Дмитрий в рыцарском круге

Дмитрий в рыцарском круге

И вот приехал к нам царь в златоверхой шапке, на богато убранном коне; с ним прибыло несколько бояр, а рядом с конем следовало более десятка пехотинцев. Когда он въехал в круг, поднялся какой-то гомон. Как я понял, он решил, что спрашивают, тот ли это царь, и поэтому напустился с бранью: «Цыть, сукины дети, не ясно, кто к вам приехал?» Пожалели мы про себя, что обещали [Рожинскому] молчать, но сдержались. Затем наш доверенный, кажется, это был пан Хруслинский, взял от нашего имени слово и сказал: «Мы отправляли послов к Вашему Царскому Величеству для того, чтобы узнать имена тех, кто представил изменниками и гетмана, и его войско». Мол, раз царь приехал, хотели бы мы от него самого это услышать. От своего имени царь приказал говорить одному москвитянину, а когда речь тому не удалась, сказал: «Молчи, ты не умеешь на их языке говорить, вот я сам буду!» И начал так: «Прислали ко мне вы с тем, чтобы я вам назвал и выдал моих верных слуг, которые меня кое в чем предостерегали. Не пристало московским монархам выдавать своих верных слуг. И касается это не только вас, но если бы сам Бог, сойдя с небес, приказал мне совершить подобное, — и то я не послушал бы».

Тут уж слова понеслись отовсюду, говорили ему и такое: «А ты, что ж, желаешь иметь таких слуг, которые лишь языком тайно прислуживают? Или войско, готовое служить саблей и собственной кровью? Если ты не выполнишь наше условие, войско уйдет». А он отвечал так: «Как хотите, хоть и прочь подите». При этих дерзких словах поднялся возмущенный шум, войско смешалось. Его стрельцы стали нас толкать и, достав оружие, наносить удары; мы оборонялись, теснили конями самого царя. Одни кричали: «Убить мошенника, зарубить!», другие — «Поймать! Ах ты, такой-сякой сын, разбойник! Поманил нас, а теперь платишь такой неблагодарностью!»

Он был настолько храбр, что в этом разброде раз или два оглянулся, поворачивая коня, а потом уехал в город, в свое расположение. Чтобы царь не сбежал, мы прямо на круге выбрали стражу и поставили при нем. От отчаяния он решил себя уморить и выпил немыслимо сколько водки, хотя всегда был трезвым. В течение этого дня и ночи урядники его двора — канцлер Валявский, маршалок [54] Харлинский, конюший князь Адам Вишневецкий — бегали между ним и войском, стараясь привести стороны к согласию. Что поделаешь, хоть мы и были разочарованы, но согласились на объединение. На другой день царь приехал к нам в круг и оправдывался, что те слова — «Цыть, сукины дети» — сказал не нам, а своим стрельцам. Сошло ему и такое оправдание. Потом, оставив при царе тех, которые стояли в Орле, мы вернулись с князем Рожинским в свое расположение в Кромы. Тем временем кроме нас прибыли и другие отряды: тысячи три запорожских казаков и, во главе с Заруцким[55], пять тысяч казаков донских. И до этого у Дмитрия была пара сотен донских казаков, во главе которых он поставил Лисовского [56] (с ними Лисовский много раз тайно нападал на москвитян, а со временем сподобился и до кое-чего худшего).

Но, как я уже упоминал выше, из-за глубокого снега мы были вынуждены всю зиму пережидать с этими людьми. Войска Шуйского сходились к Болхову и к весне собралось больше ста семидесяти тысяч человек[57]. Их гетманом был Дмитрий Шуйский[58], родной брат Василия, ставшего в Москве царем. По весне, как только сошел снег и стала подсыхать земля, — а она там сохнет быстро, — снова двинулись мы из Кром под Орел — там собиралось все наше войско. Когда мы пришли к Орлу, от чьей-то неосторожности загорелся город, а с ним сгорел и царский двор, так что царю пришлось перебраться в наш обоз.