Группа Харнака — Шульце-Бойзена

22 июня 1941 года, когда все официальные советские учреждения готовились к отбытию из Германии, не оказалось никого, кто в достаточной мере мог бы заменить существовавшие в рейхе органы советской разведки. В отличие от советских нелегальных органов в Бельгии, Голландии, Франции и Швейцарии, секретная сеть в Германии была плохо организована. Там не было ни одного опытного резидента, который мог бы взять руководство на себя, когда Кобулов, «Эрдберг» и Шаханов выключили свои коротковолновые радиостанции, сожгли бумаги и покинули столицу, возбужденную ожиданием эпохальных побед.

То, что Кобулов и Шаханов оставили после себя, напоминало скорее эмбрион, чем налаженную сеть. В своих лихорадочных поисках преемников они смогли отыскать лишь небольшое число старых коммунистов, которые жили в условиях полуизоляции, некоторых разбросанных по стране пассивных и потому неизвестных полиции советских агентов и немногих юных энтузиастов, которые были бы счастливы войти в существующее подполье. Советские дипломаты в течение последних месяцев имели достаточно времени для того, чтобы представить своих ближайших друзей друг другу и распределить между ними несколько раций. Но когда они уехали, это дело так и не было доведено до конца. После их отъезда осталась наскоро сформированная группа, которую абвер позже назвал «Красной капеллой». Иногда ее также называют группой Шульце-Бойзена — Харнака.

Арвиду Харнаку, когда началась война с русскими, было сорок лет. Его дядя, Адольф Харнак, являлся известным христианским историком, а отец, профессор Отто Харнак, был крупным авторитетом в области истории литературы. Другие члены семьи занимали важные правительственные посты.

Вскоре после окончания Первой мировой войны, когда в Германии возникли сильные националистические настроения, молодой Харнак вступил в одну из крайне правых группировок. Спустя несколько лет он отвернулся от националистических тенденций и к середине двадцатых годов стал марксистом, оставшись верным своим новым взглядам до конца жизни. Склонность к наиболее экстремальным программам и партиям была характерна для личности Харнака. Образование не изменило взгляды этого прямого и скромного человека.

В 1927 году Харнак на два года ездил в США, в корпорацию Рокфеллера, чтобы изучать экономику и историю социалистических и коммунистических движений в Америке.

В 1931-м при поддержке советского посольства в Берлине несколько молодых немецких интеллектуалов, среди которых был и Харнак, основали просоветское пропагандистское общество «Изучение плановой экономики» (сокращенно «Арплан»). Духовным наставником этого общества являлся Сергей Бессонов, который сначала был сотрудником торгового представительства, а потом стал советником советского посольства в Берлине.

Советские интересы при создании и в процессе работы «Арплана» были теми же самыми, что и обычно в таких случаях — привлечь на свою сторону группу влиятельных молодых людей. Шпионаж не являлся главной целью, хотя сбор информации для Москвы и вербовка агентов никогда не исключались. Среди приблизительно 35 членов общества всего пять или шесть человек были коммунистами. Остальные проявляли известную симпатию к левым движениям, приветствовали сотрудничество Германии с Россией, некоторые из них считали, что следует идти за Лениным, а не за «космополитом» Марксом. Среди коммунистических членов было несколько выдающихся личностей в дополнение к самому Харнаку. Это социолог и китаист Карл Август Виттфогель, философ Георг фон Лукач, экономист Рихард Оринг и некоторые другие. Председателем был профессор Фридрих Денц, а секретарём — Арвид Харнак.

Поворотной точкой в жизни Харнака стала «ознакомительная поездка» двадцати четырех членов «Арплана» в Россию в 1932 г., организованная Бессоновым. В контактах с официальными советскими лицами в Москве были отмечены его преданность и способности, и перед его возвращением в Берлин он был принят коминтерновскими лидерами Отто Куусиненом и Осипом Пятницким. У Харнака прямо спросили, готов ли он работать для советского правительства. Он дал согласие.[218]

10 лет служил он советским интересам и гордился этим. Финансовые мотивы никогда не двигали им. «Тайная работа для коммунизма стала смыслом жизни для этого фанатика», — говорил Рейнгольд Шенбрунн, один из друзей Харнака. Когда Гитлер пришел к власти и «Арплан» прекратил свое существование, возможность продолжать секретную службу для Советов была единственной причиной того, что Харнак остался на родине.

В 1933 г. Арвид поступил на работу в министерство финансов. Для этого было несколько причин. По своей работе в качестве эксперта по советской и американской экономике ему приходилось поддерживать постоянные контакты с советским посольством, поэтому никто не задавал ему лишних вопросов. Престиж Харнака в министерстве экономики был высок, никто не сомневался в его лояльности, он достиг высокого положения старшего советника. После заключения советско-германского пакта в 1939-м он был послан в Москву в качестве члена германской торговой комиссии.

Выдающимися качествами Харнака были осторожность и неукоснительное соблюдение правил конспирации. В отличие от своих будущих сподвижников, он никогда не совершал необдуманных поступков, никогда не шел на ненужный риск и никогда не изменял себе. Своим сослуживцам так же, как и всем знакомым, Харнак казался солидным, добросовестным и верноподданным немецким чиновником. Позже его судьи и даже гестаповские следователи хорошо отзывались о нем. Однако его кузен Аксель, хотя и высоко ценил его, рисовал более реалистическую картину, в которой немалое место занимали его коммунистический пыл и боевой дух:

«Арвид отличался острым умом, он много думал, любил дискуссии и умело вел их. Его отличительной чертой была твердость, больше того, он был склонен к сарказму, особенно когда вёл спор с человеком, стоящим ниже его по своему положению. Он был очень честолюбив, хотя его самоуверенность основывалась на общепризнанных успехах…».[219]

Милдред Фиш, американка, преподаватель литературы, на которой Арвид женился, когда был в Соединенных Штатах, была его верной спутницей. Политически пассивная, она интересовалась только литературой и языками, переводила американские романы на немецкий язык и читала курс американской литературы в Берлинском университете. Позже, в тюрьме, она перевела на английский язык поэмы Гете. Литература была ее истинным призванием, и только под влиянием мужа она вошла в контакт с коммунизмом и советской разведкой. Она восхищалась мужем, его умом, его профессиональными и научными достижениями. Аксель фон Харнак писал о ней:

«У Милдред был ясный, светящийся взгляд, густые светлые волосы обрамляли ее лицо, своей привлекательностью она завоевывала все сердца. В ней все говорило о благородстве. Ее открытость сочеталась с особой простотой одежды и всем образом жизни».[220]

Харро Шульце-Бойзен, второй руководитель этой группы, отличался от Харнака во многих отношениях, но происхождением он не уступал своему ученому коллеге. Он вырос и получил воспитание в крайне консервативном монархическом кругу, среди людей, которые нравственно и политически были враждебны всяким проявлениям нацизма. Одним из его предков был адмирал фон Тирпиц. Отец Харро, Эрих Шульце, был офицером флота в годы Первой мировой войны, а во время Второй мировой войны служил начальником штаба германского командования в Голландии. В 17 лет Харро стал членом антинацистской молодежной организации «Юнгдойчер Орден», потом стал склоняться к левым движениям. В свои университетские годы в Берлине, когда шла жестокая борьба между враждебными крайними движениями, он отказался примкнуть и к коммунистам, и к нацистам. Эту позицию Шульце-Бойзен сохранил и в будущем.

Газета «Гегнер», с которой был связан молодой Харро, была закрыта в начале 1933 года. Сам Харро был арестован и пострадал, попав в руки гестапо. Освобожденный через три месяца стараниями матери и знакомых, он стал ярым врагом нацизма. Сначала он поступил в авиационную школу, потом изучал иностранные языки и наконец стал офицером разведки в министерстве военной авиации Геринга.

В 1936 г. Харро женился на Либертас Хаас-Хейе, внучке принца Филиппа Эйленбергского. В числе многочисленных друзей ее семьи был сам Герман Геринг.

Либертас играла важную роль в деятельности «Красной капеллы» в годы войны и была одной из тех, кто принял её тяжёлый конец. Живая, очаровательная, склонная к приключениям, она помогала Харро в его политической и разведывательной деятельности, не совсем понимая грозившую им опасность. В глубине души она свято веровала, что они выйдут невредимыми из этой битвы. «Она была не просто красавицей, — вспоминал ее адвокат Рудольф Безе, — она была настолько неотразима, что после ее ареста был издан приказ, чтобы на ее допросах всегда присутствовали два офицера».[221]

Шульце-Бойзен примкнул к коммунистическому движению, хотя и не объединялся с остатками КПГ. Он начал разведывательную работу в пользу Советов в 1936 году, когда передал информацию о деятельности германской разведки в испанской войне.[222] Очень показательно, что первый акт сотрудничества Шульце-Бойзена с советским правительством был связан с интернациональным делом, в котором коммунизм якобы объединился с западными державами.

В предвоенные годы Шубо (как называли Шульце-Бойзена) был окружен группой из пяти или шести друзей, которые позже активно работали в «Красной капелле», а сам Харро стал их духовным вождем. «Я предсказываю, что не позже 1940–1941, — писал он родителям 11 октября 1938 года, — а может быть, даже следующей весной начнется мировая война, за которой последуют классовые бои в Европе. И я уверен, что первыми в новой войне пострадают Австрия и Чехословакия».

Как политический лидер, Шульце-Бойзен был внутренне противоречив. Очень сильный человек, неразборчивый в выборе средств борьбы, фанатический противник Гитлера, готовый сотрудничать с любым антинацистским деятелем, или группой, он едва ли мог вместиться в железные рамки коммунистической партии. Он обладал пытливым умом и был слишком эмоционален и непостоянен для того, чтобы стать послушным «аппаратчиком». Харнаку, уравновешенному марксисту, для которого идеологические проблемы были решены раз и навсегда, Шульце-Бойзен представлялся большим путаником.

Сравнивая Шульце-Бойзена с другими членами «Красной капеллы», Александр Крелль, председатель трибунала 1942 года, так выразил свое впечатление: «Шульце-Бойзен — открытый авантюрист, умный и изобретательный, но импульсивный, не признающий запретов, безжалостный, стремящийся к превосходству над своими друзьями, честолюбивый фанатик и врождённый революционер».[223]

С началом войны 1939 года Шульце-Бойзен, теперь полностью сложившийся в политическом отношении, вступил в последний и наиболее активный период своей жизни. Он видел в войне не только катастрофу, но и начало конца нацизма. Несмотря на пакт, заключенный между Берлином и Москвой, он все свои надежды возлагал на Россию.

В роковой день первого сентября 1939 года группа германских интеллектуалов встретилась в частном доме в Грюневальде. Другой участник встречи, Гуго Бушман, оставил нам следующее описание Шульце-Бойзена:

«Стройный офицер военно-воздушных сил возрастом чуть больше тридцати, с худым лицом и полными жизни и энергии голубыми глазами, был самой интересной персоной в этом грюневальдском кружке писателей, артистов и художников. Они отмечали не какой-то праздник, а начало войны. Что за иллюзии были у этих людей! Все они были уверены, что надвигается конец Третьего рейха, многие из них верили, что он очень близок, — в любой момент они ожидали воздушного налета англичан на Берлин. Только офицер люфтваффе, чья челюсть дрожала при одном упоминании о нацистах, не был согласен, однако не хотел подрывать их веру. Мелкий буржуа Гитлер неизбежно обречен на падение, но этого будет не так легко добиться».

В целом Шульце-Бойзен не питал большого доверия к Англии, а политика Чемберлена отвратила его от этой страны. Он не считал, что Англия способна противостоять Гитлеру, и обратил всё свое внимание на Восток. «Не ожидайте британских бомбардировщиков на первой стадии войны, — говорил он, — их страна слишком слаба, освобождение — это работа для русских, а не для англичан. Я выразил свое неодобрение по поводу пакта Гитлера со Сталиным, но Шульце-Бойзен не согласился со мной. Для него пакт казался умным маневром — когда настанет время, русские ударят и окажутся победителями».[224]

На первой стадии войны (1939–1941 годы) Шульце-Бойзен расширил круг своих друзей. Он вошел в контакт со старыми коммунистами и офицерами разведки в советском посольстве. Тогда-то и сформировалась «группа сопротивления», которая впоследствии получила название «Красная капелла». Вокруг Шульце-Бойзена собралась группа людей, готовых пойти гораздо дальше чисто политической оппозиции. Он встретил преданного и послушного рабочего-металлиста Ганса Коппи, старого бойца КПГ, бывшего редактора газеты «Роте фане» Иоганна Зига, Иоганна Грауденца и некоторых других. Одним из наиболее известных людей в этой группе был знаменитый писатель и театральный режиссер Адам Кукхоф, близкий друг Арвида Харнака, человек другого поколения — Кукхофу в то время было за пятьдесят. Как и многие люди из мира искусства, он был неустойчив в своих политических симпатиях, и некоторые из его ранних романов отражали настроения германского национализма. Теперь, однако, он писал для «Красной капеллы» листовки прокоммунистического духа. Его жена Маргарита, которая служила в расовом управлении и переводила «Майн Кампф» на английский язык, была коммунисткой и помогала Кукхофу в его антинацистской работе.

Незадолго до начала войны против Советской России Шульце-Бойзен был представлен «Александру Эрдбергу» в советском посольстве в Берлине. Шульце-Бойзен был одним из трех человек, отобранных и утвержденных для того, чтобы возглавить разведывательный центр в Берлине на случай войны. Двумя другими были Арвид Харнак и Адам Кукхоф. Показательно — и фатально, — что ни один из них не был настоящим аппаратчиком с опытом подпольной работы, не был знаком с секретной радиотехникой и кодами, с реальными партийными делами: всякого рода уклонами, оппозициями и чистками. В этом отношении немецкая разведывательная сеть существенно отличалась от аналогичных групп за рубежом, которыми руководили прошедшие прекрасную школу Леопольд Треппер, Гуревич и «Шандор Радо». Эту группу характеризовали любительство, наивность и «салонный коммунизм». С другой стороны, им был присущ горячий энтузиазм и фанатизм и большая преданность делу, чем у их зарубежных коллег.

«Александр Эрдберг» вручил Харнаку кодовую книгу и обучил его искусству шифрования. Шульце-Бойзен и Коппи получили уроки передачи и приема радиосообщений. В мае и июне 1941 года «Эрдберг» передал несколько раций Коппи и Кукхофу, а перед отбытием оставил своим берлинским операторам 15 тысяч марок.

Хотя установить регулярную связь с советской столицей не удалось, несколько сообщений, составленных и зашифрованных Харнаком, все же попало в Москву. Одно из них касалось германских военных воздушных сил, другое — передвижения немецких армий вдоль Днепра, в третьем были данные о размещении ремонтных заводов в Финляндии и т. п.[225] Но в целом новый разведывательный аппарат не был удовлетворительным в техническом отношении. В июле 1941-го, когда немцы наступали почти беспрепятственно, частые перерывы в связи между Москвой и Берлином имели катастрофические последствия.

В то время, когда эти сообщения попали в Москву, «Эрдберг» уже находился в московском разведцентре.[226] Там были приняты два важных решения. Первое — направить из Брюсселя в Берлин опытного Анатолия Гуревича, «малого шефа». Второе — срочно подготовить группу агентов, обучив разведывательной деятельности и работе на рациях, и сбросить их на парашютах в Германию. Гуревичу было приказано: 1) встретиться с Кукхофом, используя имя «Эрдберг» в качестве пароля; 2) через Кукхофа войти в контакт с Арвидом, Харро и Либертас; 3) передать информацию о четырех других членах берлинской группы; 4) направить курьера в советское посольство в Стокгольме и советское торговое представительство в Турции; 5) сделать необходимые приготовления для приёма советских парашютистов; 6) позаботиться о неисправных рациях группы Харро и наладить нормальный обмен сообщениями.[227]

Путешествуя как уругваец Висенте Сьерра, Гуревич пересек границу с группой иностранных рабочих, направляющихся в Германию. Приехав в Берлин, он вошел в контакт с Шульце-Бойзеном и Харнаком. Их встреча в Тиргартене, состоявшаяся в конце октября 1941 года и «прикрытая» двумя жёнами — Либертас и Милдред, стала началом тесного сотрудничества. Гуревич получил пачку сообщений, которые не могли быть переданы из Берлина. Он отремонтировал рации и передал им еще одну. Гуревич согласился с тем, что если снова случится перебой в передачах, то сообщения можно переправлять в Брюссель, откуда их передадут в Москву. Адам Кукхоф, у которого были родственники в Аахене, мог бы в этом случае действовать как курьер.

Перед отъездом из Берлина Гуревич встретился со скульптором Куртом Шумахером и его женой Элизабет, чтобы наладить прямую связь с Москвой через голову берлинской группы. (Хотя Шумахер много лет оставался в бездействии, он, как убежденный коммунист, перед войной сам предложил советским органам свои услуги.) Наконец, Гуревич нашел Курта Шульце, который закончил московскую школу радистов и был ветераном коммунистического подполья, и передал ему код для связи с Москвой. Он предназначался исключительно для передачи сообщений Рудольфа фон Шелиа из германского министерства иностранных дел.

Теперь дела пошли лучше. Связь наладилась, и большинство сообщений шло прямо из Берлина в Москву, но объем информации сильно возрос, и некоторую ее часть приходилось передавать через другие сети. Радиооператор Ганс Коппи улучшил свою работу после того, как Курт Шульце, эксперт в области радио, дал ему несколько уроков. Сначала передатчик был установлен дома у Коппи, а потом на квартире у танцовщицы Оды Шотмюллер. Потом графиня (по браку) Эрика фон Брокдорф предоставила в распоряжение радистов свои апартаменты.

С самого начала возможности сбора информации намного превышали технические мощности группы. Занимая должность офицера разведки в министерстве военной авиации, Шульце-Бойзен сам находился вблизи источника важной информации. Его друг, полковник Эрвин Герц, служил в том же министерстве, в отделе, который, помимо прочего, занимался «секретными миссиями» в России. Старший советник Харнак добился высокого положения и доверия в министерстве экономики. Молодой студент Хорст Хайльман, бывший нацист, а теперь большой поклонник Шульце-Бойзена, работал в дешифровальном отделе вермахта. Герберт Голльнов, лейтенант контрразведки военно-воздушных сил, регулярно получал информацию о мерах против шпионажа, которые принимало Верховное командование армии. Он мог также вовремя предупреждать о заброске парашютных десантов за линию советских войск. Иоганн Грауденц, достигший шестидесятилетнего возраста и ранее работавший корреспондентом «Юнайтед пресс» в Берлине и Москве, теперь стал продавать автомобильные запчасти. Через свои связи с инженерами министерства авиации — клиентами его фирмы, он получал данные о выпуске самолетов в Германии и передавал их своему другу Шульце-Бойзену. Драматург Гюнтер Вайзенборн пошел на работу в радиовещательную компанию с намерением вести разведывательную деятельность. Он бывал на секретных совещаниях и получал из правительственных источников регулярную информацию о всевозможных событиях. Анна Краузе, предсказательница судьбы, имела большое влияние на некоторых своих клиентов. От них — офицеров и бизнесменов — она узнавала интересные факты.[228]

Другие информаторы этой разведывательной группы добывали сведения из министерства пропаганды Геббельса, министерства иностранных дел, министерства труда, администрации Берлина, Берлинского университета и большого числа других официальных и неофициальных учреждений.[229]

На основе информации, собранной из разных источников, берлинский аппарат, который стал самой выдающейся шпионской группой всех времен, передавал сотни сообщений прямо в Москву или туда же через Брюссель. Согласно германским властям, 20 наиболее важных сообщений содержали ценную информацию по таким вопросам, как:

Стратегические планы германского высшего командования в конце 1941 года — отложить наступление на Кавказ на весну;

Передвижение и переброска войск и авиационных частей и решение высшего командования только окружить Ленинград, но не оккупировать его;

Предполагаемые парашютные десанты, с указанием точного времени и места;

Предполагаемые атаки на морские конвои, направляющиеся из Британии в Россию;

Изменения в германской внешней политике, основанные на докладах из министерства иностранных дел;

Политическая оппозиция нацизму в Германии;

Напряжённость в германском высшем командовании;

Размеры германских воздушных сил в момент нападения на Советский Союз;

Ежемесячный выпуск самолетов;

Обстановка с сырьем в Германии;

Расположение германских штабов;

Серийное производство самолетов в оккупированных странах;

Концентрация химического оружия в Германии;

Потери германских парашютных войск на Крите;

Диспозиция воздушных германских сил на Восточном фронте;

Потери в воздушных силах (периодические доклады);

Передвижения германских войск вдоль Днепра;

Технические данные нового «мессершмитта».

Независимо от «Красной капеллы» на советскую разведку работали некоторые другие люди, используя свои возможности и посылая сообщения в Москву. Наиболее важными из этих одиночных агентов были Ганс Куммеров и Рудольф фон Шелиа.

Ганс Генрих Куммеров, известный инженер и изобретатель, с конца 20-х годов принимал участие в движении рабочих корреспондентов, когда промышленный шпионаж в Германии был главной задачей советской разведки. Работая в немецкой авиационной и военной промышленности, он часто передавал советским агентам описания своих изобретений и патентов, особенно в области радарной техники и химического оружия. Однако Куммеров не имел рации и не мог самостоятельно передавать сообщения. До войны это делали за него официальные советские лица, а когда началась война, Москва решила прислать ему радиста. Тот был выброшен на парашюте с русского бомбардировщика над Германией и арестован при приземлении. Он выдал Куммерова и его жену. Оба они были казнены в 1943 году.

Другим важным источником информации был Рудольф фон Шелиа из министерства иностранных дел. Он держался в стороне от коммунистических и полукоммунистических группировок, не поддерживал никаких контактов с организацией Шульце-Бойзена и Харнака, чтобы обеспечить себе безопасность, если это вообще возможно для шпиона. Если бы не возникала потребность в радисте, Шелиа и его жена, Ильза Штебе, могли бы работать долгое время, может быть, даже до окончания войны. Однако летом 1941 года Гуревич получил из Москвы приказ установить в Берлине контакт с Ильзой. Он передал группе радиста — лучшего радиоспециалиста в коммунистическом подполье Берлина Курта Шульце, ветерана КПГ и, как говорили, снабдил его особым кодом для передачи сообщений Шелиа.

Как много материала передал Шелиа с этого момента, так и осталось неизвестным. «Размеры предательства Шелиа, — отмечало гестапо после его ареста, — не могут быть установлены». Похоже, что со временем пожилой дипломатический советник начал бояться и работал с неохотой. Уже не было ни советского посольства в Берлине, ни советских разведчиков, которые могли бы побудить его к деятельности. Сообщения Шелиа после июня 1941 года были неудовлетворительными. Вот почему было решено применить такие меры убеждения, которые в обычных условиях можно было бы назвать шантажом. Чтобы решить дело с Шелиа, в Берлин был послан специальный курьер. Это был Генрих Кенен, сын известного коммунистического лидера и члена рейхстага, человек, которому Москва полностью доверяла. Кенен был сброшен с парашютом. Его главным аргументом была расписка Шелиа в том, что он получил в феврале 1938 года в швейцарском банке 6 тысяч 500 долларов.

Однако ни главный штаб разведки в Москве, ни Кенен, не знали, что сообщение Гуревич 1941 года, в котором шла речь о Штебе и Шелиа, было расшифровано абвером из-за предательства радиооператора Германа Венцеля. Ильза Штебе была арестована гестапо, а в её квартире курьера ждала засада. Кенена схватили, и он оказался более сговорчивым, чем Ильза. Шелиа и Штебе предстали перед судом и были приговорены к смерти. Их обоих казнили 22 декабря 1942 г.

Вместе с разведкой «Красная капелла» вела широкую политическую работу. В нескольких учебных группах, которыми руководили Иоганн Зиг, профессор Вернер Краус, доктор Иоганн Риттмейстер, Вильгельм Гуддорф и Шульце-Бойзен с Харнаком, обсуждали вопросы войны и международные дела, говорили о неизбежности поражения нацистской Германии. Листовки, которые писали лидеры группы и размножались ее участниками, подкладывали в поезда, телефонные будки или отправляли по почте по избранным адресам. Кукхоф адресовал свои листовки «людям умственного труда и рабочим», призывая их не сражаться против России.

Иногда листовки наклеивали на стены домов в Берлине. Одна из них называлась «Нацистский рай» как бы в ответ на выставку, которая в то время проходила в Берлине и называлась «Советский рай». Другая листовка носила название «Как долго ещё?».[230] Во всех таких пропагандистских материалах содержался призыв защищать Советский Союз. Верная иностранная политика выражалась лозунгом «Понимание — с Соединёнными Штатами, альянс — с Советским Союзом!»

С советской точки зрения одновременное занятие коммунистической пропагандой и шпионской деятельностью было крупной ошибкой берлинской группы. Это оказалось фатальным для многих десятков людей и в первую очередь для самого Шульце-Бойзена, который был совершенно непригоден ни для какого вида подпольной деятельности. Было почти чудом, что его не схватили раньше. Одетый в военную форму, с револьвером в руке, он «прикрывал» молодых людей, которые по ночам расклеивали листовки, а через несколько часов составлял сообщение в Москву о передвижении германской армии, потом шел встречать советских парашютистов и т. д.

Друг и сосед Шульце-Бойзена доктор Бушман рассказывал:

«Как-то ночью Харро вломился в нашу квартиру в состоянии крайнего возбуждения. Он только что узнал и сообщил об этом в Москву, что на британский морской конвой, идущий в Россию, готовится нападение. Шульце-Бойзен имел возможность предупредить Москву и сделал это, теперь волновался, придет ли его сообщение вовремя.

Иногда я пытался урезонить Харро, он был очень неосторожен. На вечеринках, которые устраивали в Берлине, он появлялся в военной форме и рассказывал потрясающие новости о своем министерстве, военных операциях, расстрелах военнопленных и тому подобное. Эти элегантные дамы и словоохотливые господа болтали до рассвета, не понимая, насколько опасно поддерживать с ним отношения».[231]

Но тогда, в 1941–1942 годах, было не до того, чтобы строго соблюдать дисциплину.