Агентурное дело № 83791

Агентурное дело № 83791

В середине марта 1938 года в нелегальную резидентуру НКВД в Лондоне прибыла новая сотрудница «Норма». Эта миловидная женщина, лет тридцати, с прекрасной фигурой и огромными карими глазами, вокруг которых еще не обозначились лучики мелких морщинок, уже имела богатый опыт работы с агентурой в ряде стран со сложным контрразведывательным режимом. В Лондоне ей предстояло восстановить прервавшийся шесть месяцев назад оперативный контакт с «Лириком», а главное — организовать для этого ценного агента автономный канал связи с Москвой. Встреча с ним была назначена на 3 апреля в кинотеатре «Эмпайр», на восточной стороне Лестер-сквера. Контакт восстанавливался по паролю. «Норма»: «Видели ли вы моего друга Карла?» Ответ «Лирика»: «Да. Я видел его 7 января».

…Тщательно проверившись и убедившись в отсутствии слежки, «Норма» направилась к месту встречи. Не доезжая до кинотеатра, припарковала автомашину. Пешком дошла до Лестер-сквера и, выбрав скамейку прямо напротив кинотеатра, стала ждать появления «Лирика». Опознать его она должна была по фотографиям, хранившимся в Центре в агентурном деле № 83791. Само дело «Норма», естественно, проштудировала от корки до корки, с тем чтобы составить максимально четкое представление о человеке, с которым ей предстояло работать.

Она узнала, в частности, что отец «Лирика», сэр Дональд Маклейн, юрист по образованию, пожертвовал своей весьма успешной адвокатской практикой ради того, чтобы стать членом парламента от лейбористской партии. Затем занял кресло кабинет-министра в коалиционном правительстве Рамсея Макдональда. Но летом 1932 года скоропостижно скончался после сердечного приступа.

«Лирик» в то время уже учился в престижном Кембридже. И его будущее ни у кого не вызывало сомнений. Сам премьер-министр Стэнли Болдуин, близкий друг семьи Маклейн, заверял овдовевшую мать «Лирика» в том, что всеми силами будет содействовать дипломатической карьере сс сына. В одном из его личных писем, переданных леди Маклейн, прямо говорилось о том, что «соответствующее лицо в Форин оффисе[1] поставлено в известность о том, что премьер-министр лично заинтересован в продвижении Дональда Дюарта Маклейна».

Непосредственное участие в содействии карьере «Лирика» на дипломатическом поприще принимали и другие влиятельные друзья его отца. Они наперебой твердили, что сын сэра Маклейна обладает всеми необходимыми качествами будущего посла Великобритании. Атлетического сложения при росте 6 футов 4 дюйма, «Лирик» был для них воплощением образа красивого молодого англичанина, воспитанного в традиционном духе, наделенного от природы тонким умом и чувством собственного достоинства, всесторонне образованного, увлекающегося живописью и музыкой и, конечно же, сдержанного и скромного в быту.

В агентурном деле, правда, были и другие сведения об этом отпрыске древнего шотландского рода пресвитерианцев, свято веривших в то, что Библия является буквальным словом Божьим. «Он был активным членом коммунистической ячейки в Кембридже и проделал всю партийную работу, начиная с распространения газеты и кончая пикетированием предприятий, на которых проходили забастовки, — отмечалось в деле. — Он пришел в компартию из честных побуждений: интеллектуальная бессодержательность и бесцельность жизни буржуазного класса, к которому он принадлежал, его оттолкнула».

Как и многие его сокурсники, «Лирик» действительно считал, что у буржуазного строя нет перспективы, что будущее за коммунизмом. Он неоднократно заявлял своей матери о намерении уехать в Советский Союз и устроиться там учителем или трактористом.

«Долг коммуниста, — объяснял он ей, — обязывает меня внести личную посильную лепту в реализацию научного социального эксперимента, поставленного в Советском Союзе».

Однако в конце 1934 года, накануне окончания Кембриджа, его поведение резко изменилось. Он перестал участвовать в пикетах и забастовках, порвал все отношения с университетской партийной ячейкой. Недоумевающим товарищам по партии отвечал, что занят подготовкой к экзаменам для поступления на государственную службу. Матери же откровенно заявил: «Ты можешь считать меня флюгером, но я теперь отказался от всего этого». Леди Маклейн была бесконечно счастлива услышать, что наконец-то ее любимый сын освободился от своих юношеских заблуждений и взялся за ум.

В октябре 1935 года «Лирик» был приглашен на собеседование в так называемую «отборочную комиссию» МИДа. Он прекрасно понимал, что его судьба, хотя вступительные экзамены уже блестяще сданы, решится именно на этой комиссии, состоявшей по традиции из ведущих сотрудников Форин оффис и их уважаемых супруг. Отдавал он себе отчет и в том, что главной помехой для него будет увлечение коммунистическими идеями в студенческие годы. И он решился идти ва-банк. «У меня действительно были такие взгляды. И я еще не вполне от них освободился», — заявил он в ходе собеседования. Честное признание произвело впечатление на комиссию. «Лирик» заметил, как многие из се членов одобрительно кивнули друг другу и с явным удовлетворением восприняли его ответы на последующие вопросы.

…«Вайзе» выполнил наше поручение с положительным для нас результатом», — кратко доложили из лондонской резидентуры в Центр. Это означало, что прикрытый псевдонимом «Вайзе» Маклейн, во-первых, демонстративно и достаточно убедительно порвал с коммунистическим движением, а, во-вторых, сумел с первого же захода поступить на работу в МИД, где уже получил назначение в Западный отдел на должность третьего секретаря. На Лубянке довольно ухмылялись, читая копию письма министра иностранных дел лорда Саймона, в котором тот лично поздравлял «Вайзе» с поступлением на дипломатическую службу Его Королевского Величества.

«Пришел вечером «Вайзе», — сообщалось в шифровке резидентуры от 24 мая 1936 года. — Принес огромную пачку докладов. Мы сняли только часть, так как у нас вышли пленки, а сегодня воскресенье, да еще ночь…»

Генерал П. Судоплатов, один из тогдашних руководителей советской внешней разведки, в своих мемуарах признал, что Маклейн открыл для Лубянки резервуар разведывательной информации министерства иностранных дел Англии. И хлынувший оттуда мощный поток сверхсекретных документов ошеломил не только своим объемом, но прежде всего их актуальностью и важностью в условиях назревавшей в Европе войны.

В частности, в Москве получили возможность ознакомиться с утвержденной правительством Англии «Директивой о пересмотре и переработке планов ведения войны в Европе в пятилетний период, с 1934 по 1939 г.», с «Детальным планом обеспечения британской армии на случай войны с Советским Союзом». Узнали в Кремле и о том, что Лондон склоняет нацистское руководство Германии к заключению так называемого «Воздушного пакта об обмене техническими данными о состоянии военно-воздушных сил между Великобританией, Германией и Францией». Английский посол рапортовал из Берлина о результатах своей беседы с фюрером: «Гитлер заявил, что он согласен на взаимный обмен такими данными с Англией. Но он был непреклонен в нежелании обмениваться информацией с французами, поскольку, как выразился фюрер, «если материалы будут доверены Франции, они немедленно попадут в руки архиврага — Советского Союза».

По английской традиции, имена и фамилии руководителей МИ-6 (разведки) и МИ-5 (контрразведки) всегда хранились в глубочайшей тайне. Даже от членов правительства. Маклейну потребовались каких-нибудь два-три месяца, чтобы на Лубянке смогли узнать не только имена и фамилии этих сверхсекретных особ, но и их домашние адреса.

В начале лета 1936 года резидент НКВД в Лондоне очередной раз вышел в Центр с предложением: «Опять подчеркиваю вам, что «Вайзе» нужно выделить в изолированную линию. Чтобы важный поток документации передавался в Москву как можно скорее, необходимо руководить работой «Вайзе» по особому, автономному каналу». Центр согласился. «В ближайшее время, — говорилось в ответной шифровке, — специально для работы с «Вайзе» к вам будет направлен опытный «нелегал». Берегите «Вайзе» как зеницу ока, уделяйте ему максимальное внимание и осторожность».

Д. Маклейн. Он не любил разведку, но стал ее легендой

…Встреча с «Лириком» в кинотеатре «Эмпайр» прошла без сучка и задоринки, о чем «Норма» незамедлительно доложила в Центр. Свое личное впечатление об агенте выразила одной фразой: «Именно таким я его и представляла».

Из материалов агентурного дела № 83791 ей запомнились и такие детали, характеризовавшие «Лирика» как личность и как мужчину: «Высокий красивый парень, он производит большое впечатление на окружающих, в особенности на женщин. Он это знает, но не позволяет себе злоупотреблять этим. Хотя ему и нетрудно было бы найти себе подругу, он этого не делает. В беседе с оперработником он как-то признался, что мог бы жить по-настоящему только с женщиной-товарищем и что девушки из его сословия вызывают в нем отвращение. В вопросах личной жизни он — человек безупречный. На одной из встреч оперработник рассказал ему неприличный анекдот. Позже он признался, что был поражен, как это коммунист может так низко, издевательски говорить о женщинах».

Разговор в кинотеатре продолжался максимум пять минут. Однако на «Норму» се новый подопечный успел произвести достаточно сильное впечатление.

…За четыре года работы на НКВД у «Лирика» сменились четыре куратора. Это были мужчины, много старше его, выступавшие под личиной бизнесменов. Мало ли какие общие интересы могли быть у студента с деловыми людьми?! Но что общего может быть у молодого дипломата с пожилым фирмачом, с которым он встречается достаточно регулярно? Рано или поздно контрразведка, МИ-5 наверняка бы этим заинтересовалась. Поэтому на Лубянке решили кардинально изменить легенду поддержания контактов между оперработником и агентом. Новая легенда выглядела достаточно простой и надежной: оперработник и агент встречаются на квартире «Нормы». У МИ-5 это не должно было вызвать никаких подозрений. В самом деле, неженатый молодой человек наведывается, довольно часто и допоздна, к незамужней красивой женщине. Разве не понятно, зачем?!

«Норма» поселилась на первом этаже в доме на Бейсуотер, к северу от Гайд-парка, неподалеку от советского посольства. Резидент в целом одобрил ее выбор, но по соображениям безопасности предложил перебраться хотя бы этажом повыше. Квартира на первом этаже практически просматривалась с улицы, и установить за ней наблюдение не составляло никакого труда.

Через несколько дней после восстановления контакта Маклейн появился на квартире «Нормы» с пухлой пачкой мидовских документов. «Норма» добросовестно пересняла каждый из них и вернула агенту. На Лубянке вздохнули с облегчением и нескрываемой радостью: после длительного перерыва источник важнейшей сверхсекретной информации вновь зафонтанировал.

Немсньшую радость и удовлетворение испытывал и Маклейн. Об этом он даже решился написать своему первому куратору. Его настоящего имени он не знал. Про себя же называл Биллом. Письмо в запечатанном виде он передал «Норме» с просьбой переправить в Москву с очередной кипой документов. В письме, в частности, говорилось:

«Дорогой товарищ,

Прежде всего хочу сказать, что я рад снова установить контакт и продолжать работу. Вам, по-видимому, передадут, что я не имею причин считать свое положение не вполне надежным, и я полагаю, что мы организовали работу как следует и все будет в порядке. Как и прежде, я буду передавать вам все, что смогу…

Пожалуйста, дайте мне знать, если вам потребуются сведения о чем-нибудь конкретном, и я сделаю все, что смогу».

Боевой настрой агента произвел на Лубянке благоприятное впечатление. Но, прочитав письмо до конца, там схватились за головы. Произошло ЧП! В Лондон полетела молния резиденту с указанием незамедлительно разобраться с «этим вопиющим случаем нарушения правил конспирации и безопасности и о результатах срочно доложить». Переполох вызвало всего лишь одно слово — «Лирик». Так подписал свое письмо Маклейн.

По установленному в резидентурах НКВД порядку, агент подписывал свои донесения псевдонимом, который зачастую сам себе и выбирал. Но в переписке между резидентурой и Центром каждому агенту присваивался другой оперативный псевдоним. По соображениям конспирации и личной безопасности самого агента он не должен был знать этого, второго, своего псевдонима ни при каких условиях. Каким же образом узнал его «Лирик»?

Этот вопрос резидент поставил перед «Нормой» и на следующий же день рапортовал в Центр о том, что разработанная на Лубянке новая легенда поддержания контакта с агентом стала через две недели после восстановления связи с ним явью, реальной романтической любовью между «Нормой» и «Лириком». «Мы безумно влюбились друг в друга, — честно призналась «Норма». И добавила: — Ведь «Лириком» назвала его я. Он и в самом деле лирик. Я не смогла не сказать ему об этом. А когда он поинтересовался моим псевдонимом, я назвала и его».

Любовные, финансовые и прочие внеслужебные отношения между оперработником и находящимся у него на связи агентом категорически запрещены во всех разведывательных службах мира. «Норму» следовало срочно отозвать в Центр и поставить крест на ее работе за кордоном. Но ведь она только что восстановила связь и наладила работу с ценнейшим агентом, информация которого зачастую ложилась на стол самому Хозяину. Как быть?

Вскоре резидент НКВД в Лондоне получил указание «не вмешиваться, а только строго предупредить «Норму» о том, чтобы она не раскрывала агенту новых оперативных псевдонимов, присвоенных ей — «Ада» и ему — «Стюарт». Указание Центра было принято к неукоснительному исполнению и резидентом, и «Нормой».

* * *

После двух лет службы в центральном аппарате Форин оффис молодые дипломаты — третьи секретари в обязательном порядке направлялись за границу для дальнейшего прохождения службы в посольствах. Маклейн получил назначение в Париж, куда благополучно прибыл в сентябре 1938 года. Там же вскоре объявилась и «Норма». Несмотря на ее серьезный промах в Лондоне, Центр все же решил в интересах дела направить се в столицу Франции, «сознавая при этом практическую необходимость сохранить взаимоотношения «Ады» и «Стюарта» такими, какими они уже сложились». Но на Лубянке не могли предвидеть всех сложностей, которые подстерегали «Аду» и «Стюарта» на новом месте работы.

Для Маклейна все началось с приятного сообщения о том, что он повышен до второго секретаря. Но от этого ему, как говорится, не стало ни жарко, ни холодно. Он сразу же почувствовал, что в Париже его разведывательные возможности выглядят ничтожными. По существу они ограничивались, как он выразился в одной из шифровок, «величественными апартаментами парижского особняка на улице Фобур Сент-Оноре, в котором размещались и резиденция посла, и канцелярия посольства». Через свою любимую «Аду» он посылал в Центр письма, в которых извинялся за то, что «делает слишком мало в то время как мир находится на грани войны». От себя «Ада» добавляла, что работа в Париже удручает Маклейна, что он переживает глубокий личный кризис, не может смириться с тем, что ему негде взять «кипу документов», в которых так нуждается Москва. Но это было не все.

Маклейн считал зазорным для себя прийти к «Норме» на квартиру с пустыми руками. Его любовь, лишенная «производственной подпитки», стала рушиться. Он все чаше и чаще стал коротать свободное время в расположенных неподалеку от его холостяцкой квартиры богемных кафе «Флор» и «Оде-Маго». Охватившее его чувство неудовлетворенности самим собой пытался утопить в рюмке джина или виски.

В январе 1940 года «Норма» условным сигналом вызвала на срочную встречу «легального» резидента, работавшего под крышей советского посольства в Париже, и сообщила ему о том, что ее отношения с Маклейном достигли критической отметки. «Заметив ряд перемен в его поведении и комнатной обстановке, я поняла, что у него появилась другая женщина. Когда я напрямую спросила его об этом, он признался, что интимно сблизился и любит одну молодую американку. Эта американка, Мелинда Марлинг, либеральных взглядов, дочь состоятельных родителей, живущих в США, без особого интереса к политике».

Любовная измена Маклейна стала, конечно, неприятным известием и для Лубянки. Но другая новость, также касавшаяся Маклейна, вызвала настоящий шок. К ней отнеслись в Москве, как к гранате с выдернутым предохранителем. Оказалось, «Лирик» рассказал американке о том, что он — коммунист и, более того, что он — разведчик и работает на Москву.

Впоследствии он объяснил этот крайне рискованный поступок следующим образом: «Когда мы впервые узнали друг друга, она не имела оснований думать, что я являюсь чем-то большим, чем обыкновенный чиновник британской дипломатической службы. Через некоторое время она пришла к заключению, что мой образ жизни как дипломата делает наши отношения невозможными, и она ушла. Тогда-то я и рассказал ей о причине, почему я веду такую жизнь. Она вернулась, и с тех пор мы находимся вместе».

10 июня 1940 года Дональд Дюарт Маклейн и Мелинда Марлинг официально стали мужем и женой. А неделю спустя отбыли из Парижа в Лондон.

Все это время Лубянка молчала, надеясь на лучшее. И не просчиталась. Возвратившийся на службу в центральный аппарат Форин оффис, Маклейн вновь заработал в полную силу. 29 декабря 1940 года лондонская резидентура переслала в Центр его личное письмо следующего содержания: «Эта работа имеет для меня такое же значение, как и для вас, если не большее, потому что она — моя жизнь. И я изо всех сил буду стараться не сделать ничего такого, чтобы подвергнуть ее опасности. Я не могу сказать, что мне нравится эта работа, но я признаю, что это один из постов в нашей великой борьбе, к которому я больше всего подхожу, и я намерен стоять на нем до тех пор, пока меня от него не освободят».

В Лондоне курировать «Стюарта» по указанию Центра стал резидент, «мужчина невысокого роста, в очках, с сердитыми бровями и сдержанной манерой поведения». Таким описал его сам Маклейн.

Что же касается «Нормы», то она покинула Париж примерно в то же время, что и «Лирик». Благополучно добралась до Москвы. А через полгода, как говорится в документах Лубянки, «была направлена на разведывательную работу за границу».

В 1944 году Маклейн получил назначение на должность первого секретаря посольства Великобритании в США. В Вашингтоне его разведывательные возможности заметно расширились, в том числе и по атомной проблематике, к которой он уже успел приобщиться еще в Лондоне.

* * *

Маклейн был едва ли не первым, кто привлек внимание Сталина к предпринимавшимся на Западе попыткам создания сверхсекретного оружия невиданной дотоле мощности.

В сентябре 1941 года он передал документ под названием «Трубный сплав». Это был шестидесятистраничный доклад британского военного кабинета[2] о создании в течение двух лет атомной бомбы. На эти цели крупному английскому концерну «Империал кэмикал индастриз» выделялись огромные ассигнования.

За месяц до поступления в Москву этого документа Сталин лично инструктировал нового резидента НКВД в Вашингтоне В. Зарубина о том, что его «главная задача в будущем году заключается в нашем политическом воздействии на США через агентуру влияния». Ознакомившись же с «Трубным сплавом», Сталин в качестве приоритетной поставил перед тем же В. Зарубиным задачу получения всей документации по атомной бомбе.

В марте следующего, 1942 года Маклейн вновь информирует Кремль о том, что англичане интенсифицируют работу по созданию «бомбы невероятной разрушительной силы, основанной на действии атомной энергии». Сталин приглашает к себе на дачу в Кунцево академиков Вернадского и Иоффе. Результат — окончательно убедившись в реальности создания собственной атомной бомбы, Сталин лично позвонил по телефону наркому химической промышленности Первухину и обязал его оказывать всемерную поддержку ученым-атомщикам. Одновременно к регулярному освещению атомной проблематики подключились помимо Маклейна и другие агенты советской внешней разведки.

В одной из бесед с руководством внешней разведки, состоявшейся в 1951 году, В. Молотов, разоткровенничавшись, признался, что регулярно поступавшие от Маклейна и других агентов сведения об атомном потенциале США, сыграли немаловажную роль в победе… народной революции в Китае. Советское руководство, как подчеркнул Молотов, достоверно знало о намерении президента США Гарри Трумэна использовать атомное оружие против народно-освободительной армии Китая и тем самым сохранить у власти режим Чан Кайши. Однако произведенные на основании информации Маклейна и других источников расчеты свидетельствовали о том, что американский атомный потенциал крайне ограничен. Тогда-то Сталин и пошел на сознательное обострение ситуации вокруг Берлина. Другими словами, преднамеренно создал известный «берлинский кризис» 1948 года. Трумэн и его английский коллега премьер Эттли заглотнули наживку и выступили с угрозой применить атомное оружие, но не допустить перехода Западного Берлина под советский контроль. Зная, что и на Китай, и на Советский Союз атомных бомб у Трумэна не хватит, Сталин продолжал свою игру до тех пор, пока в Китае чаша весов не склонилась окончательно в пользу коммунистов. «Американское руководство, — подчеркнул тогда Молотов, — переоценило нашу угрозу в Германии и упустило возможность использовать свой ядерный арсенал для поддержки китайских националистов».

В июне 1947 года информация Маклейна, поступившая в Москву буквально накануне открытия Парижской конференции, в корне изменила позицию Кремля в отношении «плана Маршалла». Советский Союз вначале склонялся к тому, чтобы поддержать этот американский проект, имея в виду, что он поможет восстановлению разрушенной войной советской экономики. Однако полученные от Маклейна сведения, источником которых был министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин, развеяли иллюзии Кремля. Завуалированная цель «плана Маршалла» состояла в том, чтобы лишить Советский Союз репараций, которые Германия обязана была выплачивать ему согласно ялтинскому и потсдамскому соглашениям. Более того, в Вашингтоне предполагали установить жесткий международный, а фактически — американский контроль над всеми проектами экономической помощи в рамках «плана Маршалла». Это означало, что в восточноевропейских странах набиравшие политический вес промосковские компартии были бы лишены экономических рычагов власти. В Кремле прекрасно понимали, к чему бы это привело. Да и сам Советский Союз, лишившись репараций, не смог бы быть на равных с США.

Внимательно ознакомившись с информацией Маклейна, Сталин незамедлительно дал указание Молотову, возглавлявшему советскую делегацию на парижском форуме, разоблачить истинные цели «плана Маршалла» и выступить против его реализации в восточноевропейских странах.

«Значимость Маклейна в принятии советским руководством внешнеполитических решений была неизмеримо выше, нежели материалы, поступавшие от Кима Филби. Последний представлял особую ценность лишь для операций органов госбезопасности».

Это — вывод уже упоминавшегося генерала П. Судоплатова, который не понаслышке знал о работе и одного, и другого выдающихся советских разведчиков.

В 1944 году Дональд Маклейн — первый секретарь посольства Великобритании в Вашингтоне. Кроме того, он замещал начальника канцелярии, что давало ему возможность фотографировать все без исключения секретные документы, которые поступали в посольство, в том числе лично послу. А вскоре он стал еще и представителем Великобритании в так называемом «Комитете единой политики по атомному развитию», созданном совместно с американцами. После каждого заседания комитета в Москву направлялась документальная информация по таким стратегически важным вопросам, как американо-английские совместные действия в сфере развития атомной энергии, разработки и накапливания ядерных арсеналов. Бывший коллега Маклейна по Вашингтону некто Роберт Сесиль свидетельствует: «Для него не существовало слишком трудных задач и внеурочных часов. Он завоевал себе репутацию человека, который всегда был готов сделать работу за заболевшего, разленившегося или просто нерадивого коллегу. Это обеспечивало ему возможность незаметно добираться до материалов, которые представляли для НКВД наибольший интерес». Но и это еще не все.

Маклейн установил тесный контакт с американцем Алджером Хиссом, чиновником Госдепартамента США, через которого получил доступ к информации об американских войсках, дислоцированных в различных районах мира.

В августе 1948 года Маклейн возвратился в Лондон, но ненадолго. В ранге советника он был назначен начальником канцелярии английского посольства в Каире. Для молодого дипломата это был беспрецедентно высокий пост. А в мае 1950 он вновь возвратился в Лондон и в начале 1951 года стал руководителем американского отдела Форин оффиса. Правда, тут-то и произошло непредвиденное.

В январе 1951 Киму Филби удалось узнать, что американская дешифровальная служба получила данные, грозившие провалом Маклейна. Выход был один — во избежание неминуемого ареста тайно перебраться в Советский Союз.

* * *