Александр Эрдынеев Однажды в Бурятии Повесть[68]

Александр Эрдынеев

Однажды в Бурятии

Повесть[68]

I

К назначенному часу почти все родственники собрались, но за стол сели, когда пришел Санжи-нагасай[69] — самый старший и уважаемый в роду. Ему первому и предоставили слово.

Почтенный Санжи-нагасай говорил долго и обстоятельно. Он лишь изредка делал небольшие паузы, чтобы не сбиться с мысли и не упустить ничего из того, что хотел бы рассказать о дорогой для всех собравшихся Гэрэлме Батуевне. Подробно описывая ее жизненный путь, он старался выделить те поступки, в которых, по его мнению, в полной мере раскрылись добродетели Гэрэлмы Батуевны. В конце своего выступления Санжи-нагасай повернулся к Мунко, сидевшему рядом с ним. Приобняв его, он проникновенно сказал:

— Твоя мама хоть и жила небогато, всегда была готова помочь людям. Она никому ни в чем не отказывала. Думаю, что это поможет ее достойному и счастливому перерождению. — Немного помолчав, Санжи-нагасай убежденно добавил: — Она заслуживает этого.

Пламя зулы[70], словно одобряя благопожелание, слегка колыхнулось.

И остальные родственники с большой теплотой и любовью говорили о его матери. Некоторые из них, пытаясь приободрить Мунко, вспоминали наиболее трогательные, а порою и попросту забавные случаи, связанные с ней. При этом племянницы искренне сокрушались, что все произошло так скоротечно и они даже не успели поухаживать за любимой тетушкой.

«Действительно, кто бы мог подумать, что пустячное, казалось бы, недомогание так резко обострится и неожиданно перейдет в форму неизлечимой болезни?» — печально соглашался с ними Мунко. Пожалуй, только сегодня, а именно на сорок девятый день[71] поминовения, под влиянием традиционных в подобной обстановке разговоров о том, что «душа нашей дорогой и любимой Гэрэлмы Батуевны еще с нами», и он, прежде упрямо отказывавшийся смириться с утратой, стал осознавать ее реальность.

II

— Как бы чего не случилось с парнем, — осторожно начала старая Цырма-хээтэй[72]. — Уж очень он переживает.

— Что ты имеешь в виду? — громко спросил глуховатый Санжи-нагасай.

— Тш-ш, — женщины дружно замахали на него руками.

Они вовсе не хотели, чтобы Мунко нечаянно услышал их пересуды, для чего, собственно, и перебрались на кухню, подальше от поминального застолья.

— Думаешь, тетушка Гэрэлма может забрать его с собой? — испуганно воскликнула племянница Должидма.

— Вот именно, — подтвердила Цырма-хээтэй. — Такое вполне может произойти. Говорили же ему, что надо бы специальную ритуальную молитву заказать в дацане. А он, бестолочь неверующая, ни за что не захотел делать это. «Вы, — говорит, — старье, пережитки, ерунду, мол, всякую городите». Хм-м, «пережитки», — передразнила она Мунко. — Да-а, конечно, мы пережитки, но чтобы ими стать, для этого надо, я думаю, хотя бы до-о-лго пожить, — мудро добавила она.

— Цырма-хээтэй, а что это за история с прозвищем тетушки Гэрэлмы? — робко спросила Балмасу, другая племянница.

— Вот еще одно подтверждение тому, что молитву надо было заказать. Давно известно, что родители часто стремятся забрать своих детей с собой, на тот свет. При этом они вовсе не желают им ничего плохого, а делают это исключительно из большой любви к ним. А Гэрэлма, как все знают, очень любила своего сына, души в нем не чаяла. Из-за ее чрезмерной материнской любви он ведь, бедняга, так и не решился жениться до сих пор. Что и говорить, жили они душа в душу. Но это же, сами понимаете, не вечно. Ну, а что касается ее необычного прозвища «дева Мария», — при этих словах опытная рассказчица сделала многозначительную паузу.

— Ну, ну, — Должидме с Балмасу не терпелось услышать продолжение этой истории.

— Ладно, слушайте, — смилостивилась над ними Цырма-хээтэй. — Я уже не раз говорила о том, что покойная Гэрэлма в молодости была очень красивая, к тому же и очень скромная. У нее самой, по-видимому, сердце ни к кому не лежало. Так вот, когда ей было чуть за двадцать, она как-то, начиная с осени, всю зиму провела на отдаленной таежной заимке в местности Булуун. Жила она все это время со старенькой Хандой. И никто, заметьте, никто, я имею в виду мужчин, к ним не приезжал! А наши парни все в тот год — кто в армии служил, а кто и в тюрьме сидел. Сами ведь знаете, — обратилась она к внимательно слушающим ее племянницам. — Хулиганья у нас всегда хватало. Но месяцев через пять после того, как она вернулась с заимки, она родила Мунко. Ну скажите, от кого она могла там забеременеть? — Цырма-хээтэй торжествующе обвела взглядом притихших девушек. — То-то и оно, что ни от кого! Разве что святой дух или, наоборот, нечистая сила какие-нибудь постарались, ха-ха! А ведь слыла недотрогой! — не удержавшись все-таки съязвила тетушка, вспоминая свои молодые годы. — С той поры у нас и повелось «дева Мария» да «дева Мария». К тому же и старенькая Ханда клятвенно заверяла всех, что никто к ним через буреломы точно не заезжал. Уж бабушка Ханда в жизни никого не обманывала! Прямо непорочное зачатие какое-то!

— Пэ-э, — дружно подивились Должидма и Балмасу. — Просто чудо какое-то! Вот уж точно, непорочное зачатие.

— Самоклонирование, — многозначительно добавила падкая на сенсации Должидма. — Я читала в одной газете, что с научной точки зрения такое возможно в критический для человечества период. Например, когда идут продолжительные войны или какая-нибудь глобальная эпидемия. Короче, когда мужиков не хватает, — подытожила она.

— Ха, мужиков не хватает, — насмешливо передразнила ее Балмасу. — Ты мне лучше скажи, а когда их хватает-то? В нашем улусе вот уж точно эпидемия, только пьянства. От нее мужики и повымирали. Ну а ты, допустим, самоклонировалась в свои-то критические дни?! Не зря ведь ты предпочитаешь, чтобы тебя, как ту клонированную овечку, звали Долли.

Подружки вдоволь побалагурили, увлеченно обсуждая нравственную и эротическую стороны только что услышанной истории. Да и Санжи-нагасай тоже развеселился и одобрительно посмеивался. Очевидно и он, несмотря на глухоту, уловил суть рассказанного.

— Ом мани падме хум, — спохватилась Цырма-хээтэй, внезапно осознав, что в такой особенный, сорок девятый день они явно говорят что-то лишнее. — Пойдемте в комнату, за стол. Нас там, наверное, уже заждались, — испуганно сказала она.

В последнее время, еще до печальных событий, Мунко испытывал смутное беспокойство. Усиливаясь с каждым днем, оно незаметно овладело им полностью, словно предвещая грядущие превратности судьбы. Лишь сейчас ему стало понятно, что это было предупреждение о предстоящей утрате. И действительно, предчувствие сбылось. Последовавшие затем скорбные хлопоты только ухудшили его и без того тягостное состояние. Он остался наедине с невеселыми мыслями и переживаниями. В результате обострилась застарелая язва желудка, которая последние лет пять-шесть не давала о себе знать, словно затаившись в ожидании подходящего случая. Она не давала ему ни минуты покоя. Ослабев от ее безостановочных, изматывающих колюще-ноюще-режущих атак, он именно сегодня почувствовал, что больше не в силах терпеть.

«Не могу-у», — в отчаянии шептал он, мечтая об избавлении.

«Кажется, не все родственники разошлись. Не хотелось бы беспокоить их напоследок». Он потихоньку пробрался на кухню. Не включая свет, попил воды. Боль усиливалась. Учащенно дыша, весь в липком поту, зашел в туалет. Странно, но он даже не подумал о том, что в этой ситуации следовало бы вызвать «скорую».

«Хуже не будет, потому что хуже попросту некуда. Наоборот, будет гораздо лучше, если удастся прямо сейчас покончить с этими страданиями», — убеждал он себя, чувствуя приближающуюся развязку. Очередной приступ неистово рвущейся наружу боли заставил его пошатнуться. Побагровев от чрезмерного напряжения, он сделал слабую попытку натужиться, но совсем обессилел и лишь сдавленно застонал. Но вместо долгожданного облегчения ему стало не хватать воздуха, и он, запрокинув голову, надсадно захрипел и через некоторое время затих.

«Ну, вот и все», — безучастно отметило медленно угасающее сознание, а продолжавшие рефлекторно подрагивать пальцы судорожно дернулись несколько раз и, распрямившись, замерли.

Что-то бледное, парное, какая-то необычная пенящаяся субстанция, поначалу мелкими капельками, а затем, густея и бесформенно клубясь, выступила у него из ушей, носа, особенно обильно между ног, и невесомой дымкой устремилась ввысь. Одновременно улетучилась и боль, и неописуемое, пьянящее чувство полнейшей свободы тотчас охватило Мунко. «Мне удалось сделать это! — безудержно ликовал он. — Я свободен! Свободен от этой проклятой боли, а заодно и от всего, что так мешало мне жить!»

Пребывая в состоянии эйфории, он не сразу понял, что наряду с долгожданным избавлением от телесных мук он каким-то чудодейственным образом избавился и от самого тела. Счастливый и невесомый, он уже парил, оргазмически наслаждаясь этим состоянием, в облаках, постепенно поднимаясь даже выше их уровня.

В этом восхитительном витании — парении — полете его окружала какая-то очень тонкая, наподобие некой сферы, пелена, которая заботливо обволакивала его со всех сторон, оберегая от любого случайного и попросту неосторожного воздействия извне. Мунко с изумлением обнаружил, что небеса, оказывается, совсем не пустынны. Вокруг мельтешили чьи-то приветливые и доброжелательные лица, проплывали неясные, расплывчатые силуэты, и даже проскакал, обдавая всех облачными завихрениями, отряд спешивших куда-то суровых воинов-всадников.

Вдруг впереди появилось туманное облачко, из которого постепенно проступили черты белокурой девочки. Медленно приближаясь к Мунко, она радостно и доверчиво протягивала к нему свои ручки. Она была уже совсем рядом, как вдруг остановилась, потому что наткнулась на невидимую преграду, которая ограждала Мунко от любых контактов. Девочка растерянно огляделась, беспомощно захныкала, капризно затопала ножками.

— Муня, Му-у-нечка-а, — по-детски настойчиво шептала она, все еще не теряя надежды дотянуться до него.

Это напомнило ему далекое безмятежное детство, когда мама ласково называла его так.

«Кто же этот прелестный ребенок, причем явно других кровей. Ангелочек? Но почему без крыльев. — терялся в догадках он. — И откуда эта малышка может меня знать?»

Он было рванулся к ней, но девочка, обиженно сникнув, уже отдалялась от него, превращаясь в печально темнеющее пятнышко на небосводе.

Внезапно не только загадочная малышка, но и сами небеса стали стремительно отдаляться, и вскоре Мунко вновь оказался у себя дома, смутно ощущая, что некто, до поры до времени не вмешивавшийся в события, происходившие на небесах, принялся властно стирать из его памяти все подробности, связанные с невероятным полетом, и в особенности — впечатления от встречи с девочкой.

Впрочем, это витание — путешествие было таким неожиданным и скоротечным, что кроме восхитительного чувства полнейшей свободы, он ничего уже не помнил.

При тусклом свете лампочки, на фоне обшарпанных стен — скрюченное, не подающее признаков жизни тело. Пачка сигарет, выпавшая из кармана.

«Эх, надо было бы покурить», — с запоздалой досадой подумал Мунко (вернее, то, что было когда-то им), увидев рассыпанные по грязному полу сигареты. К собственному телу он, как ни странно, не испытывал ни малейшего сострадания. Более того: оно казалось ему чужим и почему-то омерзительным. Мунко едва не плюнул с отвращением на самого себя. Но будучи бестелесным, он при всем желании не смог бы этого сделать.

IV

Первой заподозрила что-то неладное Балмасу. Ранним утром, подождав на кухне с полчаса, она вначале деликатно постучала в дверь туалета, а затем, встревоженная, побежала будить Санжи-нагасая, который остался ночевать у племянника. Хорошо еще, что Мунко не закрылся изнутри, а то как бы немощный старик с девушкой взломали дверь? С трудом перетащив отяжелевшего Мунко в зал на диван, они обнаружили, что он еще дышит. Родственники знали, что у него обострение язвы, но чтобы до такой степени. Перепуганные, они гадали, сколько времени прошло с тех пор, как он потерял сознание. Час? Два? А может, гораздо больше?!

Энергичная Балмасу тут же вызвала «скорую». Врач бегло осмотрел больного, поставил укол и, убедившись, что дело серьезное, увез его в больницу. К счастью, Мунко попал именно в то отделение, в которое ему было надо, — в гастроэнтерологию. Там он и очнулся уже поздно вечером. По словам соседей по палате, он весь день бредил, причем никто не мог понять, что он говорил. Посмеиваясь, они выдвигали разные догадки, и только один из больных, пожилой мужчина, который лежал у окна, догадался, что новенький бредит на тибетском.

— Лет пять назад я все лето проработал в дацане, на строительстве, — рассказывал он. — Уж там-то я разных молитв наслушался.

Мунко пролежал несколько дней под капельницей и скоро немного окреп. Боли в желудке его уже не мучили. У него даже появился аппетит — несомненный признак выздоровления! Но врачи не спешили радоваться за пациента. Дело в том, что они никак не могли поставить ему диагноз. Больной поступил с симптомами прободения язвы, но ни на теле, ни на нижнем белье у него не было никаких следов крови. Да и анализы как будто бы были в порядке — гемоглобин, лейкоциты и тому подобное. Ну и самое главное: проведенное обследование не подтвердило прободение. Гастроэндоскопия, в просторечии — «лампочка», не выявила никакого свежего очага, никаких, даже микроскопических, перфораций! Старые, давно зарубцевавшиеся следы да стойкий термический ожог части желудка — не то что прободения, вообще никакого признака язвы не было и в помине. В симуляции, слава богу, его никто и не подозревал, он был доставлен в больницу полуживым (или все-таки полумертвым?!). Но что же, в таком случае, это было?

Не мудрствуя лукаво, при выписке в больничной карте написали: «Фантомные симптомы язвенной болезни желудка на почве сильного эмоционального стресса и психосоматической депрессии в период сезонного обострения».

Неудивительно, если уж врачи не смогли разобраться в странном заболевании Мунко, то сам он и подавно не представлял, что же с ним приключилось в ту ночь. Чувствовал он себя вроде бы нормально. Вышел на работу, а подруга Баярма, не на шутку встревоженная, принялась всячески его ублажать, готовя различные каши, паровые котлетки и прочую диетическую пищу.

«Обычное дело, потерял сознание, вот и померещилась всякая ерунда», — думал он теперь о событиях той ночи. Но родственники, переживавшие за Мунко, понимали, что не все так просто. Их житейский опыт подсказывал, если сейчас ему не помочь, то в дальнейшем, не исключено, с ним может произойти еще что-нибудь, причем с гораздо худшими последствиями. Посоветовавшись, они решили показать его Доржи Дугаровичу, известному и очень сильному шаману.

Ради этого Цырма-хээтэй специально приехала в город. Мунко, узнав о планах своих заботливых родственников, поначалу наотрез отказывался от этой затеи. Он противился вовсе не из каких-либо идейных принципов, а просто потому, что не видел в этом никакой необходимости. Правда, после долгих и настойчивых уговоров он все же согласился. Он, конечно, слышал о разных целителях, предсказателях и прочих чародеях, но, считая себя современным человеком двадцать первого века, не очень-то верил в то, что о них рассказывали.

V

Доржи Дугарович недавно переехал в новый элитный поселок, расположенный в получасе езды от центра Улан-Удэ. Цырма-хээтэй была здесь всего один раз, поэтому она не очень уверенно вела Мунко вдоль стройных рядов помпезных особняков. Во дворах, мимо которых они проходили, цвели вишня, черемуха, какие-то другие плодовые. Их аромат и белое цветение приятно кружили голову.

Хотя дом шамана стоял на пригорке, он выглядел скромнее окружающих его коттеджей. В глубине двора находилась еще одна изба, в которой и принимал знаменитый шаман, судя по внешнему виду — вековая, перевезенная из деревни. Постучав в дверь, Мунко и тетушка вошли внутрь.

Доржи Дугарович, узнав Цырму-хээтэй, тепло поприветствовал ее. Пока тетушка излагала ему суть дела, Мунко украдкой разглядывал человека, о котором был так много наслышан. Во внешности этого интеллигентного пожилого мужчины, казалось, не было ничего особенного. Приступив к обрядовым действиям, причем без всякого бубна и других культовых принадлежностей, которые были аккуратно разложены на полке, Доржи Дугарович что-то долго и сосредоточенно шептал над традиционными подношениями — конфетами, печеньем, молоком. Затем он резко взболтнул бутылку водки, принесенную Мунко, внимательно рассматривая то, что было видимо только ему, посвященному. Во время этих действий его лицо застыло в напряжении и стало похоже на древнюю ритуальную маску.

Внезапно он повернулся к Мунко и спросил:

— Что ты почувствовал в тот момент, когда утратил свое тело?

Мунко растерялся и потому ответил не сразу.

— Радость, облегчение, ведь вместе с телом меня оставили и страдания.

Доржи Дугарович словно ожидал именно такого ответа. Он задумался, что-то шепча, будто советуясь с незримым, но мудрым и все понимающим собеседником, затем пристально посмотрел на посетителя и, стараясь не напугать его, негромко произнес: «hунэhэншни гараа»[73].

Смысл сказанного не сразу дошел до Мунко. Он, конечно, слышал о случаях, когда человека еще при жизни покидала его душа, но считал это чем-то загробным, а потому непонятным и даже зловещим. «С тех пор прошло полгода, и все это время я хожу без души? Прямо натуральное бездушие какое-то! Ну а как же я ем, сплю, просыпаюсь? Просто тупо выполняю какие-то действия? Как говорится, не вкладывая душу в то, чем занимаюсь?».

— Хамаа угы, — сказал Доржи Дугарович. — Такое изредка бывает. Самое главное — я вижу, что твоя душа по-прежнему в этом мире. А это значит, что ее можно вернуть, — наполнив ритуальную бронзовую рюмку, он вышел с ней на улицу. Вернувшись через какое-то время, он, немного помолчав, озабоченно произнес:

— Да-а, все гораздо сложнее и значительно серьезнее, чем я предполагал. Это трудно представить даже мне. Так вообще-то не бывает, но, оказывается, с самого твоего рождения у вас с матерью душа была одна на двоих. Именно так, и не иначе. Единое целое, — для убедительности добавил он. — Но после той ночи, правда, не знаю, каким образом, ваши души разделились. Я верну тебе твою душу и думаю, она больше не будет стремиться уйти в верхний мир, вслед за матерью.

Объясняя это, он быстро двигал руками вдоль туловища Мунко, который ощущал мощную, почти обжигающую энергию.

— Что ты сейчас чувствуешь? — поинтересовался шаман.

Вместо ответа Мунко лишь благодарно кивнул головой.

— А теперь слушай внимательно. Хотя это очень трудно понять, но дело в том, что у тебя изначально не совсем обычное происхождение. Можно сказать, не совсем земное. Не зря ведь в вашем улусе так долго сплетничали, когда ты появился на свет: «дева Мария», «непорочное зачатие». И что самое удивительное, — воскликнул он, — они были правы! В твоем случае оно действительно было непорочным. Иными словами, никакой мужчина вообще не был причастен к твоему рождению.

VI

От этих слов голова у Мунко пошла кругом, но многоопытный в общении с посетителями шаман предвидел подобную реакцию. Он почтительно налил «не совсем земному» человеку Мунко пиалу чая. Подождав, когда тот немного успокоится, испытующе взглянул на него, явно собираясь поведать что-то очень важное.

— Настало время узнать правду. В твоем сотворении принял участие ни кто иной как великий могущественный дух, эжин, покровитель местности, где находится твое тоонто[74], Бамуугомбожав Баабай. Он знал, что нарушает строжайший запрет, и сильно рисковал, потому что Суглан духов[75], следящий за допустимым уровнем вмешательства в мир людей, мог очень серьезно покарать его — вплоть до вечного окаменения.

Мунко невольно поежился, с трудом представляя такую участь.

Доржи Дугарович так разволновался, что сам невольно нарушил другое правило: нельзя даже упоминать Суглан духов при людях. Сделав паузу и прочитав молитву извинения перед духами, шаман продолжил:

— У него были причины так поступить. Люди забывают свои родовые обоо и оскверняют святые места, что категорически недопустимо. Иногда они делают это по невежеству, а иногда и сознательно. Люди стали совершать великое множество других греховных поступков, которые пагубно отразятся на последующих поколениях и в итоге могут погубить не только нашу природу, но и весь наш маленький народ. Ну, а твоей матери великий Бамуу являлся в обличье полузверя-получеловека, дикого и сладострастного. Сам подумай, разве она могла раскрыть кому-нибудь такую тайну? Она, бедняжка, лишь очень переживала, что ты можешь родиться хвостатым и косматым, какой-нибудь невиданной и диковинной нелюдью. Но накануне твоего рождения Бамуу явился ей вновь, внушив историю про беглого рецидивиста-отшельника, скитающегося по тайге. О нем ей, естественно, лучше было помалкивать.

Заметив растерянность и даже испуг на побледневшем лице Мунко, шаман поспешил его успокоить:

— Ты лично ни в чем не виноват. Это было решение Бамуугомбожав Баабая. Ему тоже нелегко было его принять и тем самым взять на себя огромную ответственность. Но он сделал это! Так или иначе, ты его сын, и ты будешь вынужден выполнять его волю. Запомни главное: ты его посланник, с помощью тебя он, по-видимому, хочет попытаться исправить ситуацию в мире людей. Береги себя, потому что тебе неизбежно придется столкнуться с непониманием, вероломством и, возможно, с предательством. Что ж, очевидно, такова участь тех, кого верхний мир время от времени посылает для спасения людей, погрязших в своих пороках, — посетовал шаман. — Вспомни хотя бы судьбу того, кому большая часть человечества поклоняется более двух тысячелетий. Теперь ты знаешь свое предназначение, — подытожил он, — и понимаешь, с какой целью Бамуу отважился сотворить тебя, нарушив каноны мироздания. В ту памятную ночь твоя мать, тяжело переживая вынужденную разлуку, очень хотела забрать тебя с собой в верхний мир. Это она явилась в образе прелестного ребенка. Правда, новое воплощение обычно не происходит так быстро. Может, оно было временным? Но в любом случае Бамуу не мог допустить этого и вмешался, вернув тебя на землю, а затем в телесную оболочку. Действительно, ты чуть было не покинул этот мир, так и не успев ничего совершить! Тебе непременно надо съездить на обоо, а также побывать на своем тоонто. Дело в том, что помимо твоего божественного отца, есть еще другие духи — родовые онгоны, которые тоже влияют на твою судьбу. И они сердятся, потому что ты не посещаешь их. Хорошенько помолись там, у березы, троекратно смотрящей вверх, чтобы они вдохновили тебя на нелегком пути свершений. Думаю, Бамуугомбожав Баабай должен явиться тебе там. А в дальнейшем он, несомненно, будет тебе помогать. Не забывай, он ведь твой отец. Но имей в виду, что и он не всесилен. Он вынужден вечно противостоять Аймшагтай шолмосу[76] и его приспешникам в их нечистых и злых намерениях, — шаман говорил уже сбивчиво, через силу. Было заметно, что он очень устал от такого объема непривычной даже для него информации. — С тех пор, как ты родился, Бамуугомбожав Баабай стал еще могущественнее, на последнем курултае[77] его избрали Верховным божеством — покровителем всего бурятского народа. Я преклоняюсь перед ним. Будь осторожен…

Совсем ослабев, шаман сделал знак рукой, чтобы Мунко удалился.

VII

Во время объяснений шамана Цырма-хээтэй деликатно вышла из избы. Ей, естественно, очень хотелось узнать, что же поведал уважаемый Доржи Дугарович ее племяннику, потому что беседовали они чересчур уж долго. На обратном пути в маршрутке она несколько раз пыталась выведать что-либо у Мунко, но убедившись, что он не очень-то расположен к разговору, перестала приставать к нему с расспросами.

Между тем, Мунко было не по себе от мысли, что «посланник», «верховное божество», «верхний мир», — все это теперь относится именно к нему. И что еще за береза, троекратно смотрящая вверх?! «Ты жив и здоров, вот и наслаждайся этим, — говорил внутренний голос. — А то, что полгода назад чуть не помер, так с кем не бывает?» Хотя, после разъяснений шамана он понимал, что в ту ночь с ним происходили очень серьезные вещи. Но опять же, пресловутое непорочное зачатие, Великий Бамуу — полузверь-получеловек — все это ерунда какая-то, которую лучше всего было бы выбросить из головы. Он помнил уклончивые ответы матери на вопросы об отце, мол, погиб в автокатастрофе. Но, даже будучи маленьким, Мунко чувствовал, что-то тут не так. «Скорее всего, отец был бродягой-отшельником — и все дела», — решил он, все-таки отец человек, пускай и рецидивист, оставался для него гораздо предпочтительнее диковинного полузверя, о котором поведал ему шаман. По правде говоря, вся эта чушь стала его раздражать. Поэтому он скрыл от Баярмы подробности своего визита к шаману, ограничившись рассказом о том, как Доржи Дугарович вернул ему душу — в общем-то, довольно обычная практика для бурят, испокон веков верящих в возможность подобной манипуляции.

Как-то раз, сидя в баре, он принялся рассказывать случайным знакомым о своей миссии посланника. Видимо, подсознательно его тянуло излить кому-нибудь душу. Парням это быстро надоело, и они, недолго думая, обозвали его «посланцем», не забыв при этом послать его куда подальше. В ответ Мунко стал горячиться и договорился до того, что объявил себя богочеловеком.

— Богочеловек так богочеловек, — подозрительно легко согласились с ним парни и позвали его покурить в туалет. Там они дружно набросились на него, обещая сделать падшим ангелом. Силы были неравны, и вскоре богочеловек лежал на грязном полу.

«Прав был Доржи Дугарович, говоря о людском непонимании», — с грустью думал Мунко, пытаясь подняться с пола после того, как его обидчики гордо удалились, пнув напоследок поверженного богочеловека пару раз. С тех пор Мунко предпочитал помалкивать о своем предназначении. Но, как известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Однажды на дружеской вечеринке в гостях у Дамби он взял со стола непочатую бутылку водки и стал разглядывать, сосредоточенно вертя ее в руках.

— Ну, что ты там вычитал? — друзья подумали, что он хочет разобрать надпись на рекламной наклейке.

— Не вычитал, а высмотрел, — взволнованно прошептал он, продолжая пристально вглядываться в содержимое бутылки.

— Не держи тару, — с обычными прибаутками друзья принялись отбирать у него бутылку.

— Подождите, подождите, это очень важно, — отмахнулся он от них, поглощенный созерцанием. В чистой сорокаградусной жидкости вначале смутно, затем все четче возникало изображение. Мунко ощутил, что его сознание и видение стали как бы расширяться. В следующее мгновение он уже разглядел несколько вагончиков-бытовок в глухой тайге, экскаваторы, большегрузные машины и людей с охотничьими карабинами, азартно целящихся в большого орла, что плавно и величественно парил над ними.

— Не надо! — вскричал он. — Не делайте этого!

Но было уже поздно. Прогремели выстрелы — орел, вздрогнув, совершил прощальный, все еще плавный полукруг и камнем рухнул на землю. Довольные, люди наперегонки бросились к своей добыче.

— Придурки, — в сердцах выругался Мунко.

— Это кто, мы придурки? — возмутился кто-то из приятелей. Но ему втолковали, что Мунко, изрядно перебрав, разговаривает сам с собой.

— Я видел, я все видел! — словно заведенный повторял он. Он рассказал о том, что какие-то приезжие, судя по мощной дорогостоящей технике, работяги из крупной организации, подобно бездумным варварам разрушают и оскверняют все в окрестностях своей базы.

— Они выполнили взрывные работы там, где этого ни в коем случае нельзя было делать — в районе священной горы и прилегающей к ней лощины, веками почитаемой и оберегаемой местными жителями. Более того: они только что убили самого хозяина этой местности — Бухээ Самбу, явившегося им в образе орла. Даже самодовольное невежество не снимает с них ответственности за то, что они натворили, — сокрушался Мунко. — Теперь им не миновать возмездия. Вся бригада, а их, кажется, восемь человек, увы, не выйдет из тайги.

Веселая компания, продолжая подшучивать над ним, единодушно заклеймила бестолковых губителей природы.

VIII

— Привет, Мун! — на другом конце провода был Дамби. Его голос звучал почему-то очень взволнованно. — Что нового?

— Да ничего особенного, — буднично ответил ему Мунко. — А у тебя?

— Я-то что, — отозвался его друг. — А вот тем бедолагам действительно не повезло.

— Каким еще бедолагам? — удивился Мунко, не совсем понимая, о ком идет речь. — Маугли с Гармахой, что ли? — спросил он о приятелях, которые были с ними в тот день.

— Нет, у них вроде все в порядке. Ты что, ничего не знаешь? — продолжал допытываться Дамби. — Вчера смотрел телевизор?

Кажется, он понял, что Мунко ничего не известно, и нетерпеливо выпалил:

— Представляешь, по центральному телевидению передали сообщение о происшествии, случившемся на севере нашей республики, в районе трассы будущего газопровода. А потом и по местным каналам эту информацию повторили. Так вот, в результате землетрясения там погибла бригада изыскателей — все восемь человек. Ты меня слышишь, Мун? Повторяю, все восемь человек. Ну, что ты на это скажешь?!

Мунко растерялся, не зная, что и ответить. Уловив замешательство друга, Дамби предложил:

— Приходи, пивка попьем. Обсудим, как же тебя угораздило.

«Действительно, надо бы обсудить», — потрясенный услышанным, Мунко обрадовался приглашению, он сам не понимал, как ему удалось с такой точностью предсказать (или все-таки увидеть?!) реальные события, да еще за сотни километров от места действия.

— Жди, — коротко ответил он Дамби.

Мунко застал друга в компании двух крепких спортивного вида парней.

— А вот и наш провидец! — весело приветствовал его Дамби. Пока он знакомил его с товарищами, Слоном и Челубеем, Мунко смутно ощущал какую-то неясную опасность, исходящую от них, но не придал этому особого значения. «Я же у Дамби, свои люди», — успокоил он себя. Дамби, словно угадав его мысли, подтвердил:

— Свои парни. Они удивлены твоими невероятными способностями.

На многие вопросы Мунко не мог ответить ничего вразумительного. Почему он решил, что орел — это вовсе не орел, а всесильный хозяин местности Бухээ Самбу? Опять же непонятно, откуда он узнал, что злополучных изыскателей постигнет жестокое и неотвратимое наказание? Землетрясения он не видел, это точно! А вот ярко-синие куртки на работягах с белыми буквами на спине — ТН, которые он ошибочно принял за английские буквы Ти Эйч, он хорошо запомнил. На самом деле, поправили его Дамби с Челубеем, буквы эти были русскими и обозначали корпорацию Транснефть, в которой и работали те бедолаги. О Великом Бамуу Мунко предусмотрительно промолчал. Да, собственно, проговорись он ненароком, кто бы из парней ему поверил?

Так и не добившись ничего, друзья послали Слона в магазин за бутылкой. Однако, как ни вертел ее Мунко в руках, никаких картинок не возникало. Челубей как бы в шутку просил проверить, не изменяет ли ему его благоверная с шефом.

— Не задумываясь, прибью обоих, — бормотал он с угрозой.

— Ты слюнтяй Отелло, а не Челубей! — потешался над ним Дамби. — И как только твоя несравненная Даздраперма, или как там ее, Дездемона, терпит тебя?

Посмеявшись над незадачливым ревнивцем, приятели выпили «бескартинную» водку и послали Слона в магазин еще раз, наказав ему выбрать правильную бутылку. У Дамби была хорошая закуска, друзья разомлели, но больше всех разомлел Мунко. Развалившись в кресле, он устроился поудобнее и задремал.

Вся троица притихла, внимательно наблюдая за ним.

IX

Мунко очнулся на холодном бетонном полу в мрачноватой подсобке какого-то нежилого помещения. В дальнем конце коридора мерцала единственная лампочка. Зарешеченные окна были плотно закрыты ставнями, и было невозможно определить, день сейчас или глубокая ночь.

«Вот и попил пивка. А неплохо бы избавиться сейчас от тела, — не без иронии подумал он, — а заодно и от похмелья». Неизвестно, сколько он так пролежал, но в следующий раз он очнулся от сильного чувства голода. Открыв глаза, он увидел перед собой алюминиевую миску с супом, запах которого, по всей вероятности, и заставил его прийти в себя. Мунко сделал попытку подняться, но не смог. Оказывается, его рука была прикована к батарее!

«Что за ерунда? — подумал он, не понимая, где он находится и что с ним происходит. — Прямо как в дурацком бандитском сериале, но где же господа бандиты?»

В это время зажегся яркий свет, и перед ним предстали «господа бандиты». Ими оказались. Дамби и Слон.

«Ну и ну, — подивился Мунко. — А Челубей, наверное, отпросился сторожить свою дражайшую Дездемону?»

— Вы что, спятили?! — обратился он к друзьям, еще на что-то надеясь. — В чем дело? Мы участвуем в съемках бурятского бандитского сериала? — предположил он, стараясь не терять присутствия духа.

— Заткнись, — грубо ответил Дамби. — Перед тем как позвать тебя, мы договорились, что проведем экспертизу твоих необычных способностей. Мы даже заранее распределили, кто какие вопросы будет задавать. Но, оказывается, картинки у тебя не всегда возникают. А для того, чтобы они у тебя все-таки возникали, причем только те, которые нам нужны, мы и решили продолжить этот эксперимент. Извини, брат, — с издевкой сказал он. — Для этого нам пришлось слегка усыпить тебя, а затем доставить сюда. Сам посуди, — огляделся он. — Место надежное, так что бежать отсюда бесполезно. А если понадобится, посадим тебя на цепь, как кавказскую овчарку, верней, как кавказского пленника. Ну, а искать тебя, сам знаешь, после смерти горячо любившей тебя матушки особо некому. Разве что Баярма немного всполошится, да и угомонится. Мы ей в этом поможем, — цинично усмехнулся он. — Слон у нас парень видный.

«Ну и мразь же ты, Дамби!» — чуть не вырвалось у Мунко, однако он промолчал, понимая, что скандалить в этой ситуации нет смысла.

— Все очень просто, мой дорогой, — продолжал откровенничать Дамби.

— Чтобы жить безбедно, мы решили грабить по крупному, включая банки, которые расплодились на каждом шагу. И мы уже готовы к этому, — добавил он.

— Но для того, чтобы ненароком не загреметь, нам нужен ты. Ты будешь нам помогать, предсказывая исход каждого конкретного налета. Я знаю, что добровольно ты вряд ли согласился бы с нами работать. Глядишь, еще и сдал бы нас, как миленьких, грешным делом. А ведь ты, как я понял, стараешься держаться от греха подальше? — и не дожидаясь ответа, жестко сказал: — Вот поэтому ты здесь. Со временем, если будешь хорошо себя вести, мы возьмем тебя в долю и поменяем тебе эту цепь на золотую. Ведь не изверги же мы, в самом деле! Ха-ха-ха, — Дамби явно издевался над своим пленником. — Ешь, пока не остыло, — по-хозяйски распорядился он.

Наглость Дамби, в особенности его надменный барский тон возмутили Мунко, и он в буквальном смысле слова вышел из себя. Ярость его была так велика, а сила внушения сокрушительна, что Дамби и Слон затрепетали от страха. Глядя в глаза своим истязателям, Мунко пообещал отправить к праотцам их жалкие души, если они сию минуту не отпустят его. Вместо того чтобы хорошенько проучить наглого заложника, горе-похитители неожиданно присмирели, покорно разомкнули наручники и открыли перед ним настежь массивную дверь. На прощание Мунко сказал:

— Зла на вас не держу. Запутались вы, не тот путь выбрали. Одумайтесь, пока не поздно, иначе, — он пристально посмотрел на Дамби, — ты обязательно сядешь, и сидеть будешь плохо. А ты. — обратился он к Слону, но не стал договаривать, бедняга и без того был напуган.

X

Вырвавшись из цепких «дружеских объятий», Мунко обнаружил, что план похищения был неплохо разработан. Его вывезли на самую окраину города, подальше от посторонних глаз. Он никогда здесь раньше не бывал, и потому шел наугад вдоль неказистых дощатых заборов по кривым извилистым проулкам.

«Как же так? — сокрушался он. — Ведь мы с Дамби росли вместе, жили в соседних дворах. Я даже считал его своим другом. А он ради денег готов был меня, как собаку, держать на цепи. Кто же он после этого? Ублюдок, кто же еще. Мразь и ублюдок».

Отсутствие Мунко не осталось незамеченным. На работе, правда, его особо некому было терять. Гармаха, с которым они приторговывали ширпотребом на рынке «Сагаан Морин», бессменно простоял пару дней у прилавка. Ворча, он поклялся заставить своего непутевого напарника отработать прогулы сразу же, как только он объявится. Зато Баярма изрядно поволновалась, ведь Мунко всегда, даже если просто задерживался, звонил ей или слал эсэмэски. А вообще-то, причина ее волнений была чисто женская — она беспокоилась, как бы Мунко «не спутался с кем-нибудь». Особенно часто она ревновала его к рыночной красотке — легализованной китаянке по кличке Чио-Чио-Сан. На беду Баярмы предполагаемая соперница торговала недалеко от Мунко, а значит, вполне могла охмурить его. К вечеру второго дня она, не выдержав, побежала на рынок (а вдруг они пропали вдвоем?!), но Чио, как обычно веселая и неотразимая, была на месте. Немного успокоившись, Баярма попыталась выведать что-либо у Гармахи. Тот лишь возмущался, мол, у него тоже могут быть неотложные дела! Поостыв, он, правда, вспомнил, что последний раз видел Муна, когда они вчетвером, вместе с Дамби и Маугли, отмечали победу ЦСКА. Баярма не была знакома с Маугли, но, услышав про Дамби, тотчас позвонила ему. Дамби успокоил ее, сообщив, что когда они гуляли накануне, Мун вроде бы говорил, что собирается срочно съездить по каким-то делам в район.

— Не надо никуда звонить: ни в больницы, ни в милицию. Вот увидишь, никуда он не денется, — уверял Дамби. — Максимум через неделю вернется!

XI

На следующий день, когда Мунко наконец-то появился, Баярма принялась обвинять его во всевозможных грехах.

— Чего я только ни передумала! — ругалась она. — Весь город обегала, везде тебя искала! А ты, бессовестный такой, даже не отправил мне эсэмэску, чтобы сообщить о том, что срочно уезжаешь.

— Уезжаю? — искренне удивился Мунко. — С чего ты взяла, что я куда-то ездил?

— Мне Дамби об этом сказал, я ему вчера звонила. Еще он сказал, что ты уехал ненадолго, самое большее — на неделю.

Услышав это, Мунко в очередной раз поразился лицемерию Дамби.

«Значит, он рассчитывал меньше чем за неделю сделать из меня сообщника? Дескать, дольше я не смогу сопротивляться его гнусным издевательствам. А ведь она звонила ему, когда я еще валялся на бетонном полу, прикованный к батарее».

— Где же ты тогда пропадал? — прервала его размышления Баярма. — Признавайся, где ты был все это время?

— Меня похитили, — машинально, все еще продолжая удивляться подлости Дамби, отозвался Мунко, но вовремя осекся. Незачем ей знать эту дурацкую историю про начинающих гопников.

— Кто же тебя похитил, дорогой? — с притворной лаской в голосе поинтересовалась Баярма, уловив, что он едва не проговорился, но так и не добилась от него никаких признаний…

Хотя Мунко и Баярма встречались уже больше шести лет (пора уж и разбегаться, шутила она), они все еще не были зарегистрированы законным браком. Мама Мунко не то чтобы не одобряла их бракосочетание, но всякий раз, когда это событие назревало, она находила какой-нибудь повод, чтобы оттянуть его на неопределенное время. В конце концов она добилась того, что Баярма тихо возненавидела ее. Что еще оставалось делать бедной женщине, искренне недоумевающей, почему она недостойна простого женского счастья? Возраст? Но она знала много семей, в которых жены были так же, как и она, старше своих мужей. Находясь в положении вечной невесты, она все же старалась сохранить выдержку и терпение. Более того, она делала все для того, чтобы доказать «эгоистичной мамуле», а заодно и себе, что давно уже заслужила право на дорогого ее сердцу Мунко и не собирается его никому уступать. Иной раз у нее опускались руки от безысходности, тогда она шла к гадалкам и колдуньям, которые чаще всего оказывались обыкновенными аферистками. Однажды ей чуть не повезло. Из Монголии приехала очень сильная молодая шаманка, вызвав переполох среди женщин города. С большим трудом Баярма попала к ней на прием, но, закончив камлание, шаманка устало призналась, что столкнулась с редким в ее практике случаем: кто-то, гораздо сильнее ее, наглухо заблокировал информацию о Мунко и его будущем.

Разумеется, это был Бамуугомбожав Баабай.

XII

Раньше Мунко довольно скептически относился к откровениям Доржи Дугаровича и даже старался забыть их, но после случая с работягами в тайге и повторного выхода из себя при внетелесной стычке с Дамби он не на шутку встревожился. По правде говоря, проявление необычных способностей не очень-то радовало его, скорее, пугало. Он прекрасно помнил, каких усилий стоило ему прийти в себя после спасительной вспышки гнева, но больше всего его смущала перспектива стать живым богочеловеком. С другой стороны, миллионы верующих считают Далай-ламу живым воплощением Будды. А как относиться к феномену Хамбо-ламы Итигэлова? Правы ли те, кто почитает Мунхэ Бэе[78] как прижизненное?

Заметив, что Мунко в последнее время сам не свой, Баярма решила посоветоваться с Гармахой. Он заверил ее, что дела у них идут вроде бы неплохо. Правда, и ему показалось, что друг стал несколько замкнутым, странноватым и рассеянным. К примеру, стал ошибаться при подсчете денег, чего раньше за ним никогда не замечалось.

— Устал, наверное, — подытожил он свои наблюдения. — Съездили бы вы куда-нибудь, отдохнули. Вон, какая жара стоит уже почти месяц. А после вас и я бы на Байкал рванул!

Они бы с удовольствием последовали его совету, но в тот же вечер позвонили из деревни и сообщили, что через два дня состоится обоо.

Мунко был на обоо всего раз, и то в далеком детстве. В памяти остался яркий праздник, на который собрались жители не только их улуса, но и других окрестных поселений и заимок. При Советской власти любые религиозные обряды осуждались, и от его земляков требовалось изрядное мужество, чтобы соблюдать свои традиции. Что касается его, то переехав с матерью в город, они как бы перепоручили своим ближайшим родственникам молиться и делать за них подношения эжинам на обоо. Маму это вполне устраивало, не говоря уже о Мунко, который относился к этому обряду как к красочному этнографическому представлению, даже не пытаясь вникнуть в его глубинный смысл. Он считал его причудливой смесью буддизма и языческих воззрений.

Собираясь на обоо, он, к своему стыду, чуть не забыл в суете приобрести Хи-морин[79]. «Что поделаешь, не один я такой. Нашему поколению трудно пустить корни на асфальте».

Сто двадцать километров — не расстояние, и вскоре автобус подъехал к остановке, на которой было написано название его деревни. Он не был здесь уже много лет, все как-то недосуг, а встречи и общение с родственниками происходили в городе. Выйдя на шоссе, он огляделся, его взору предстала сильно изменившаяся панорама родных мест. Некогда маленький, чуть более сотни дворов, улус значительно разросся. Посреди него виднелись довольно большой стадион, современная школа, а на окраине вырос целый микрорайон, который, как и положено, выделялся добротностью двухэтажных особняков в сравнении со старой частью, состоящей в основном из небольших непритязательных домов. И только отроги Хамар Дабана по-прежнему темнели вдали, оберегая от невзгод прилегающую к ним долину и всех ее жителей, независимо от уровня их благосостояния и успеха в жизни.

XIII

Добравшись до дома Цырмы-хээтэй, Мунко обнаружил, что она, не дождавшись его, уже уехала на обоо. Это подтвердила и соседка, которая вышла на неистовый лай своей собаки, взахлеб оповещавшей округу о появлении незнакомца.

— Не успел ты, парень, — огорченно сказала она, понимая, что он только что приехал из города. — Цырма совсем недавно уехала на машине Очир-абагая. Теперь для тебя, парень, главное — не опоздать к началу обряда, — посетовала она. — Путь неблизкий, а ты, я вижу, пешком.

— А во сколько должен начаться обряд? — спросил Мунко.

— В одиннадцать.

Он взглянул на часы — оставалось еще минут сорок. Поблагодарив заботливую женщину, он пошел прочь быстрым шагом. Вскоре он выбрался из деревни, вышел на проселочную дорогу. Он особо не беспокоился, что может опоздать, надеясь, что какая-нибудь из машин, во множестве ехавших в попутном направлении, подберет его. Но, увы, довольно быстро он убедился, что это бесполезно — все они были переполнены людьми, которые также спешили на обоо.

По дороге он настраивал себя на благочестивые помыслы, соответствующие обряду. Сорок минут пролетели незаметно, а он одолел лишь половину пути. Утреннее солнце нещадно палило. «Так вот она какая, дорога к храму, — уже поднимаясь по склону холма, думал Мунко. — Верно говорят, что прежде чем удостоиться благодати, нужно изрядно попотеть». Рассуждая таким образом, он в какой-то момент неожиданно понял, что ему нет никакой необходимости торопиться, потому что без него обоо не начнется. Это понимание, сменившееся необъяснимой, но твердой уверенностью, позволило ему даже немного передохнуть. И действительно, когда он все же одолел нелегкую «дорогу к храму», обряд еще не начался. Люди оживленно переговаривались, шутили, не спеша пили чай за импровизированными столами на расстеленных прямо на земле скатертях. Кто-то делал подношения, подходя к субургану, кто-то повязывал Хи-морин в рощице неподалеку. В этот особенный день на просторной площадке плоского края вершины священного холма собралось так много народа, что Мунко, обходя готовящихся к обряду земляков, с трудом нашел своих родственников. Среди них, конечно же, была и Цырма-хээтэй. Она очень обрадовалась его появлению и долго сокрушалась, узнав, что он добирался сюда пешком.

— Ну ладно, — сказала она. — Главное, ты здесь, и даже не опоздал. А мы ведь лам ждем, что-то их нет, — объяснила она причину задержки обряда.