Глеб Вержбицкий

Вырезал несколько слов

На березовой белой коре.

В глубине заповедных лесов

Умирают легко на костре.

Полотняный мешок у бедра.

Голубые глаза горды.

Только кто-то плеснул из ведра

На горящие угли воды.

На ладонях кровавый след,

И молитвой его не смыть.

Может быть, через тысячу лет

Люди будут иначе жить.

На березовой белой коре

Вырезал день и час.

И хотел умереть на костре.

Но костер золотой погас.

* * *

Тревогу, голод — всё на слом,

В глухие стены переплета.

Историк, горбясь над столом,

Начнет неспешную работу.

И каждый выстраданный день,

Глубоко спавший по архивам,

Положит на страницы тень

Тяжелым вычурным курсивом.

Таблицы, цифры и слова,

Исписанной бумаги ворох.

Простая строгая канва

Для циклопических узоров…

Историк, больше приготовь

Чернил и перьев для работы.

На камни пролитую кровь

Замкни в тугие переплеты.

* * *

Голову казненного на блюде

Городу за пляску протяни.

Жестким камнем вымостили люди

На землю уроненные дни.

Намочила ты на эшафоте

Алой кровью шелковый платок.

Только книга в тесном переплете

Уместила, что сказал пророк.

Заблудились в улицах Предтечи,

Истины не смея передать.

И никто не выбежит навстречу

Платье новое тебе поцеловать.

Разве можно говорить Иуде

Холодны и тяжелы слова.

Точно камень на широком блюде

Мертвая застыла голова.

Я ищу средь улиц бесконечных

Девушку с каштановыми косами.

Останавливаю хмурых встречных

Своими расспросами.

Вы не видели девушки в синем берете

С меховой сероватой опушкою?

Ушла рано она, еще на рассвете,

С моим сердцем — ее безделушкою.

Нет, не видели… Дальше, измученный,

Я иду до следующей встречи,

Углубляюсь в городские излучины,

Ставлю в часовнях свечи.

Мимо мчатся, мелькая, прохожие,

Точно снежные хлопья метели.

Бездарные породы Божии,

Недостойные своей модели.

На углах крича, как сумасшедшие,

Пристают мальчишки с папиросами.

Мгла… тоска… Да где же ты, ушедшая

Девушка с каштановыми косами?

* * *

Молится девочка скромная

Справа у тихих колонн,

Кроется радость огромная

В ласковых ликах икон.

Глазки задумчиво синие

Смотрят на черный канун.

Ярких огарышей линии

Гасит мальчишка-шалун.

Сзади старуха убогая

Шепчет: «В раю упокой».

В трауре женщина строгая

Крестится тонкой рукой.

Голос колышется диакона:

«Властен гигантский Христос».

Многое в жизни оплакано

Тихими струями слез.

Густо по улицам мечется

Жизни уродливый сон.

Ясною верою светится

Угол у тихих колонн.

Делает сердце отзывчивым

Кротость Царицы Небес,

Девочка в платье коричневом

Ждет небывалых чудес.