обманчивому миру,

Под грубою корою вещества

Я осязал нетленную порфиру

И узнавал сиянье Божества…

В детстве поэт не мог мыслить такими категориями, но воспринял как возвышенное и божественное красоту и любовь.

Второе свидание произошло в Лондоне, где он изучал тексты древних мистиков в библиотеке Британского музея.

И вот однажды – к осени то было —

Я ей сказал: «О Божества расцвет!

Ты здесь, я чую, – что же не явила

Себя глазам моим ты с детских лет?»

И только я помыслил это слово —

Вдруг золотой лазурью всё полно,

И предо мной она сияет снова —

Одно её лицо – оно одно.

И то мгновенье долгим счастьем стало…

Одно мгновенье? Это не галлюцинация, а умственный образ. Неясно, при каких обстоятельствах он возник – только прекрасное лицо. Ему хотелось увидеть её всю (голую истину?). Внутренний голос велел: «В Египте будь!» Чувство было сильным, а «рассудок промолчал, как идиот».

Третье свиданье было в Египте. Он добрался туда, поселился в одном из отелей Каира, и вскоре остался без гроша в кармане. В поисках высоких откровений он отправился пешком в пустыню. Там его едва не убили бедуины. Он был голоден. Настала ночь.

И долго я лежал в дремоте жуткой,

И вот повеяло: «Усни, мой бедный друг!»

И я уснул; когда ж проснулся чутко —

Дышали розами земля и неба круг.

И в пурпуре небесного блистанья

Очами, полными лазурного огня,

Глядела ты, как первое сиянье

Всемирного и творческого дня…

………………………..

Один лишь миг! Видение сокрылось —

И солнца шар всходил на небосклон.

В пустыне тишина. Душа молилась,

И не смолкал в ней благовестный звон.

Опять лишь миг? А если это сон? Но вероятнее псевдогаллюцинация. Условия для неё были самые благоприятные: сильные переживания, голод, одиночество, усталость, нервное напряжение…

Он верно определил обратный путь к Каиру (и вряд ли отошёл от него далеко за несколько часов (вряд ли больше чем на 15–20 км).

Советский философ А.Ф. Лосев в книге «Вл. Соловьёв» (1983) писал об этом свидании: «Вульгарное и обывательское представление о мистике, конечно, многих может навести здесь на мысль о какой-то соловьёвской психопатологии или о каких-то литературных выкрутасах. Но неопровержимые биографические данные свидетельствуют о том, что Вл. Соловьёв был в то время духовно здоровым и весёлым молодым человеком, у которого умозрительные чувства соединялись с обыкновенным бытовым поведением…

Он уже в Египте жил не по средствам и во время своего “свидания” не забывал требовать у родителей 200 рублей… После Египта он направился вовсе не в Россию, а почему-то ещё в Италию и ещё в Париж». А.Ф. Лосев сослался на свидетельство В.А. Пыпиной-Ляцкой:

«С большим юмором рассказывал он также о своих злоключениях в Италии, когда он, поднимаясь на Везувий с двумя знакомыми дамами, повредил себе ногу и лишён был возможности продолжать путешествие. Последние деньги истратил он на чудные розы, которые послал своим спутницам, и жил в гостинице в долг, ожидая присылки денег из Москвы…

Как только нога поправилась настолько, что явилась возможность передвигаться, он обратился к русскому консулу, рассказал о своей беде, дал о себе необходимые сведения и попросил ссудить деньгами. Консул выслушал серьёзно, денег дал, но выразил сожаление, что у столь знаменитого, уважаемого человека, как историк Соловьёв, такой “беспутный” сын. Вернувшись в гостиницу, Владимир Сергеевич велел подать себе шампанского и как можно больше роз».

Идея Вечной Женственность была близка Владимиру Соловьёву как поэту из-за его влюбчивости.

Е.М. Поливанова оставила интересные воспоминания о встречах с ним в молодости. Ему тогда было около 20 лет. «Несмотря на целую массу общих прогулок и пикников, – писала она, – я также проводила много времени с глазу на глаз с Владимиром Сергеевичем. С ним было необыкновенно легко. Беседа всегда лилась сама собою, затрагивая самые разнообразные предметы…

Он в то время горячо верил в себя, верил в своё призвание совершить переворот в области человеческой мысли. Он стремился примирить веру и разум, религии и науку, открыть новые, неведомые до тех пор пути для человеческого сознания. Когда он говорил об этом будущем, он весь преображался. Его серо-синие глаза как-то темнели и сияли, смотрели не перед собой, а куда-то вдаль, вперёд, и казалось, что он уже видит перед собой картины этого чудного грядущего…

Наряду с такими возвышенными беседами, бывали у нас и другие, в совершенно другом роде. Мы оба любили всё таинственное, сверхъестественное и на эту тему могли говорить также без конца, рассказывая друг другу всякие чудеса, слышанные нами от очевидцев, или из вторых и третьих рук, или даже вычитанные нами из книг…

1 июня, в самый Троицын день, мы были вместе у обедни. Спасаясь от нестерпимой духоты, мы пробрались на хоры, а затем вышли на крышу храма, откуда открывался на окрестности Дубровиц чудный вид, который я давно обещала показать ему.

Я села на порог у самой двери, а Владимир Сергеевич стоял в трёх шагах от меня на самом краю крыши, да еще поставив ногу на низкую балюстраду. Было прохладно, дул очень свежий ветер. Боясь, чтобы он не простудился, я предложила вернуться на хоры.

– Нет, нет! – проговорил Владимир Сергеевич.

И вдруг нежданно-негаданно он сказал мне, что любит меня и просит меня быть его женой.

Как это ни странно, но за всё время нашего знакомства мне и мысли о любви не приходило в голову. Я была поражена, ошеломлена. Я растерялась.

Я видела перед собой его бледное взволнованное лицо, его глаза, устремлённые на меня с выражением тревожного ожидания, и в то же время сама была охвачена чувством страха, что он вот-вот может сорваться вниз…

Я что-то пролепетала, сама не знаю что.

Он настаивал на категорическом ответе.

Я ответила да, и в этом моя глубочайшая вина перед ним. Но в эту минуту я об этом не думала, да и не знаю, думала ли о чём-нибудь.

Народ стал выходить из церкви, мы тоже сошли вниз.

Дома мы застали гостей, целый класс лицеистов, товарищей брата Володи.

Весь день все были заняты этой шумной компанией. Владимир Сергеевич тоже занимался молодежью, смеялся с ними, шутил, был необычайно весел, вид у него был счастливый…

Однако, когда на другой день мы встретились, вся моя решимость исчезла: у него был такой радостный, сияющий вид! За завтраком он передал мне соль, и кто-то сказал, что передача соли ведёт к ссоре. Он внезапно побледнел так, что даже губы у него побелели. Где же, как тут говорить?..

Но вот он уехал на два дня в Москву… Как только он приехал, я позвала его на Деснинскую скамейку, где мы оба любили сидеть, и разом, сама не знаю как, сказала ему всё. Я чувствовала, что делаю какое-то зло, но поступить иначе я уже не могла. Сама я очень страдала и плакала горючими слезами».

Зная подобные факты, вряд ли можно всерьёз утверждать, будто у Соловьёва были приступы психического расстройства, связанного с галлюцинациями, переходами в изменённое состояние сознания… Впрочем, подобные переходы могли временами происходить в результате употребления спиртных напитков.

Он, безусловно, был весьма оригинален, отличаясь от большинства интеллектуалов умом и характером. Но отличался тем, что приближался к идеалу интеллигента: не был озабочен бытовой суетой, поглощающей и опошляющей душу человека, имея безграничные интеллектуальные и весьма ограниченные материальные потребности. Он беспечно относился к деньгам. Мечтал о нравственном и умственном прогрессе человечества, писал философские трактаты, лирические стихи, публицистические статьи…

«Но эта внутренняя и внешняя духовность, – отмечал А.Ф. Лосев, – удивительным образом совмещалась у него с весёлым нравом, с постоянной шутливостью, с любовью к своим и чужим анекдотам, с шуточными произведениями, занимающими далеко не последнее место в сборнике его стихотворений».

Даже зловещий образ смерти не вызывал у него уныния. Вот его эпитафия самому себе:

Владимир Соловьев

Лежит на месте этом.

Сперва был философ,

А нынче стал шкелетом.

Иным любезен был,

Он многим был и враг:

Но, без ума любив,

Сам ввергнулся в овраг.

Он душу потерял,

Не говоря о теле;

Её диавол взял,

Его ж собаки съели.

Прохожий! Научись из этого примера,

Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.

У него и в стихах философских, так же как в поэме «Три свидания», глубокомысленные проблемы представлены остроумно:

Во-первых, объявлю вам, друг прелестный,

Что вот теперь уж более ста лет,

Как людям образованным известно,

Что времени с пространством вовсе нет;

Что это только призрак субъективный,

Иль, попросту сказать, один обман.

Сего не знать есть реализм наивный,

Приличный лишь для обезьян…

Сказать по правде: от начала века

Среди толпы бессмысленной земной

Нашлись всего два умных человека —

Философ Кант да прадедушка Ной.

Тот доказал методой априорной,

Что, собственно, на всё нам наплевать,

А этот – эмпирически бесспорно:

Напился пьян и завалился спать.

Одна из его эпиграмм оказалась, увы, пророческой:

Придет к нам, верно, из Лесб?са

Решенье женского вопроса.

И вот ещё одно его грустное и не теряющее актуальности признание:

Благонамеренный

И грустный анекдот:

Какие мерины

Пасут теперь народ!

Впрочем, его звонкий заразительный и несколько тревожный смех в последние годы жизни звучал всё реже. Он утрачивал свои иллюзии о возможности перехода общества к теократическому правлению, к приоритету нравственности и веры во всеобщее единство и Богоматерию. Для него это стало личной трагедией.

Смысл индивидуальной жизни каждого из нас определяется нашим разумом, нашей сознательной или бессознательной волей.

В чём смысл культуры и цивилизации? Владимир Сергеевич видел его в предельно полном проявлении всего лучшего, чем наделил человека таинственный Разум Вселенной, проявления которого мы видим в красоте, гармонии окружающей природы, Божественной Материи.

Однако приверженность к идеализму не отрешила Соловьёва от реальности. Он понимал её конечно же на свой лад. В последней своей книге «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории со включением краткой повести об Антихристе» (1900) он отказывается от идеи прогресса как пути человечества к светлому будущему и предлагает своё сочинение на тему Апокалипсиса Иоанна Богослова о втором пришествии Христа и Страшном суде (после войны Востока и Запада, явления Антихриста и всяческих бедствий).

Он не отказался и там от некоторых ироничных и шутливых пассажей. Но главный и роковой финал человечества, по его мнению, будет вызван религиозной рознью. Философ словно не замечал грозной поступи быстро набирающей мощь технической цивилизации с культом выгоды и богатства, конфликтами не столько религиозными, сколько социальными и политическими.

Владимир Сергеевич Соловьёв был, как прежде говорили, поэтической натурой, и это сказалось на его философских взглядах.

А.Ф. Лосев писал: «Личность Вл. Соловьёва – большая, глубокая, широкая, даже величественная, хотя в то же время до чрезвычайности сложная и запутанная».

Но разнообразие проявлений личности – вполне естественно для нормального духовно свободного человека. Патология психики проявляется в тех случаях, когда личность скукоживается, упрощается до примитива с убогими стандартными потребностями, становится винтиком технической цивилизации.

Суть своего понимания Мира и человека поэт и философ Владимир Соловьёв, не мудрствуя лукаво, высказал в стихах:

Милый друг, иль ты не чуешь,

Что одно на целом свете

Только то, что сердце сердцу

Говорит в немом привете?