Глава первая Пространство мира и пространство картины: космологическая модель мирового древа

Глава первая

Пространство мира и пространство картины: космологическая модель мирового древа

Как универсальный знаковый комплекс концепция мирового древа известна почти всем народам Европы, Азии, а также некоторым народам Африки и индейцам северо-западного побережья Канады. «Нам хотелось бы тут же подчеркнуть следующее: хотя собственно шаманский опыт и мог быть возведен до уровня мистического опыта благодаря космологической концепции трех сообщающихся зон, эта космологическая концепция не является принадлежностью идеологии исключительно сибирского и центрально-азиатского шаманизма, как, впрочем, и любого другого шаманизма. Это повсеместно распространенная идея, которая связывается с верой в возможность непосредственного сообщения с Небом»[96]. Концепция «мирового древа» является самой содержательной в пространственном выражении образа единого пространственно-временного континуума, т. е. космоса. Она включает в себя трехчастность мира по вертикали и дихотомичность по горизонтали, и выделение центра, где возможно пересечение космических зон.

Основным источником сведений о добуддийских представлениях бурят служат эпические сказания, среди которых главное место занимает «Гэсэр». Известный на огромной территории Северной Азии, предгорьях Тибета, Саяно-Алтая в письменной и устной формах эпос у бурят сохранил свою древнюю стихотворную форму и имеет в некоторых вариантах до 30 тысяч стихотворных строк. Надо отметить и сохранность у бурят многих (около 200) других эпосов, дополняющих и развивающих Гэсэриаду.

Мифологическая основа эпоса сохранила пространственную структуру космоса в момент его становления, когда двухчастная структура мира — Небо и Земля — дополняется подземной областью демонов. Небо и Земля имеют центры — Срединное царство владыки зенита Сэгээн Сэбдэг тэнгрия и Срединную землю — Улгэн и связаны горой Сумбэр — мировой горой Сумеру индо-иранской мифологии. Кроме того, Небо делится на две части — левую и правую, восточную и западную. У некоторых бурятских племен сохранилось более древнее представление о делении неба на переднее и заднее, т. е., южное и северное, которое отразилось и в делении Земли на южную и северную страны. Центр, исходная точка ориентации, соотносится с севером[97].

Один только перечень действующих лиц мифологии создает извечную картину смены времен года, дня и ночи в природе. Здесь, как равные, в число западных добрых тэнгриев-небожителей входят солнце, луна, Млечный путь, солнечно светлое небо — Наран Дулан Тэнгри. В число восточных небожителей входят тэнгрии холода, заморозков, сумрака, туманов. Мрак, темнота, туманы, муть, грязь, зло — все эти явления воплощаются в образах восточных тэнгриев. Западные же тэнгрии наделены способностью рассеивать мрак, разгонять туманы, давать благодатные дожди — нести добро и свет людям. Их противоборство вечно, следует неизменному заведенному порядку.

А. Н. Сахаровская. «Матан-Гурмэ»

В кратком изложении действие разворачивается так. Эпическое событие, завязка происходящих в эпосе событий — нарушение равновесия в мире: властелин 55 западных земель Хан Хурмас и властелин 44 восточных земель Атай Улан затеяли спор за обладание срединной землей Сэгээн Сэбдэг Тэнгрия. Разгорелась небесная битва, в результате которой Хан Хурмас и его сыновья низвергли Атай Улана и его сыновей на землю, где их бессмертные останки превратились в страшных чудовищ-мангадхаев и трех шарайдайских ханов, что послужило причиной распространения на земле болезней, мора. Исправить содеянное зло, совершенное без умысла, спасти земных жителей от мангадхаев, от болезней и скверны, которые идут от них, совет западных небожителей отправляет среднего сына Хана Хурмаса Бухэ Бэлигтэ («Мудрого») на землю, где он должен переродиться у земного дяди тугэшинского хана Сэнгэлэна и дочери Солнца Наран Гоохон. Так на срединной земле Улгэн, в «стране жаворонков» должен появиться герой, который отличается от небожителей, демонов и земных родичей, в первую очередь, своей судьбой, своим предназначением — вся жизнь которого мыслится героическим подвигом во имя исполнения своей судьбы — долга.

У событий появляется определенная направленность, западные тэнгрии хотят закрепить создавшееся новое положение. И эта направленность является «вектором» судьбы Гэсэра. В противоположность им восточные тэнгрии намерены собрать разрозненные части Атай Улана, вернуть его на небо и этим восстановить прежний порядок. Гэсэр очищает землю от скверны, сжигая побежденных врагов, а чаще сталкивая мангадхаев под землю — этим он завершает деление сфер. Более подробные представления о подземном мире окончательно оформились очень поздно и под влиянием буддизма.

Небо, представлявшееся куполом, имеет отверстие — тэнгэрэйн уудэн — небесную дверь, которая открывается лишь немногим. Видимое звездное небо имеет центр — Золотой Кол (Полярную Звезду).

Существуют разночтения в описании небесной иерархии в различных источниках, которые вполне объяснимы различием в этногенезе бурятских племен. В самых общих словах она выглядит так: существуют небожители — тенгрии или тэнгрины и их дети — хаты (мн. ч. от хан), местообитанием которых являются почитаемые бурятами горы.

Единственным изображением небесной иерархии в бурятском искусстве является лист с изображением бабушки западных небожителей Манзан-Гурмэ из цикла иллюстраций А. Н. Сахаровской (1927 г. р.) к «Гэсэру». Манзан-Гурмэ бабушка (олицетворение мудрости) — глава западного, иногда вообще всего неба. У неё хранятся книга судеб, волшебный шерстобитный прутик — стегно, волшебные камни — задай шулуун, поражающие, как молнии. Ее образ исследователи связывают с древнейшими пластами, сохранившимися в эпосе. Власть Манзан-Гурмэ бабушки — власть мудрейшей и всеведущей; все добрые тенгрии, все люди обращаются к ней за советом: как победить злую силу или изничтожить болезни. Её советы равносильны повелению, закону и имеют высшую силу.

В этой композиции наглядно предстает иерархия положительных небесных героев последующих событий: в центре сама бабушка Манзан-Гурмэ, ниже, по правую руку отец Эсэгэ-Малан, с ним его супруга матушка Эхе-Юрен. Слева от бабушки Манзан-Гурмэ сын Эсэгэ-Малана и Эхе-Юрен, глава войска западных небожителей, Хан Хурмас, с супругой Гэрэ Сэсэн. Под ними, на горных вершинах, окутанных облаками, в соответствии с повествованием, изображены три сына Хан Хурмаса, три могучих воина: старший Заса-Мэргэн, средний Бухэ-Белигтэ и младший Хабата-Гэрэл. В верхних углах листа — три дочери Хан Хурмаса и его многочисленное войско.

Построение этого листа имеет сходство с канонической композицией буддийской иконы — танка. На первый взгляд, пространство листа построено регистрами по вертикали: основанием служат горы (в условной передаче, принятой в буддийской иконописи) над полосой геометрического орнамента, наверху лист завершается волнистой линией облаков. Также как в танка, помещение главного персонажа почти в геометрическом центре листа задает деление условного пространства в соответствии с божественной иерархией. Увеличивающимися окружностями расходятся слои, удаляющиеся от центра по мере снижения статуса. Главное божество в центре, второе и третье поколение рядом, на периферии, в нижних и верхних углах листа — их дети — хаты. Концентрическое построение иерархического пространства совмещается с условной вертикальной схемой.

Во всех традиционных культурах дом являл собой imago mundi — «образ Вселенной». Среди памятников бурятской традиционной культуры юрта (гэр) занимает особое место; отражая знаковую природу архаического сознания, она выступает в качестве семантической модели космоса в предметном мире людей.

У бурят с глубокой древности получили распространение два основных типа жилища: войлочная юрта (эшэгы гэр) и деревянная (буулгааhан). Войлочная юрта представляет собой круглую в плане деревянную каркасную постройку с невысокой конической крышей, покрытой войлоком. Легкость сборки и транспортировки, функциональность привели к тому, что форма и основные части конструкции сохранялись у кочевников-скотоводов без изменения на протяжении очень длительного времени. Деревянная юрта представляет шести- или восьмиугольный сруб, перекрытый конической крышей на четырех опорных столбах — тээнги. Постройка деревянной юрты и установка войлочной всегда начинались с выбора места для очага, отмечавшего собой центр окружности стен, поэтому шести- и восьмистенные юрты воспринимаются бурятами как круглые в плане. Над очагом расположено дымовое отверстие. Неизменной осталась и пространственная ориентация входа на юг, в благоприятную сторону. В отличие от деревянной, в конструкции войлочной юрты отсутствуют опорные столбы.

Внутреннее пространство юрты воспринимается целостным, т. к. отсутствуют перегородки. Вертикальная ось проходит через центр окружности пола и вершину конической крыши, т. е., в предметном выражении — очаг внизу и обод дымового отверстия (тооно) вверху. Падающий из тооно свет и поднимающийся вверх дым очага зримо осуществляют связь верха и низа, неба и земли, устанавливая вертикальную мировую ось и центр горизонтальной проекции мира. Северная часть считается почетной, «чистой» стороной жилища, восточная — женской, западная — мужской. То есть северная и западная части сакрально более значимы. Воспроизводя модель космоса, юрта позволяет человеку, не выходя из нее, ориентироваться во внешнем пространстве и времени: направленный поток света превращает внутреннее пространство в своеобразный циферблат.

В современной жизни бурят юрта, как исторический тип жилища, утратила прежнее значение. Анализом ее символического космологического значения этнографы и культурологи стали активно заниматься недавно. Одно из первых изображений внутреннего пространства юрты мы встречаем в графическом листе Р. С. Мэрдыгеева (1900–1969) «Рождение Гэсэра» (1940). (См. 2 стр. обложки).

Р. С. Мэрдыгеев — один из первых бурятских художников, для которого соединение европейской и бурятской художественных традиций было осознанным вопросом: в молодые годы он формировался в первую очередь как этнограф и историк (член ВСОРГО, затем Буручкома). Здесь Мэрдыгеев изображает внутренний вид деревянной срубной юрты прибайкальских бурят.

Изображенное пространство деревянной юрты открывается зрителю с почетной северной стороны — хоймора, на первом плане расположена зыбка — деревянная колыбель с младенцем. За ней у очага сидит старуха — преображенная дочь Солнца, в бедной юрте которой на перекрестке дорог появился чудесный младенец. С этнографической точностью воспроизведен наряд прибайкальской бурятки. Но большее внимание привлекает сама зыбка, имеющая сложную продуманную конструкцию с множеством «говорящих» деталей: например, приспособление для стока выделений, белая баранья косточка (берцовая), привязанная к боковой стенке зыбки, которая напоминает об обычае закалывать барана в честь рождения мальчика (указание на пол ребенка) и выступает как оберег. На западной стороне юрты художник разместил снаряжение будущего воина: лук, колчан со стрелами, конскую упряжь. В дымовом отверстии над очагом вьются ласточки (хараасгай). Из дверного проема, обращенного на юг, открывается вид на залитую солнечным светом долину с уходящей вдаль дорогой, на горизонте горная гряда Саян. С севера на юг — так обозначается пространственный вектор земной судьбы Гэсэра. Состояние спокойствия, мира, разлитое в природе, отражается на лице старухи матери. Этим же спокойствием, безмятежностью веет от всех изображенных предметов, расположенных на своих, закрепленных традицией местах. В результате масштабное несоответствие зыбки с младенцем и окружающих предметов не вносит дисгармонии в изображение. Хотя младенец равен сидящему взрослому человеку, разница масштабов не разрушает цельности пространства листа, т. к. может быть отнесена на счет резкого перспективного сокращения планов. Это преувеличение воспринимается так же естественно, как и гиперболизация чудесной силы маленького ребенка в эпосе.

Среди большого количества графических листов, созданных Ц. С. Сампиловым (1893–1953) к эпосу «Гэсэр», только в одном действие происходит в интерьере юрты. Это лист с изображением просителя Зоодой Мэргэн батора у Гэсэра (ветвь 4 сводного текста Н. Балдано) (1944). В изображенном виде помещения не указан вход и другие значимые части, создается впечатление качественно однородного внутреннего пространства. Проситель Зоодой Мэргэн батор изображен на переднем плане, в правом нижнем углу листа прямоугольного горизонтального формата. В глубине, в левом верхнем углу листа изображены восседающие на возвышении Гэсэр-хан с одной из жен. Явственно преобладающая левая диагональ (с верхнего левого угла вниз в правый нижний угол) оказывается пространственной осью: ведь проситель маркирует собой место входа — юг, а престол установлен напротив, у северной стены. Сидящая по левую руку от Гэсэра жена находится на женской восточной половине. Пространственные оппозиции присутствуют как фон для социальных оппозиций. Основное внимание уделено деталям, говорящим о богатстве — ковры, дорогое оружие, подчеркнута разница в одежде: богатой у Гэсэра и его жены, бедной, с заплатами — у просителя. Так выстраивается канва для разворачивания действия, повествования.

В начале XX века в дацанском искусстве Бурятии и Монголии наметился иной путь возможного синтеза различных художественных традиций — через нарастание пространственных решений и появление жанровых сцен в буддийских культовых произведениях, в первую очередь, иконах «Сансарын хурдэ». Спустя полвека в творчестве талантливого художника-самоучки Л. Д. Доржиева (1918) восстанавливается прерванная связь с художественной традицией дооктябрьского периода. Свой стиль художник определяет как «буряад зураг» (по аналогии с «монгол зураг») и основывает в первую очередь на переработке традиции декоративных росписей дацанов и домашней утвари. Картина «Сбивание масла» (1983) является программной в творчестве Л. Д. Доржиева (см. стр. 3 обл.), поскольку ее смыслом является не воспроизведение самого действия, а отражение в целом комплекса представлений, связанных с бурятской юртой. Насыщенное внутреннее «вещное» убранство юрты строго организовано. Самые простые пространственные оппозиции: юг-север, восток-запад, соотнесены с множеством других, значимых в традиционном обществе: сакральное — бытовое, мужское — женское и др.

Воспроизведена почти вся «вещная» структура войлочной юрты: очаг в центре, котел на металлическом тагане делит изображение на две половины — женскую и мужскую. Вдоль стен юрты последовательно изображены (с левого края): бурханай шэрээ (столик для бурханов), на нем гунгарбаа (алтарь), далее поставленные друг на друга сундуки (абдар), кровать с изголовьем — и комод — шаргул. На каждом предмете воспроизведен характерный, этнографически точный орнамент. Таким образом зритель «считывает» опредмеченное пространство слева направо, по движению солнца. Это происходит за счет своеобразной разверстки стен юрты на плоскости, в которой разрез сделан на месте входа. В верхней части изображена решетка юрты и длинные жерди — уняа, образующие скат крыши. Но место соединения жердей срезано рамой, т. е. не изображено дымовое отверстие — тооно. Ощущение круглящейся стены создается легким прогибом линии, соединяющей решетку и жерди. Описываемая ею дуга является частью окружности, диаметр которой намного больше, чем ширина изображенного помещения.

На правой от зрителя половине — восточной изображена женщина, которая помешивает молоко в котле, рядом девочка, ритмичными движениями сбивающая масло в узкой высокой ступе. В левой части сидят и беседуют гость и хозяин. Ощущение округлости пространства возникает благодаря радиальному расположению фигур и помещением точно в центр круглого котла, который привлекает внимание и «держит» центр за счет белого цвета содержимого. Если мысленно продолжить до пересечения прямые линии в изображении утвари, то возникает некая «коробка», дальний угол которой находится на центральной оси изображения и скрыт сундуком и декоративно трактованным дымом, поднимающимся от очага. Линии досок пола идут в глубину от нижнего края картины, в этом же направлении сокращается земляная площадка под очагом. Околодверное пространство, свободное от вещей, образует реальную пустоту в месте входа в правом нижнем углу картины, которая «снимается» входом в картину.

Таким образом, изображение подчиняется одновременно двум различным требованиям — сохранению плоскостности и созданию пространственной ориентации. Плоскостность — одно из качественных определений стиля «буряад зураг», тесно связанное с декоративностью и условностью, диктуемыми стилем. Пространство же в данном случае возникает не как условие существования реальных предметов, понимаемых как объемы, а сами предметы «выдают» пространство, точнее, поле оппозиций: алтарю в почетной части противостоит маслобойка в хозяйственной, место для гостей в мужской половине — предметам в женской. Направления сторон света совпадают с диагоналями: север-юг — диагональ, соединяющая левый верхний угол и правый нижний, запад-восток — диагональ, соединяющая левый нижний угол и правый верхний. Центральная ось совпадает с промежуточным направлением юго-запад — северо-восток. Четыре основных направления по сторонам света и четыре промежуточных, по бурятским представлениям, имеют своих хранителей, а число 8 — сакральное значение[98]. Котел — тогон с молоком в центре композиции выступает аналогом мирового древа, подобную функцию выполняет и сам огонь вообще, и очаг в частности. В результате мотив вертикальной оси множится, становясь явным в вибрирующих клубах дыма, поднимающихся к дымовому отверстию — аналогу мирового древа, не изображенному здесь. Но акцент перенесен на горизонтальную, социальную стратификацию, воплощенную в пространственной структуре юрты.

Если произведение Л. Д. Доржиева имеет характер дидактической реконструкции, то картина Ж. Ц. Раднаева (1958 г. р.) «У нас праздник» (1991) воспроизводит современное бытование традиционных представлений. Действие происходит в летнике (летнем доме на гурте), хозяйственной постройке, сохранившейся во многих бурятских дворах (в отличие от юрты). Дом как бы разрезан вдоль оси север-юг, изображены спилы балок перекрытия. В центре картины — центр помещения, отмеченный низкой печью, у левого края — спил северной стены, у правого — открытый вход. На прежних местах расположены современные предметы — вместо расписных деревянных сундуков — кованый, железные кровати вместо деревянных, стол с тумбой. Вместо очага — низкая печь с железной трубой. Возле нее склонилась над кастрюлей бабушка — достает позы. На плите — чайник и сухие лепешки — халашки. Рядом — маленькая девочка. На первом плане справа, спиной к зрителю за высоким столом на табурете сидит дедушка. Единственный персонаж, обращенный лицом к зрителю — мальчик, изображенный на дальнем плане, вблизи геометрического центра картины. От него исходит настроение праздника: в радостном возбуждении он прыгает на кровати, высоко подняв руки.

Ж. Ц. Раднаев. «У нас праздник»

Это обращение к зрителю подчеркнуто условным срезом дома, благодаря которому западная часть как бы распространяется за пределы картинной плоскости, вовлекая всех в происходящее. Внутреннее пространство летника многочисленными просветами между бревен, раскрытой дверью, через которые проникают лучи солнечного света и ласточки, связано с пространством мира картины — мира воспоминаний о детстве. Тепло лета и тепло растопленной печи, запахи летних трав и приготовленной пищи сливаются в согретую теплом добра атмосферу, дарят ощущение полноты жизни.

Мир традиционной культуры уже не существует как самостоятельная предметная данность, а просвечивает в современном быту как место расположения предметов, как запах знакомой с детства традиционной пищи, как, наконец, образ купающихся в солнечных лучах ласточках.

Структура пространства внутри юрты воссоздается по одной детали[99].

Ц. С. Сампилов. «Испытание женихов Урмай гохон»

Внешнее пространство уподобляется внутреннему. Такая организация пространства присутствует в графическом листе Ц. С. Сампилова «Испытание женихов Урмай гохон» (будущей жены Гэсэра) (Лист из серии иллюстраций к «Гэсэру», ветвь 2). Он заметно выделяется среди других иллюстраций к «Гэсэру» своими декоративными качествами. При большом стечении людей, сидящих на земле в торжественных позах[100] (справа — мужчины, слева — женщины), на фоне нарядных юрт разворачивается сцена борьбы. Два борца с обнаженными торсами, слегка подавшись вперед, открыв для объятий руки, кружат вокруг друг друга. Изображение на первом плане разбросанных бараньих черепов и костей, собак, роющихся в мусоре сорок, как бы нарочито занижает торжественность происходящего. Присутствие здесь натянутой на длинный березовый шест шкуры лошади с головой и копытами (зухэли) свидетельствует о предшествовавшем состязанию жертвоприношении Небу и о связи события со свадебной обрядностью[101].

Многофигурная, насыщенная деталями композиция выполнена в технике линейного рисунка пером, почти без светотеневой моделировки штрихом. Точная, живая линия, передающая только абрис фигур, создает одновременно фактуру предметов: камни, шерсть на собаках, редкие травинки почти осязаемы. Напротив, невесомы клубы дыма, поднимающиеся из дымовых отверстий юрт, и облака вдали. Линия же передает индивидуальный характер движений, жестов, поз. В мастерстве передачи особого характера пространства скупыми средствами проявился талант Сампилова — графика.

Скученная, перенаселенная ставка хана тем не менее имеет регулярную структуру. В определенном, хорошо читаемом порядке расположены юрты, обращенные дверями в одну сторону — на юг, отдельно — коновязи с многочисленным табуном. Даже тесная толпа зрителей состязания подчинена особому порядку: как уже говорилось, мужчины сидят отдельно от женщин. Изображенное пространство, подчиняясь линейному ритму, тем не менее, не разрушая плоскости листа, создает ощущение земной тверди — долины у подножия гор, на которой раскинулся лагерь. Плоскость поверхности долины создается изображением круга борьбы: в перспективном сокращении — овал. Юрты несколько уменьшаются с удалением, горы заслоняют линию горизонта. Пространство организуется не сходом перспективных линий, а наличием основных направлений. Таким образом, здесь присутствует круг и две пересекающие его пространственные оси — север-юг, восток-запад. Причем, юг обращен к зрителю.

А. Н. Сахаровская. «Спуск небесного войска Гэсэра»

Итак, любое изображение юрты задает семантическую пространственную ориентацию по сторонам света. Но изображение юрты, выступающей моделью вертикальной структуры мира благодаря очагу, область символических значений которого намного шире, помогает осуществить или проявить связь между космическими зонами. Обычно этой связью и различными «транспортными» средствами, как то: шаманский бубен, шаманский посох, крестовина «загалмай», круговой танец «ёхор», жертвенный огонь и др., пользовались при «поднятии», вознесении жертвы, молитв, душ умерших в верхний мир. «Но главной трудностью была дорога туда, на небо, а уж спуск по представлениям древних людей, по всей вероятности, был не столь трудным и опасным»[102], важнее, что для людей спуск не был актуальным, ведь это — прерогатива обитателей верхнего мира.

Известны имена девяти сыновей Буха-нойона, выросших на небе с девятью отлитыми печатями, спустившихся на землю в качестве покровителей разных местностей. По велению западных тэнгриев спустились на землю Хозяин огня старец Сакиадай-убгэн и покровители кузнечного ремесла Божинтой и сыновья.

Одно из самых ярких описаний спуска небожителей — 33-х небесных баторов на землю содержится в «Гэсэре». Этот спуск совершается на вершине горы Сумбэр:

«Вверх посмотрят они — засмеются,

вниз посмотрят — прольют слезу.

Небеса без них остаются,

Их Земля поджидает внизу!»

(пер. С. Липкина)

Мотив спускающегося вниз небесного войска во главе с Гэсэром, принявшим свой истинный облик, художница А. Н. Сахаровская поместила на фронтисписе книги «Гэсэр»[103] (1960–1962). Объятые клубами облака всадники на крылатых конях (крылья — развевающиеся гривы) торжественным строем опускаются на холмистую землю. Впереди сам Гэсэр на вещем коне Бэльгэне (гнедом скакуне, которого он выпросил у своего отца Хан Хурмаса), за ним — расширяющимся клином остальные баторы — сыны небожителей. Их ряды плотно сомкнуты, над ними взметнулись древки копий. Мерный, ничем не нарушаемый ритм вертикалей копий завершает впечатление монолитности, сплоченности войска. В нижней части листа центральное положение среди других гор, вершины которых также окутаны облаками, занимает гора Сумбэр. Возле нее берет свое начало река. Мировая гора кажется небольшим холмом по сравнению с небесными великанами, а юрта дана небольшим черным пятном в нижней левой части листа. Очертания юрты легко узнаются, но большее значение имеет дым, поднимающийся вверх из дымового отверстия. Верхняя и нижняя части композиции связаны встречным движением.

А. Н. Сахаровская. «Пир»

Знаковый характер юрты делает возможными различные изобразительные метаморфозы, как, например, превращение ее в маленькое черное пятно. Пышный дворец с многоярусной крышей в линогравюре А. Н. Сахаровской «Пир» (шмуцтитул к 9-й ветви «Гэсэра», 1960–1962) выполняет те же функции «означивания» пространства и установления связи между мирами.

Описанием сцен пира оканчиваются все ветви повествования, как символом установления связи мира людей с верхним миром. Художница размещает изображение пира в конце книги как символ завершения всех подвигов Гэсэра и начала мирной жизни.

Сидящие «по-восточному» скрестив ноги фигуры вокруг накрытого пиршественного стола немногочисленны и торжественны. Они представляют собой весь народ с северных и южных окраин земли Гэсэра и его дяди нойона Саргала. Во главе стола, на линии вертикальной оси симметрии изображена могучая фигура Абай-Гэсэра, превосходящая всех изображенных размером. По правую сторону от него дядя нойон Саргал, по левую — три жены. Все вместе они имеют непосредственное отношение к сфере сакрального и изображены фронтально на фоне дворца. В нижней части листа полукругом, иногда заслоняя друг друга, внося элемент пространственности, расположены фигуры гостей, слева — мужчин, справа — женщин. Они изображены в профиль или вполоборота по сторонам данного с точки зрения сверху стола с силуэтами немногочисленной посуды.

Композиция сохраняет замкнутость, симметричность, ясность членения по вертикали (5-ти частное) и горизонтали (4-х частное): выделена центральная ось, относительно которой располагаются оппозиции: правое и левое, мужское и женское. Деление на верхнюю и нижнюю части соответствует оппозиции сакрального и обыденного — мира богов и мира людей, изображенных в момент ритуальной встречи — пира. Эта система бинарных оппозиций дополняется пространственными — север-юг, восток-запад. Главные персонажи обращены лицом к югу, поскольку к югу обращен входом их дворец, т. е. низ листа маркируется югом, верх — севером. Соответственно располагаются восток и запад. Структура изображения воспроизводит упорядоченную структуру космоса, подчинение плоскости листа полю оппозиций выстраивает не эмпирическое, а знаковое пространство.

Таким образом, приведенные примеры произведений с изображениями юрты воспроизводят вместе с ней и знаковый комплекс традиционных представлений. Этому способствует и язык графики, который сродни языку традиционного искусства своей линеарностью и плоскостностью. Тем самым более успешно решается задача передачи мифологической иерархической структуры пространства мира. И все же, в главном, бурятские художники не следуют образцам традиционного искусства — пространство внутри юрты трактуется ими как некий объем, в который помещены объемные же тела.

Р. Жимбиева. Илл. к повести Х. Намсараева «Цыремпил»

Появившееся третье измерение — глубина невелико и обозначается полом или земной твердью под ногами персонажей первого плана. Глубина же второго и дальних планов передается условно, чаще приемом заслонения (Ц. С. Сампилов «Испытание женихов», А. Н. Сахаровская «Пир») или завышенной линией горизонта. (Исключение составляет лист Р. С. Мэрдыгеева, в котором присутствует линейная перспектива.) Разница в трактовке планов выражается, в первую очередь, масштабным несоответствием — фигуры первого плана значительно крупнее, дальние — меньше и примерно равны между собой. Использование подобного приема исследователи отмечали уже в работах Г. Эрдэнийна 1920-х гг. [См.: Соктоева, Балдано], нетрудно его обнаружить и у молодых художников (Р. Жимбиева, иллюстрации к кн. Х. Намсараева «Цыремпил»).

Обжитое околоюртное пространство, являясь частью космоса, также строится по схеме «мирового древа».

Жизнь семьи — ячейки рода протекает в одной ограде.

М. Н. Богданов приводит описание бурятского улуса, сделанное Щаповым полно и лаконично: «Каждый улус состоит обыкновенно из нескольких невысоких жердяных загородей, представляющих большей частью вид круга или эллипса. В каждой такой загороди стоит 1, 2, 3 и более юрт с различными пристройками — лабазами для арсы, амбарами, стайками, сараями или поветями, хлебопекарнями и т. п. В одной из этих юрт живет старший в семье бурят, старик со старухой, иногда с какими-нибудь сиротами-родственниками. В другой, рядом стоящей, юрте живет сын этого старика со своей женой и детьми. Если у старика еще есть женатые сыновья, то и они живут в особых юртах, но все в одной и той же изгороди, по обе стороны юрты отца»[104].

Этнографически точное изображение предметов и построек семейно-родственного круга в единой изгороди в иллюстрациях Р. Жимбиевой к повести Х. Намсараева «Цыремпил»[105] фиксирует их знаковое пространственное расположение. Юрты смотрят входом на зрителя, т. е. на юг. Перед юртой, с южной стороны расположена коновязь. Вход в ограду также с юга. Ось север-юг делит иллюстрацию на две части (развороты): западная левая часть отведена мужским занятиям, восточная правая часть — женским. Это деление распространяется за пределы изгороди. На западной стороне пасутся кони, на восточной — коровы и овцы. В верхней части листа, на севере протекает река, за ней возвышаются горы. Пространственные границы концентрическими кругами расходятся от центра: изгородь — граница околоюртного пространства, река — граница хозяйственной деятельности, за пределами которой — горы. Горы являются границей обжитого, мыслимого мира, их изображение обрамляет пространство листа.

Более полно структура космологизированного пространства может быть воплощена в сцене жертвоприношения.

У бурят было три основных годовых жертвоприношения тайлагана — весенний, осенний и летний. Из них весенний и осенний назывались тайлаганами Земли — Воды, а летний — тайлаганом хатов. Основным был летний. К участию в нем привлекались все члены рода, кроме замужних женщин (из чужого рода). Обряд проводился не шаманом, а старейшинами рода, поэтому исследователями он реконструируется как обряд «белого шаманства»[106].

В картине Р. С. Мэрдыгеева «Тайлаган» (1927) взятые в равной доле небо и земля не просто фон, на котором разворачивается действие, они связаны совершающимся ритуалом жертвоприношения друг с другом и миром людей. (См. стр. 2 обл.). Падающий на землю сноп солнечного света в разрыве облаков — проявление Неба как верховного существа и, одновременно, необходимая вертикаль в линейной организации полотна. Мир людей занимает тонкую узкую полосу между верхним и нижним миром. В момент ритуала, когда устанавливается связь между мирами, они все должны быть представлены. Мир людей — на поверхности земли. Верхний мир — небо с облаками. Нижний мир маркируется его знаком — перевернутыми котлами.

«Чаша (котел) включались в сложный ритуал, моделировавший путешествие шамана в нижний мир. Перевернутый котел выступал не только признаком этого мира, но, возможно его вещественным аналогом»[107].

Котел-тогон входил в захоронение шамана. Дополнительными маркерами нижнего мира являются топор — железо и закрытые деревянные сосуды. Пограничной между миром людей и нижним миром, в первую очередь, является фигура шамана. В картине он изображен опьяневшим стариком, лежащим между котлами и группой стоящих полукругом людей, наблюдающих за жертвоприношением. Известно, что шаманы не присутствовали на родовых жертвоприношениях, употребление же спиртного и других одурманивающих составов было характерной чертой шаманских действий.

Все люди, находящиеся в узкой полосе среднего плана, обращены лицом в одну сторону — в ту, к которой обращен руководитель обряда и в которую идет дым жертвоприношения, а именно — на север. Настил из березовых веток и жердей на березовых кольях с развилками — туургэ установлен с запада на восток. Соответственно, с запада на восток, расположились люди. Север-юг, запад-восток — объемно-пространственные характеристики для находящихся на горизонтальной поверхности земли. Топографическим центром обряда является почитаемая здесь, раскидистая, отдельно растущая береза — аналог мирового древа, вертикальный акцент в картине. В плоскости изображения три мира объединены круговым ритмом движения линий. Полукруглые линии котлов на первом плане в нижней части картины переходят в круги колес, снятых с телеги, в левой части картины, дым от костров и жертвоприношения поднимается от центра нижнего края в левый верхний. Облака на небе движутся слева направо. Из прорыва облаков в верхнем правом углу падает вниз ослепительный сноп света, как ответ неба — знак принятия жертвы[108].

Подчинение композиции круговому движению линий замыкает изображенное пространство, придавая ему сферичность, и отвечает пространственно-временному единству ритуала. В момент ритуала подтверждается реальность мира не только присутствием его основных зон, но и «возрождением времени»[109], возращением к изначальному времени. Циклическое построение композиции отражает ритуальную замкнутость действия, происходящего, напомним, в одном пространственном слое, характеризующимся одной осью — север-юг.

Линейная последовательность событий может быть прочитана слева направо так: подготовка к жертвоприношению — мальчик отгоняет собак, само священнодействие, сцена борьбы — состязание как вторая часть ритуала, и завершающий событие ответ неба. Перевернутые пустые котлы первого плана в этом смысловом ряду соответствуют времени после жертвоприношения и возвращают к началу повествования, к левому краю. О возможности подобной трактовки свидетельствуют акварели Мэрдыгеева «Тайлаган» (1925) и «После жертвоприношения» (1927).

Примером неявного на первый взгляд построения композиции по схеме мирового древа может служить картина А. О. Цыбиковой (1951–1998) «Поздний гость» (1985). (См. стр. 3 обл.). Блестящий анализ композиции этой картины принадлежит В. А. Кореняко, сотруднику ГМИНВ:

«Центральная часть картины занята „вскрытым“ и освещенным керосиновой лампой интерьером дома, где собралась семья, занятая вечерними делами: люди ужинают, в углу жужжит непременный в сельском доме сепаратор. В пространстве вокруг домика действие разворачивается во времени, причем сложная композиция картины имеет двойную смысловую и временную направленность.

Приехавший гость слезает с лошади, всходит на крыльцо, обитатели домика смотрят в его сторону — движение в одном направлении. Мальчик отгоняет собаку, тот же мальчик в кустах на горке, брызнувшие от него косули, луна, лежащая у домика косуля — пространство и время развертываются в противоположные стороны. Подобно пружине, время стремительно разворачивается бегом косуль — вовне, наружу, на волю. И одновременно пространство клубком свивается вокруг дома — гнезда, вокруг уюта человеческого жилья, тепло светящегося в темноте тревожной, но не враждебной человеку природы»[110].

Дополним: геометрическим центром является сепаратор, мотив вращательного движения задается льющимся молоком. Дважды изображенный гость, возможно, всходит на крыльцо, затем удаляется, а не спешивается, и тогда на периферии картины нет противонаправленного движения. Кореняко приводит слова А. Цыбиковой о том, что отправной точкой создания этой картины послужил отъезд гостя. Но забавность ситуации, когда человек, проводивший в седле большую часть дня, не может на него сесть, в картине снята. Вход — крыльцо — слева. Граница правого края — вертикаль коновязи. Таким образом, юг и слева, и справа, точнее — весь первый, затененный план пространства вне дома, во-первых, юг, во-вторых, легко деформируется, растягивается и вращается «по образу Вселенной, развивающейся от Центра и простирающейся на все четыре стороны света»[111].

«Круг ограничивает внутреннее конечное пространство, но круговое движение, образующее это пространство, потенциально бесконечно. Так, во многих традициях космос представляется именно как шар (графически круг) или его более или менее опредмеченные варианты (яйцо, черепаха, диск и т. п.), окруженные неорганизованным хаосом»[112]. «Схема мирового древа и близкие к ней варианты неоднократно подчеркивают идею круга, нередко мультиплицируя ее»[113].

Сферическое, замкнутое образование внутри картины характеризует содержимое как «здесь и сейчас», пространственно-временное единство, вытесняя все изменчивое, временное за свои пределы, наружу[114]. Полувековой временной разрыв между двумя последними рассмотренными произведениями, возможно, объясняет важное различие в их образной концепции. В картине Мэрдыгеева, как и во всех рассмотренных изображениях юрты и иллюстрациях к «Гэсэру», хаос — неорганизованный мир отсутствует. В подобную им сферическую структуру картины Цыбиковой входит и вытесняется на периферию мотив внешнего мира.

Продолжение следует