«Цветет черемуха в Софии!»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Цветет черемуха в Софии!»

Мы помнили ее длинноногой школьницей, знали студенткой нашего университета, горячей любительницей русской, славянской литературы, песни, музыки. Алоис Ирасек и Христо Ботев, Божена Немцова и Иван Вазов, Петко Стайнов и Антонин Дворжак и, конечно же, Пушкин и Чайковский были ее кумирами. О них она могла говорить неустанно, читать на память отрывки из их произведений, в любой обстановке — к месту и не к месту — напевать их мелодии.

Люда Молодцова была из плеяды тех русских девушек, которые пусть даже не одарены большой красотой, но их обаяние так лучисто, что беседа с ними всегда приятна, само их присутствие радует.

Лучшим другом ее был студент политехнического института, будущий архитектор Тодор Пейков — худощавый и широкоплечий молодой болгарин из Тырново. Все знали, что Люда и Тодор любят друг друга, что, закончив учебу, они поженятся и уедут в Болгарию. В этом не было ничего необычного — девушки нашего города, случалось, выходили замуж за студентов из братских стран — венгров, чехов, болгар. Они уезжали со своими мужьями и вскоре звали к себе в гости родных в Софию, Будапешт, Прагу.

Уехала и Люда Молодцова, и время от времени доводилось слышать о ней добрые вести: преподает в Софийском университете, переводит книги своих любимых болгарских писателей на русский язык, растит уже второго ребенка, дети ее говорят и читают по-болгарски и по-русски. Тодор строит жилой массив. Живут счастливо.

Нужно ли говорить, что, едва мы прибыли в Софию, совершив длинный путь автобусом от берегов Дуная, Люда примчалась к нам в гостиницу. Сотни вопросов и ответов о Родине и родных, о Софии, о том, как растут детишки, и нескрываемая радость по поводу приятной для всех встречи вдали от Родины. Люда мало изменилась. Лишь странный акцент в русской речи выдавал уже длительную ее жизнь вне России, да, пожалуй, первые борозды морщин… Но стоит ли замечать их!

Вечером мы бродили с Людой по зеленым улицам и бульварам Софии. Неяркий свет фонарей пробивался сквозь густую листву лип и каштанов, причудливо, бликами, освещая встречных, создавая трепетную мозаику на тротуарах. София благоухала, как необъятный сад, и дом, где живет семья Люды, также окружала роща старых и молодых деревьев. Здесь ждали нас архитектор Тодор — муж Люды, его старый отец — рабочий-металлург, приехавший в гости с Кремиковского комбината, братья Тодора, друзья, подруги Люды, знакомые. Детей дома не было: они вместе с детским садом жили на даче, у подножия Витоши.

Почти все говорили по-русски, да и без того язык Болгарии понятен нам. Все дышало здесь уверенным счастьем, всех интересовала работа друг друга: архитекторы спорили о стихах Пеню Пенева, поэта, Димитровского лауреата Валерия Петрова, о новых стихах советских поэтов. Люда и ее русские и болгарские подруги-филологи живо рассуждали об архитектуре строящегося города Торговиште, в создании которого участвовал Тодор.

Рассматривали фотографии простых изящных зданий, хвалили их, а Тодор говорил о Советском Союзе, где он учился, о «добрых» кварталах (так называл их Тодор) Москвы, Дубны, городов-спутников, Киева. Все обращались к Люде и, смеясь, называли ее «доброй феей» Тодора, а кто-то предложил шуточный тост «за виновницу проникновения советских влияний в болгарскую архитектуру».

Строго-справедливая с детских лет Люда запротестовала. И когда она, поднявшись, заговорила, мы узнавали ее еще больше, нашу школьницу и студентку, всегда любившую прояснить все «до конца». И, конечно же, Люда сейчас выразит свою мысль стихами. Так и случилось.

— Вместо всяких ответных слов я прочту вам, драги приятели, стихотворение Симонова «Любовь», — сказала Люда, и гости дружно и шумно одобрили хозяйку.

Случается, в стране другой

Среди людей сидишь, как свой,

Неважно — ты или другой, —

Сидишь, до слез им дорогой

За то, что ты — не просто ты —

Есть люди лучше и умней, —

За то, что есть в тебе черты

Далекой родины твоей…

Люда читала медленно, чтобы донести смысл слов, читала искренне, как всегда, стремясь чужими стихами выразить свои мысли и думы. И гости хорошо понимали нашу Люду, ее волнение заражало.

И будто вся твоя страна

В гостях в их комнате сидит…

Себе не вздумай, не присвой

Всей силы этих чувств людских,

Знай твердо, что виновник их

Не ты — народ великий твой…

Поздним вечером, когда гости разошлись и уютная небольшая квартира Люды и Тодора стала вдруг просторной, мы увидели в вазе у раскрытого в сад окна не замеченную раньше большую кисть черемухи с сухими, уже черно-красными ягодами.

— Уральская, — обрадовались мы.

— Нет! Это маленькое софийское открытие Люды, — улыбаясь, ответил Тодор. — Но сама она лучше расскажет об этом.

В рассказе Люды не было ничего особенного, но он взволновал нас какой-то затаенной грустью, чистой и негасимой тоской по Родине. В ней, в этой тоске, не было гнетущей печали — так грустят о матери родной, каким бы счастьем ни был окружен человек вдали от нее.

— В воскресенье мы любим всей семьей выезжать в лесопарк на горе Витоша, неподалеку от Софии, — начала Люда, удобно усевшись на низкий длинный диван. — Это чудесное место — вам обязательно нужно побывать там. И, конечно, не только у «Белой воды» и «Старческих полян» — непременно поднимитесь до «Золотых мостов»! Мы с девочками особенно любим сидеть у этого грандиозного каменного потока — там так красиво и так много цветов. И вот представьте себе мою радость! В один из дней, гуляя с детьми среди кустов и рощ Витоши, я вдруг увидела высокий куст рябины! Я касалась гладкой серой коры рябины, как будто пожимала руки друга. Зубчатые грубоватые листья казались мне вестью с далекой родины, а ярко-красные ягоды… Я долго не сводила с них глаз, вспоминала детство, юность…

Нагруженные ветками, мы вернулись в город, и весь вечер дети прыгали вокруг вазы с пурпурной кистью, и я учила их петь нашу «Уральскую рябинушку».

Назавтра пришла ко мне подружка-землячка Маша, тоже живущая в Софии, с мужем-горняком. Мы порадовались рябине, вспоминали Волгу и Урал и помечтали о том, как было бы хорошо, если бы здесь росла и черемуха.

— А может, и растет, а мы не знаем, — неуверенно сказала Маша и тут же, загоревшись, стала звонить всем знакомым болгарам.

Маша, кажется, единственная из всех наших русских друзей, живущих в Софии, так и не смогла как следует освоить болгарский язык, но тем не менее не стеснялась этого и энергично вступала в любые разговоры. Болгарские друзья любили Машу и всегда приходили ей на помощь, весело помогая выпутаться из трудной фразы. Люда, смеясь, передала в лицах Машины телефонные разговоры о черемухе.

— Добр ден, другарю Цеянчев! Привет! Это Маша! Заповядайте, будте ласкови, може би ты София бяла черемуха?

— Да-да, черемуха, че-ре-му-ха! — сердясь, переходила она совсем на русский, отвечая на недоуменный вопрос йа другом конце провода. — Моля ви! Пожалуйста! Есть ли, растет ли здесь… тук, близо, наоколо, черемуха? Разбирате ли ме?.. Понимаете вы меня?

Друзья-горняки, не большие знатоки флоры, отвечали, что понимать Машу — понимают, но черемухи никогда в Софии как будто не видели.

— Сами будем искать! — безапелляционно решила Маша. — Нашлась же рябина.

И мы с подругой в свободное время стали рыскать по всем паркам Софии — искать черемуху. Тщательно исследовали все кусты на бульваре Русском, в районе зоосада, на стадионах, методически (разумеется, методу поисков разработала Маша) исследовали мы огромный лесопарк на Витоше. Мы ездили туда и автобусом через село Драгалевцы, и трамваем — через Княжево, добрались до самых «Черни врых» и еще дальше — на зеленую гору Люлин… Черемухи мы так и не нашли.

И, как это всегда бывает в таких случаях, мы забыли в своих поисках лишь об одном софийском парке — о парке Свободы, что у самого нашего дома, в центре города. И представьте, в один, как говорят, прекрасный вечер (а вечера здесь действительно чудесные!) возвращалась я с работы, как обычно, по аллее парка Свободы и вдруг замерла на ходу… Может, это чудится мне? Дурманящий густой запах черемухи! Здесь — рядом! Кинулась на запах — и — надо же — не куст, а большое дерево черемухи в цвету! Тогда оно показалось мне выше липы. Волнуясь и радуясь, сорвала я белую кисть и шла, не видя ничего, уткнувшись лицом в неповторимо родные цветы. Пришла домой, поставила черемуху в воду и долго сидела, глядя на ее белый цвет, а потом, как тогда Маша, над которой посмеивалась, сама начала поспешно звонить всем софийским знакомым и с торжеством, как будто это я сотворила чудо, говорила:

— Цветет черемуха в Софии, драги приятели! Цветет в самом центре белым цветом!

— Отныне, — улыбаясь, закончила свой рассказ Люда, — отныне, как видите, цветы рябины и черемухи не переводятся в нашем доме.

1963—1970 гг.