День рождения
День рождения
Это произошло в Сочи в конце двадцатых годов.
Часов в восемь вечера в центральный ресторан вошел мужчина лет тридцати пяти с солидным желтым портфелем в руке. Он был высок, хорошо сложен, лицо с крупными приятными чертами, светлые, короткие волосы.
В ресторане прожигали последние свои золотые бывшие нэпманы, тоже бывшие поношенные офицеры, десятка полтора темных личностей, неизвестно почему называющих себя интеллигентами, и просто любители выпить. Многие сразу обратили внимание на вновь вошедшего: слишком уж необычно он оказался одетым для жаркого, душного июля. Если мужчины сидели в рубашках, а женщины в легких декольтированных платьях, то блондин был в дорогом вечернем костюме, белой рубашке, галстуке и белых лайковых перчатках. Он явно понравился немногочисленным представительницам прекрасного пола.
Блондин слегка улыбнулся сидевшей в компании трех мрачных личностей красавице вдове морского капитана Каролине Бузылевой и уверенно прошел к буфету.
За стойкой командовал краснощекий старичок со странной, но вполне соответствующей его внешности фамилией — Коротыш. Старик исполнял обязанности буфетчика и одновременно администратора зала. В ресторане Коротыш проработал не один десяток лет и своим лисьим чутьем сразу узнавал особенных, значительных клиентов. Поэтому дальнейшее не вызвало у него никакого удивления. Новый клиент поздоровался и заговорил приятным, чуточку хрипловатым голосом:
— Меня зовут Павел Иванович. Я сегодня именинник. Знакомых в вашем прекрасном городе у меня нет, и, с вашего позволения, я хочу угостить всех здесь присутствующих. Сколько будет стоить это удовольствие?
— Простите-с, — наклонил большую круглую голову со лбом математика Коротыш. — Угощать гостей вы изволите весь вечер?
— Да, конечно. До закрытия вашего заведения, черт побери… И прошу на столы подавать все самое свежее, самое лучшее.
— Ясно, уважаемый…
Буфетчик наморщил большой лоб, потер висок (как бы побольше урвать с богатого клиента?) и, глядя ясными глазами в лицо Павла Ивановича, уверенно выговорил:
— Семь тысяч рублей… Пожалуй, хватит… Мы получили свежий балычок, икорку. Найдем и еще-с кое-что.
Павел Иванович щелкнул замком своего желтого, пахнущего кожей портфеля, и выбросил на стойку деньги — несколько тугих пачек в банковской обертке. Маленькие глазки буфетчика хищно вспыхнули. Слегка дрожащей пухлой рукой он торопливо сгреб деньги в выдвинутый ящик стола.
— Я вам дал, черт побери, десять тысяч, — уточнил Павел Иванович. — К закрытию ресторана закажите все, какие есть в городе, извозчики… машины. Все средства передвижения: пусть развезут по домам моих гостей. А сейчас объявите людям, что я их угощаю.
Павел Иванович присел к единственному пустующему у стены столику с табличкой: «Не обслуживается».
Буфетчик биллиардным шаром метнулся к лениво погромыхивающему оркестру, пошептался с музыкантами и величественно, показывая розовым пальчиком-сосиской в сторону Павла Ивановича, заговорил:
— Гос… — но он не выговорил слово «господа» до конца, быстро выправился, — товарищи! Покорнейше извиняюсь и прошу минутку внимания.
В зале затихли, только потный цыганистый верзила в красной рубашке по кличке Самовар, завсегдатай питейных заведений, не поняв, в чем дело, пьяно осклабился:
— Гляди-ка, Коротыш замитинговал…
На Самовара грозно зашикали, и он замолчал.
В наступившей тишине Коротыш начал подробно объяснять сущность дела. И чем дальше он говорил, тем больше любопытных взглядов устремлялось в сторону одиноко сидевшего Павла Ивановича. После витиеватой речи буфетчика в зал с ломящимися от закусок и вин подносами, будто в атаку, бросились официанты и официантки. Весело, оживленно загремел оркестр. Казалось, даже старинные стеклянные люстры под потолком сбросили полувековую пыль и заблестели ярче. В паузах оркестра иногда слышались робкие возражения, обращенные к официантам, ставящим на столы все новые и новые яства: «Ой, не надо, что вы?! Как-то неудобно! Он же нам совершенно незнаком…» Но эти голоса были до того жиденькими и неуверенными, что официанты не обращали на них никакого внимания.
После первых даровых рюмок с места поднялся пожилой мужчина с военной выправкой кадрового офицера.
— Друзья! — рявкнул он, словно отдал команду «смирно». — Я предлагаю выпить за нашего общего друга Павла Ивановича. С днем ангела вас, уважаемый! Многие лета вам, здоровья и всяческих радостей!
Дружно зазвенело стекло, захлопали пробки. Кто-то предложил сдвинуть столы. Идею единодушно поддержали, и Павел Иванович оказался в самом центре. Тост следовал за тостом. Всем понравилось, что именинник держит себя скромно и с достоинством, одинаково со всеми любезен и предупредителен. Разве чуточку больше, чем другим, он отдавал предпочтение красавице вдове Каролине Бузылевой. Но на это компания великодушно смотрела сквозь пальцы.
В разгар веселья, в какой уже раз, поднялся со своего места совсем захмелевший Самовар:
— А теперь выпьем за меня! А то «Павел Иванович, Павел Иванович!» А что он за гусь? Чем заслужил такое почтение?
Но никто не поддержал смутьяна.
— Дай я тебя поцелую, добрая ты душа! — лез к Павлу Ивановичу худой, с козлиной бородкой, мужчина, держа дымящуюся душистую сигару в руке.
— Не хотите, сволочи, пить за меня! — рявкнул Самовар. — Не хотите?..
Он схватил со стола откупоренную бутылку и, разливая красное шампанское, грохнул ею в витрину. Загремело разбитое стекло, рухнула батарея аккуратно расставленных бутылок. Самовар схватился еще за одну бутылку, но в это время рука Павла Ивановича перехватила его запястье. Самовар было рванулся, однако тут же ойкнул от нестерпимой боли, побледнев, опустился на стул.
— Сидите спокойно! — приказал хлебосольный хозяин вечера.
Самовар покорно опустил голову и в этот вечер уже больше не пытался бунтовать.
Коротыш выразительно посмотрел на Павла Ивановича, потом на свой разрушенный буфет.
— Мне в счет, — кивнул именинник. — Где пьют, там и бьют.
Потом поднял высоко над головой полный бокал шампанского и произнес непонятный тост:
— Друзья, я всех прошу выпить… помянуть рабу божью Ольгу.
Кто такая Ольга? Когда она умерла? Никто ничего не знал. Иные предполагали, что сна близкая родственница Павла Ивановича, а толстая потная женщина утверждала, что это его мать, вдова же Каролина Бузылева подумала, что речь идет о жене.
Натянутая обстановка царила в ресторане недолго. Скоро о мрачном тосте все забыли и веселье продолжалось. Динькало стекло, булькали в горлышках бутылок напитки. Несколько пар танцевали.
Попойка закончилась далеко за полночь. Извозчики почти всех доставили по домам. Только никто не увозил Павла Ивановича. Куда он исчез? Когда? При каких обстоятельствах? Этого никто не знал.
Под одним из столов остался его пустой желтый портфель.
Обо всем случившемся в ресторане милиции стало известно на следующее утро со слов Самовара, который умудрился выпасть из пролетки извозчика, заранее получившего деньги и не очень заботившегося о сохранности своего пассажира. Самовар богатырски храпел на дороге, пока его не подобрали милиционеры. Выспавшись, он и рассказал эту историю дежурному. Тот не особенно поверил выпивохе, но все же доложил о происшедшем начальнику…
События, происшедшие в ресторане, глубоко взволновали всех сотрудников милиции. Выбросить такую большую сумму денег в один вечер казалось очень подозрительным. Настораживали и другие обстоятельства. Черные перчатки, тост «за упокой души Ольги» и вообще странное, необычное поведение Павла Ивановича. По действиям он походил на крупного афериста-грабителя, веселящегося после очередного большого преступления.
О случившемся местное милицейское начальство донесло в Москву. Оттуда последовал строжайший приказ:
«Подробно выяснить обстоятельства дела. Установить Павла Ивановича».
Кое-кто выдвинул версию, что человек, называвшийся Павлом Ивановичем, — сумасшедший. Но при опросах очевидцев эта мысль не нашла подтверждения. Павел Иванович на всех присутствующих в ресторане произвел впечатление умного человека.
Особенное значение, и это, конечно, вполне логично, сотрудники милиции придали его тосту «помянуть рабу божью Ольгу». Не исключалось, что Павел Иванович совершил убийство и завладел имуществом этой неизвестной Ольги.
Розыск Павла Ивановича осложнялся многими обстоятельствами. Буфетчик Коротыш, как он пояснил, «вместе с мусором» сжег банковскую упаковку с денег, которые получил в ресторане от богатого посетителя. Он, бесспорно, догадывался, что червонцы добыты преступным путем, но не побрезговал ими. Его «чаевые» наверняка были самыми крупными в мире. Коротышу, даже по самым скромным подсчетам, досталось около трех тысяч рублей.
А денежная упаковка могла рассказать очень многое. Довольно невразумительно буфетчик говорил и о приметах Павла Ивановича. А приметы его сотрудникам нужны были позарез. Они опросили буквально всех, кто присутствовал на сказочном пире в ресторане. Показания оказались на редкость противоречивыми. Кто говорил, что Павел Иванович рыжий, среднего роста, голубоглазый. Самовар же утверждал, что он черный.
Как выяснилось позже, самые близкие к истине показания дала вдова Каролина Бузылева.
— Мужчина очень симпатичный, эрудированный, хотя часто употреблял такое нелитературное слово, как «черт побери», — блестя мелкими белыми зубками, рассказывала Бузылева. — Лет ему около тридцати пяти, высокий, черты лица крупные, русые волосы зачесаны назад. Жаль, что он так неожиданно исчез. И знаете, мне кажется, что он из рабочей среды: Павел Иванович весь вечер не снимал перчаток, но я обратила внимание, что руки у него большие — руки трудового человека. Да и лицо обветренное, загорелое…
Это, на первый взгляд, незначительное замечание потом в какой-то мере помогло.
Желтый портфель Павла Ивановича, оставленный им в ресторане, не давал сотрудникам милиции никаких шансов на обнаружение владельца. Он был совершенно новый и куплен в Сочи, в магазине. Там подобных портфелей продали несколько сотен, и когда вызвали в отдел милиции на допрос продавщицу, она только беспомощно хлопала густыми ресницами.
Из Москвы торопили с раскрытием загадки. Но сочинская милиция не могла пока похвастаться, что она напала на след таинственного Павла Ивановича в белых перчатках.
…Ивана Ефимовича Деревянкина отозвали из очередного отпуска. Начальник отделения милиции, худой, желчный, уставший от бессонных ночей, выложил из стола несколько растрепанных папок:
— Возьми это клятое дело. И хоть умри, а найди мне Павла Ивановича! Не оборотень же он — человек!
Как ни странно, но Иван Ефимович любил такие вот пухлые дела, над которыми уже успели немало поработать другие. В них все первоначальное, все, что лежало на поверхности, уже было сделано. Теперь требовалась вдумчивая, творческая работа, зрелый подход к делу, без всякой горячности, нервозности.
Истины ради стоит сказать, что Деревянкину, считавшемуся одним из лучших работников, тоже пришлось немало потрудиться, прежде чем он выяснил обстоятельства дела…
Еще до Великой Октябрьской революции вблизи поселка Ажек в среднем течении реки Сочи и на ее притоках Ац, Хосте, Мзымте, Ушху находили золото.
В двадцатых годах после работы нескольких геологических экспедиций в Ажеке организовалось так называемое «смотрительство», в задачу которого входило наблюдение за добычей золота артелями старателей. Но предприятие редко называли «смотрительством», а чаще всего простым, привычным для старателей словом прииск. Впоследствии такое название прочно укоренилось за ажекскими разработками. Прииск просуществовал несколько лет и был закрыт ввиду явной его бедности золотом.
В добыче благородного металла не было научной закономерности, старатели в основном добывали русловое золото. Прииск был небольшой, намывка мизерной, чаще всего случайной. Золото добывали вручную, с помощью громоздких, архаичных желобов. Рабочие жили в единственном длинном мрачном бараке да в небольших избушках. Долго здесь никто не задерживался. Однако, несмотря ни на что, люди все-таки тянулись на прииск, приходил народ беспокойный, охочий до приключений. Немало перебывало здесь и всякого сброда: воров, мошенников, людей алчных до длинного рубля. Да и сам по себе город Сочи, словно гигантский магнит, притягивал всякого рода проходимцев. На прииске и решил побывать Деревянкин. Сегодня добраться из Сочи в Ажек не представляет труда: двадцать — тридцать минут. В те же годы приходилось добираться несколько часов.
Иван Ефимович отправился в путь, как обычно, на лошади. Уже близилась осень. С корявых дубов, лепившихся даже на краях отвесных скал, падали желтые листья. Порой камни неслышно скатывались по мягкому ковру опавших листьев с крутых боков гор и глухо стукались о каменистую, извивающуюся змеиными петлями дорогу. Лошадь нервно вздрагивала при каждом таком неожиданном хлопке.
Прииском командовал старый золотоискатель Поярков. Матерщинник и пьяница, он в то же время был человеком честным. Иван Ефимович знал, что, если Пояркову что-то известно, он обязательно поможет.
Деревянкин не доехал до прииска несколько сот метров и, спрыгнув с лошади, привязал ее к дереву. Дальше можно было пробираться только пешком. Согнувшись почти вдвое и придерживаясь за ветки кустарника, активно наступающего на круто поднимающуюся в гору тропинку, сотрудник милиции полез к видневшемуся на небольшом уступе горы бараку.
Поярков в расстегнутой до пояса, вылинявшей рубахе сидел на земле под старым, с иссеченной временем корой, дубом. Около него стоял большой запотевший графин красного вина. На раскинутой холстине желтел заветрившийся громадный окорок.
— А-а! Здравствуй! — кивнул он, приветливо улыбаясь. — Присаживайся, Иван Ефимович, гостем будешь.
— Гостить некогда, Фрол Семенович, — отказался Деревянкин. — Дела.
— Что ж, слушаю, — с сожалением посмотрел на графин с вином Поярков, размышляя о том, что пока он будет говорить с сотрудником милиции, охлажденное в роднике вино снова станет теплым.
Иван Ефимович подробно рассказал Пояркову о происшествии в ресторане. Рассказ этот немало удивил видавшего виды старателя.
— Не иначе какой-то бешеный, — качал головой Поярков. — Ну разве человек в своем уме может совершить такое? Да ведь и деньги ой-ей какие! Подумать только… Нет, у меня нет таких психов, Иван Ефимович. На прииске больше всего гуляки, а у них, сам понимаешь, за душой алтын.
Поярков почесал пятерней затылок, выпил не закусывая большую с погнутой ручкой кружку вина. Задумался.
— Ты же не на танцульках, черт побери! — раздался вдруг поблизости сердитый мужской голос. — Нечего по сторонам глазеть: надо носилки держать как следует!
Ивана Ефимовича будто неожиданно толкнули в бок, он повернулся и увидел двух мужчин. Они несли носилки, в которых громоздились как попало набросанные ломы, заступы, веревки, металлические крючья из проволоки, пустые ведра. Один из мужчин — тот, который продолжал ворчать на своего напарника, был статен, высок ростом. Выгоревшие на солнце светлые волосы лезли ему в глаза, и мужчина резким движением головы отбрасывал их с лица.
Деревянкин невольно обратил внимание на его громадные, в шрамах, с уродливыми ногтями руки.
«Тот, в ресторане, тоже часто произносил эти слова: «черт побери», — вспомнил Иван Ефимович. — И похож, похож ведь! Удивительно похож».
— Павел Иванович! — позвал Деревянкин, вскакивая и догоняя мужчин с носилками.
— Не Павел Иванович, а к вашим услугам, Василий Иванович Поронин, — остановился высокий блондин.
— Извините, — сказал сотрудник милиции, ничуть не смущаясь. — Но я именно вас и окликнул.
Деревянкин отрекомендовался Василию Ивановичу. Поронин удивился, однако без лишних вопросов предложил:
— Может быть, ко мне в избу пройдем? Там прохладно. Да и, видимо, у вас ко мне разговор серьезный…
Иван Ефимович согласился, и они направились к покосившейся избушке, опутанной цепким виноградом.
Поярков, ничего не понимая, смотрел им вслед, забыв о вине в графине.
В комнате Поронина было чисто, и первое, что поразило Ивана Ефимовича, — это книги. Они плотными, строгими рядами стояли на грубо сколоченных полках, закрывая полностью стенки от пола до потолка.
Поронин придвинул Деревянкину стул:
— Прошу вас, чем могу быть полезен? Кажется, никого не убивал, не грабил.
— Милиция занимается не только убийцами и грабителями, — ответил Иван Ефимович, немного сердясь на себя за то, что не знал, как дальше поведет дело.
Василий Иванович сам выручил его.
— Может быть, вас интересуют мои похождения в сочинском ресторане? — спросил он.
— Вы угадали, — подтвердил Иван Ефимович, удивившись про себя. — Почему вы назвались в ресторане Павлом Ивановичем?
«Глупейший вопрос ему я задал», — отметил Деревянкин.
— Просто не хотел называть своего имени, а другого не придумал.
— Расскажите все по порядку, товарищ Поронин. Зачем вам понадобилось это представление? Где вы взяли столько денег, чтобы швыряться ими, как мусором?
Василий Иванович заговорил не сразу. Чувствовалось, что начать ему трудно. Он несколько раз прошелся по земляному полу избушки из угла в угол. Только потом присел к столу и тихо заговорил:
— Ну что же, слушайте, коль это вас интересует…
Василий Иванович Поронин происходил из рода золотоискателей. Неизвестно, когда Поронины промыли свой первый ковш породы, выискивая тяжелые золотые пылинки. Они облазили Урал, проложили первые тропки в Сибири, вдоль и поперек исходили дикие места алданские. Все они были люди серьезные, работящие, но не жадные «до деньги». При желании Поронины могли разбогатеть, открыть свой прииск. Но никого из них не привлекало такое счастье. Они были сыты, каждый из них приберегал тяжелый кожаный мешочек на черный день.
Но суров и опасен тяжкий труд старателя-одиночки. Цинга, дикие звери, бандиты, нелепые случайности сводили в могилу одного за другим Порониных.
Василий Иванович остался последним из рода золотоискателей. И все, что было накоплено за долгие годы, все тяжелые мешочки, которые не боялись никаких денежных реформ, перешли к Василию. Справедливости ради стоит сказать, что немалая часть из них была и делом его рук, самого везучего из всех. Он рискнул и превратил все золотишко в деньги, после чего распростился хоть и со щедрыми, но неласковыми сибирскими землями.
У Поронина оказалось более ста тысяч рублей. По его подсчетам, денег ему хватало надолго. Поселиться Василий решил у Черного моря. Об этих сказочных местах мечтал и его дед, и отец.
Приехав в Сочи, Василий купил добротный, большой дом. Он жил в нем тихо, и не потому, что боялся зависти и плохих слов. Просто скромность была врожденной чертой всех Порониных. Нигде не работая, имея много свободного времени, он часто бывал в библиотеках, не пропускал ни одного представления приезжих артистов. Однажды в Сочи гастролировал Московский театр. Ставили модную, по тем временам, пьесу. Постановка была неинтересной. Действия затянуты и скучны. Поронин, незаметно зевая, посматривал на сцену. Наблюдая за артистами, он обратил внимание на высокую стройную девушку.
Артистке было не больше двадцати трех лет. Ее изящная высокая фигурка, маленькая черноволосая голова, горделиво откинутая назад, — все заинтересовало Василия. Ему казалось, что роль официантки ее тяготит, что ей бы куда лучше подошла роль молодой графини, которую исполняла плотно сложенная угрюмая женщина средних лет.
Поронин совсем перестал следить за развитием событий на сцене и ждал только выхода «официантки». Однако девушка появлялась редко, и поэтому он непонятно на кого сердился.
После окончания представления Василий, купив около театра большой букет роз у расторопной старушонки, подошел к служебному выходу. К его счастью, девушка вышла одна. Он, немного робея, протянул ей цветы.
— Спасибо, — ее маленькое хорошенькое личико засветилось дружеской улыбкой.
Они зашагали рядом.
— Погуляем? — неожиданно с какой-то присущей, пожалуй, одним артистам непосредственностью предложила она. — Меня зовут Ольга. А вас?
— Василий.
Ему с первых же минут стало легко и просто с ней. Казалось, они были знакомы уже давно.
— У вас здесь в Сочи хорошо: тепло, цветы. Только я боюсь моря: плавать не умею. И волны такие сердитые. Как налетят, налетят! Страшно.
Говорила Ольга посмеиваясь и по-ребячьи надувая губки.
Они бродили по городу, по темным скверам, по набережной. И запросто, как закадычные друзья, рассказывали друг другу о себе. Василию понравилось, когда Ольга сказала, что они обязательно должны были встретиться в жизни. Пусть не сегодня. Через год-два, десять лет.
Наступил рассвет. В нежно-розовых лучах солнца на листьях вспыхнули цветными камешками капельки росы. Василий бережно держал тоненькие белые пальцы Оли в своей руке, и все хотел определить цвет ее глаз. Они были то темные, когда она рассказывала о детдоме, где воспитывалась, то синие грустные, если речь шла о театре, то вдруг вспыхивали зеленью, как умытые росой листья взметнувшегося в небо у моря каштана.
Они провели вместе десять ночей. И каких… За них, казалось, можно было отдать всю жизнь.
Ольга с радостью согласилась остаться с Василием. Оказалось, что театр она не любит, что там назло ей давали только эпизодические роли, обижали.
Администрация театра не задержала актрису, и она оказалась так же свободна, как и Василий.
Через несколько дней, споря и целуясь, они наметили маршрут своего свадебного путешествия.
Целый месяц молодожены пробыли в Ленинграде. Еще больше в Москве. Здесь у Ольги оказалась куча знакомых. От них, говорливых, шумных, у Василия кружилась голова.
— Мой золотоискатель! — обычно представляла мужа Ольга. — Не правда ли — лапочка!
Знакомые соглашались. Иные похлопывали его по плечу, произнося покровительственно: «Здоров, здоров» или — «Хорош, хорош, молодец».
Поронину все подобное не нравилось, но он только хмурился. Эти маленькие обиды казались ему мелочами по сравнению с тем большим недовольством собой, которое с каждым днем росло. А отчего оно, почему, он и сам не знал.
Однажды утром — жили они тогда с Ольгой в гостинице, — встав, как обычно, рано, он вышел из номера на балкон. Улицы Москвы были запружены рабочим людом. Успевший вымазаться с утра шофер грузовика, высунувшись из обшарпанной кабины, кричал вслед только что отошедшей от него девушке:
— После работы встретимся! На старом месте…
Слесарь-сантехник с большой сумкой через плечо, из которой выглядывали ключи… Старик в спецовке…
Рабочая улица взволновала Василия. Он неожиданно понял, что беспокоило его. Поронин вернулся в номер. Ольга спала. Краска на ее подведенных ресницах растеклась, и глаза казались сплошным синяком. На столе сохла бурая икра. Мухи ползали по нарезанным кускам сыра. В стаканах с вином плавали раскисшие окурки. Василий нашел чистый стакан и налил водки. Но она показалась кислой, и он, сморщившись, выплеснул ее в раковину.
Поронин почувствовал, что страшно устал от безделья, что ему все опротивело, что он истосковался по лесу, по веселым, крепким на слово товарищам. Для него, привыкшего с детства жить трудом, находить в нем радости и удовольствия, сегодняшнее его состояние было уже невыносимо.
Василий разбудил Ольгу.
— Ты чего? Ты что, лапочка? — сонно спросила она, глядя в его возбужденное лицо.
— Едем, Ольга. Едем сейчас же домой.
Она попыталась хныкать, уговаривать, но Василий был непреклонен. И молодой жене ничего не оставалось делать, как согласиться.
В тот же день супруги Поронины уехали из Москвы. В пути Ольга грустила, а Василий, наоборот, был весел, разговорчив и щедр. На станциях он покупал ящиками пиво, вино, водку, угощал окружающих без разбора, шутил.
В Сочи они оставались всего несколько часов. Василий накупил несколько чемоданов всякой всячины и, загрузив телегу нанятого извозчика доверху, вместе с женой выехал на прииск.
— Поработаем, Оля, потом опять закатим кругосветное путешествие, — говорил он счастливо.
Жена не разделяла оптимизма мужа.
Поронины поселились в небольшой обветшалой избушке с маленькими подслеповатыми окошками и покосившимися скрипучими дверями. Теперь супруги представляли между собой резкий контраст. Истосковавшийся по работе Василий пропадал в лесу с утра до ночи, домой возвращался усталый, но жизнерадостный, шумный. Ольга, наоборот, замкнулась, стала раздражительной, в уголках тонких губ резко обозначились морщинки.
— Не горюй! — успокаивал Поронин. — Не век же, черт побери, мы будем в этой дыре!
Через несколько дней Василию исполнялось тридцать пять лет, и он хотел со всем прииском отметить свой день рождения. А старателей в тех местах обитало не менее сотни.
— Давай, Оленька, будем составлять список покупок, — смеясь, говорил Поронин. — Денег у нас с тобой здесь целых двадцать тысяч! Смотри — куча!
Он, как мальчишка, откидывал крышку чемодана и перебрасывал тугие пачки.
— Всю округу пригласим! Водки купим — вагон! Икры! Тебе самый лучший наряд! Королевский!
Жену не трогали слова мужа. Она хмуро поджимала губы и молчала…
Накануне дня рождения Поронин, как обычно, пришел поздно. В избе было темно и тихо. «Спряталась», — подумал он и улыбаясь зажег керосиновую лампу. Ему сразу бросился в глаза лист бумаги, лежащий на столе.
«Не ищи меня. Я взяла часть денег на расходы. Ушла навсегда».
Подписи под запиской не было…
Поронин, печально закончив рассказ, встал со стула, подошел к одной из книжных полок и, достав записку, протянул ее Ивану Ефимовичу Деревянкину.
Записка была написана торопливо и небрежно.
— Сколько же она у вас взяла денег? — поинтересовался Деревянкин.
— Десять тысяч.
— Вы пытались ее искать?
— Нет. Зачем? Я хотел знать: меня она любит или мои деньги. И убедился…
Поронин помолчал, поглаживая своей громадной исцарапанной ладонью нарядную скатерть на столе, и продолжал:
— Здесь она прожила всего несколько дней. Я понимал, что долго не сможет… и просил ее, чтобы подождала хотя бы месяц-два. Нашел бы я работу по душе в Сочи и переехали, черт побери. Только, видите, не хватило у нее терпения.
— А зачем же вы в ресторане так?.. Истратили столько? — поинтересовался Иван Ефимович.
— Накипело на душе… Ну, и все же день рождения был. А здесь, на прииске, я не хотел его отмечать. Боялся — проболтаюсь по пьянке. Смеяться будут. Старатели — народ острый на слово. А так никто ничего не знает… Спрашивали, где жена? Я всем говорю, что к больной матери уехала.
— Последнее, товарищ Поронин. Почему вы в ресторане произнесли странный тост «за усопшую Ольгу»? Ведь она, кажется, жива и здорова… И почему ни разу не сняли перчаток?
— Лично для меня Ольга — покойница. Я так считаю. А перчатки не снимал по простой причине: руки-то, видите, у меня какие, и бокал с шампанским держать неудобно… Лазил я тут в лесу и ободрался. Выглядеть же хотелось посолиднее. Вот и вся моя хитрость или, точнее, сумасбродство, черт побери.
Все, что рассказал Поронин сотруднику милиции, при проверке полностью подтвердилось.
Ольга, оказалось, уехала в Москву. Там свила себе гнездышко.
Не задержался в Сочи и Поронин. Он направился в Сибирь. Туда его все время тянуло. Там был размах, раздолье, его стихия.
Оставшиеся деньги — около семидесяти тысяч рублей, — он передал государству: на постройку детского дома.
В Сочи Поронин появился лет через пять. Веселого, радостного, встретил его на улице Иван Ефимович Деревянкин.
— Знакомьтесь, — ласково подтолкнул Василий вперед молодую черноглазую женщину. Высокая, крепко сложенная, она была под стать Поронину.
— Даша, — пропела тягуче женщина.
— Тоже коренная старательница и моя женушка, — улыбнулся Поронин. — Даша еще моря не видела. Вот и решили приехать, месячишко покупаться.
Супруги уговорили Ивана Ефимовича провести с ними вечер. Их сердечность, какая-то особая простота отношений сразу располагали к ним.
Деревянкин и Поронины, поужинав в открытом кафе, стояли на набережной, прислушивались к редким гудкам пароходов, к негромким всплескам набегавшей на гальку волны.
Улучив минуту, когда Даша отошла в сторону, Василий наклонился к Ивану Ефимовичу и зашептал:
— Счастлив я с ней. Ой, как счастлив! По себе срубил дерево. Легко мне с Дарьей. Руки золотые, и умница… Наша кость, черт побери, трудовая.