Часть первая

Часть первая

Десант с командармом

Шел пятый месяц войны. Тяжелые бои велись на западе и севере, на юге нашей страны. Мы еще не знали о героях Брестской крепости. Севастополь и Одесса еще не названы были городами-героями, но весь мир уже видел, что в этих упорных боях Красная Армия похоронила гитлеровский «блицкриг» — болтовню о победной войне, «быстрой, как молния»… Не только города, каждая деревушка, каждая высотка на родной земле оборонялись и уничтожали врага. Но перевес сил был пока еще на стороне фашистов, взамен разбитым они посылали новые войска, танки, самолеты из всех захваченных ими европейских стран. Они рвались к Москве, к Ленинграду, вопили о своих фашистских парадах в день нашего Октября на Красной площади у Москвы-реки, на Дворцовой площади на Неве. Они напечатали даже черные пропуска со свастикой для входа на наши главные площади, готовили парадные мундиры…

Но Москва стояла «неколебимо, как Россия», над Кремлем холодный ветер ноября, как всегда, развевал красный флаг. Правда, вечерами он не освещался прожекторами, как в мирные дни. Москва была затемнена….

И все понимали, что в эту годовщину Октября впервые за двадцать четыре года Советской власти парада на Красной площади, наверное, не будет.

Вместе с комиссаром Воздушных Сил армии полковым комиссаром Александром Алексеевичем Званским мы прибыли ранним утром 7 Ноября на заснеженный полевой аэродром наших бомбардировщиков провести праздничный митинг. Званский был уже в летах, среднего роста, полный, но авиационная форма, которую он всегда носил с двадцатых годов, шла комиссару — иным его трудно было представить.

Мы знали друг друга с первых дней войны. В самые трудные минуты комиссар был воплощением спокойствия. Но сегодня Званский нервно ходил по летному полю и молчал, не отвечая даже на вопросы.

— Товарищ полковой комиссар!.. Товарищ комиссар!.. Вас срочно просят в радиорубку! — Офицер связи выбежал из штабной землянки без шинели и шапки, он задыхался от волнения и быстрого бега, и снег сразу накрыл его темные волосы белой тюбетейкой. — Скорее, скорее! — выкрикивал он на ходу. — Москва передает сообщение о параде…

Мы побежали к землянке.

Да! Знакомый голос диктора Левитана торжественно и гордо сообщал, что только что на Красной площади закончился военный парад в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, с трибуны Мавзолея Ленина с речью выступал Верховный Главнокомандующий Сталин!..

Митинг, который состоялся в этот час на далеком аэродроме, мы не забудем никогда! Еще не унесли запорошенное снегом полковое знамя, а бомбардировщики один за другим поднимались в воздух — на врага!

Мы с комиссаром направились в политотдел своей Седьмой Отдельной армии. Вечером здесь, невзирая на фронтовую обстановку, будут отмечать двадцать четвертую годовщину Октябрьской революции. В этот час особенно хотелось быть среди друзей…

Густой снег шел и в Алеховщине, на Свири, где располагался политотдел. Наш самолетик мягко затормозил на лыжах, и мы тут же пересели на вездеход-«козлик». Юркая автомашина уверенно петляла меж высоченных сосен, освещая себе путь синими подфарниками… Мы вошли в политотдельскую землянку и, пожимая руки друзьям, сразу ощутили тревожное настроение собравшихся: под Тихвином — плохо…

Если вы взглянете на карту северо-запада СССР, недалеко от Ленинграда увидите два голубых пятна — Ладожское и Онежское озера, а между ними — синюю нитку реки Свирь. Тут среди не замерзающих и в лютые морозы болот, среди вековых сосен, прерывающихся гранитными валунами, дивизии, полки и батальоны Седьмой Отдельной армии дни и ночи вели ожесточенные бои с финскими войсками.

По гитлеровскому приказу белофинны злобно рвались через Свирь, стремясь соединиться с немецкими корпусами у Волхова. Отрезанная от соседних фронтов, Седьмая Отдельная стойко отбивала атаки финнов. Здесь, на Свири, мы прикрывали дальние подступы к городу Ленина.

Небольшой мирный городок Тихвин был у нас далеко в тылу, но он стал важным звеном в коварных фашистских планах удушения Ленинграда.

Здесь гитлеровский удав стремился замкнуть двойное смертельное кольцо блокады вокруг героического города. На Тихвин, на соединение с финнами шел армейский корпус генерала Шмидта — около пятисот танков, моторизованные дивизии, самолеты. Они теснили части нашей Четвертой армии, рвались к Тихвину. А потеря Тихвина означала утрату последней железной дороги, по которой снабжался Ленинград, открывала путь фашистским армиям на Ладогу — в тыл нашей армии, и дальше — на Вологду, в глубокий советский тыл…

Торжественное заседание наше было коротким. Начальник политотдела бригадный комиссар Василий Михайлович Шаров поздравил с праздником, рассказал о параде на Красной площади в Москве, об обстановке на фронте и призвал всех быть в полной боевой готовности… После заседания небольшую группу политработников (в их числе и меня) бригадный комиссар попросил задержаться. Он сообщил, что генерал армии Кирилл Афанасьевич Мерецков получил распоряжение Верховного Главнокомандующего срочно принять командование Четвертой армией (оставаясь командующим и нашей, Седьмой Отдельной), остановить и разгромить немцев под Тихвином. Завтра Мерецков вылетает в район Тихвина. Сформирована штабная оперативная группа, а вместе с нею и группа политработников. Шаров обрисовал наши задачи, добавив, что виднее все станет на месте, по обстановке, которая пока представляется сложной и неясной.

— Задача ваша будет нелегкой, но вам выпала большая честь. Уверен, что вы будете достойными боевыми комиссарами… Не посрамите и нашей Седьмой Отдельной…

Двери землянки широко распахнулись, вошел командующий в своей известной всей армии бекеше и член Военного совета. Они сели за наш небольшой самодельный стол, и Мерецков сказал, что ему хотелось особо поговорить с политотдельцами, едущими на Тихвин.

Командарм расстегнул бекешу, снял папаху, спросил, найдется ли в этом доме ради праздника кружка горячего чаю, и повел спокойный и уверенный разговор. И хотя речь шла о том, что нам предстоит нанести один из первых в этой войне удар по фашистским дивизиям, причем в обстановке очень неясной и весьма трудной, мы обязаны разбить врага, что этого ждет от нас Ленинград, Родина, что отступать нам некуда. Кирилл Афанасьевич встал, прошелся по землянке, снова сел и, внимательно глядя на нас, очень доверительно и просто сказал о том, что штабники нашей опергруппы, несомненно, успешно разработают эту операцию, а мы — комиссары — должны вселить в каждого красноармейца и офицера уверенность в том, что сможем ее осуществить и добиться победы!

Ранним утром 8 ноября тревожные вести, в которые не хотелось верить, подтвердились. Накануне немцы прорвались к Тихвину, заняли город и, преследуя наши отступающие части, движутся на север и на восток… Суровая сосредоточенность охватила каждого. Через несколько часов наша оперативная группа выехала на аэродром. Но весь день снежный буран метался по открытому полю, игольчатый ледяной ветер свирепо набрасывался на людей, рвал тросы самолетов, лихорадочно наметал сугробы… Наш «дуглас» — небольшой двухмоторный самолет — долго не мог подняться в воздух, бульдозеры не успевали очищать взлетную полосу от сугробов… Пока летчики и техники готовили полет, штабники не теряли времени. Телефоны и рации всех аэродромных землянок заработали с невероятной нагрузкой — штаб оперативной группы пытался уже отсюда установить связь с частями Четвертой армии.

К концу дня буран стих, все разместились в самолете, машина поднялась в воздух, взяв курс на Тихвин. Я осмотрелся. Кирилл Афанасьевич Мерецков о чем-то тихо беседовал с дивизионным комиссаром Зеленковым, генерал Павлович, комбриг Стельмах и батальонный комиссар Лесняк искали что-то на карте, сидя у обледенелого иллюминатора. Штабные офицеры были сосредоточены и молчали, вдоль фюзеляжа разместилась группа автоматчиков — все наше воздушное и земное боевое охранение… Мы — будущий политотдел оперативной группы — сидели рядом, поддерживая друг друга, когда «дуглас» внезапно проваливался или кренился на крыло.

Напряженно всматривались мы в мутные стекла иллюминатора. Самолет шел невысоко над землей, а вокруг кипела серая пена облаков, а если случались разрывы — где-то внизу мелькали лесные массивы и плешины болот… Что ждет нас в этих лесах?.. Как справимся мы с задачей остановить и разгромить Фашистские дивизии, неудержимо рвущиеся на восток?.. Как найдем свое место в этой операции?.. Но рядом, на борту этого уверенно летящего самолета, была как бы вся наша Седьмая Отдельная: командиры, генералы, офицеры, комиссары, солдаты. По земле в том же направлении мчатся наши танки, пушки, на марше — наши полки и батальоны. Нас послал сюда Верховный Главнокомандующий, на нас надеется Ленинград… И хотя за бортом сгущались сумерки, на душе светлело. Чувство боевой, напряженной целеустремленности охватило наши сердца, когда самолет пошел на снижение…

Был уже поздний вечер восьмого ноября 1941 года, когда наш «дуглас» тяжело сел на полевом аэродроме у деревни Сарожа, в двадцати километрах севернее Тихвина. Нас никто не встретил, вокруг пустынно, слышны недалекие гулкие звуки артиллерийской канонады, темное небо тревожно вспарывается зарницами взрывов. Невдалеке темнеют какие-то строения, молчаливые, без единого огонька…

Сейчас, через много лет вспоминая этот изумительный десант опергруппы во главе с командармом, этот лихой бросок одинокого и, по существу, беззащитного самолета в неизвестность, в лоб наступающему бронетанковому немецкому корпусу, поражаешься поистине беззаветной смелости генерала Мерецкова и всех организаторов нашей Тихвинской операции. У нас не было точных данных о продвижении противника, и вся оперативная группа могла в тот же вечер оказаться в руках у немцев… Но об этом никто не думал, все — от командарма до автоматчика охранения — жили одной мыслью: остановить, разбить врага! Да, в те часы многое было неясно и тревожно, но высочайшая ответственность рождала непоколебимую уверенность: мы должны освободить Тихвин, сорвать коварные фашистские планы удушения Ленинграда! И мы это сделаем!..

На Сарожском аэродроме оказался последний, еще не успевший эвакуироваться батальон аэродромного обслуживания (БАО), и он явился базой развертывания нашей оперативной группы. Связисты сразу же стали налаживать аппараты и рации, топографы занялись картами.

Запомнился командир взвода связи этого батальона. Среди неизбежной суеты первых тревожных часов он выделялся каким-то особым спокойствием, уверенной размеренностью движений… Казалось, он ждал наш самолет, чтобы тут же протянуть нити связи по нужным направлениям.

Все уже знали фамилию, имя и отчество этого пожилого лейтенанта — Иванов Алексей Иванович. Знали и то, что он работал мастером на ленинградском заводе, был депутатом своего районного Совета… Вместе с нашими армейскими связистами Иванов налаживал аппараты и рации, и задолго до рассвета командарм Мерецков мог уже связываться с Москвой, с Алеховщиной, с Волховом. А мы, политработники, вместе со штабными офицерами получили задание — пользуясь любыми средствами передвижения, установить, где находятся отступающие части Четвертой армии, связаться с ними и, действуя по обстановке, немедленно прекратить отход, занять оборону и готовить контрнаступление.

Формирование на ходу

Верхами, на санях и мотоциклах всю ночь разъезжали мы по лесным дорогам и тропкам. Останавливали отступавшие группы войск, назначали командиров и политруков, от имени командарма предлагали занять оборону, выставить охранение и — ни шагу назад!.. Усталые, голодные, бойцы приказу подчинялись охотно, расспрашивали об обстановке вокруг. И надо было видеть, как загорались глаза красноармейцев, когда узнавали они о том, что отсюда будем наступать и Тихвин вернем обязательно!

Просто и даже обыденно звучит сегодня рассказ об этой первой ночи Тихвинской операции, но память хранит живые, волнующие картины…

Разбитая дорога в лесу. По-лягушечьи прыгают один за другим два мотоцикла с колясками. Синий свет фары медленно ползет меж мачтовыми соснами, проваливается в колдобины, скользит по снежным сугробам… «Стой! Кто такие?» — нас окружают люди в военной форме. «А вы кто такие?» Два наших автоматчика берут оружие на изготовку. Мы с Николаем Томзовым выходим, напряженно разглядываем встречных, видим красные звездочки на ушанках. Спрашиваем командира. Опираясь на суковатую палку, прихрамывая, вперед выдвигается офицер с двумя кубиками на петлицах, молча направляет он на нас тонкий луч карманного фонаря, освещает красные звезды на рукавах наших шинелей… Мы представляемся:

— Батальонные комиссары из политотдела оперативной группы Тихвинского направления. Доложите обстановку.

Печальный доклад… В группе — сорок семь человек, красноармейцы разных рот. Отходят от Тихвина второй день. Что случилось, толком сказать не могут: внезапно появились немецкие танки, все перепуталось, поначалу стреляли, потом, когда замолкли наши пушки, разбрелись по окрестным лесам и вот собрались кто уцелел, у лесного кордона, решили дождаться рассвета и двигаться на север — должны же быть где-то здесь наши части… Услышали мотоциклы, подумали — немцы, решили «пассажиров» уничтожить, машины использовать для раненых…

Лейтенант предъявил свое офицерское удостоверение и комсомольский билет: Светлов, из Луги. Договорились, что отныне он — командир роты, предложили занять оборону как положено. Раздали сухари, консервы, леденцы — все, что удалось захватить с собой… В группе оказались два коммуниста и еще пять комсомольцев. Поговорили с ними, назначили временных парторга-политрука и комсорга… Нас окружила вся группа. Мы вглядывались в лица красноармейцев, видели, как изменились они даже за короткое время нашей встречи — исчезли настороженность и подавленность, а когда мы твердо заверили, что утром новая рота получит приказ штаба о дальнейших действиях, раздался гул одобрения.

Мы тепло простились с бойцами.

— Теперь легче будет, — проговорил Николай Томзов. — Встретим кого, будем направлять в роту Светлова.

Много таких рот было сформировано в эту ночь и назавтра. Они обрастали все новыми одиночками и группами, еще вчера потерявшими в отступлении свои подразделения, своих командиров. Усталые, голодные, подавленные поражением, люди тянулись к боевой организации — лишь бы снова быть в строю, давать отпор ненавистному врагу, бить его.

Пополнялись эти новые формирования и с тыла. Все, кто были способны носить оружие — выздоравливающие в медсанбатах и госпиталях, работники складов, писари, повозочные (их решили оставлять одного на трое саней), — все они направлялись в роты и батальоны, где-то поблизости занимавшие оборону, готовящиеся к контрнаступлению… В лесной глуши, простреливаемой минометным и артиллерийским огнем и авиацией противника, в непосредственной близости от его подвижных передовых танковых отрядов, шло формирование — скрытное, быстрое, энергичное, сразу же, с первых встреч и разговоров нацеленное на близкое и неизбежное наступление.

Комиссары. Политруки. Политбойцы

В эти дни особенно важна была роль комиссаров и политруков.

Главная наша задача состояла в том, чтобы сразу же взять правильный — спокойный и уверенный — тон. Каждый солдат и офицер всем сердцем должен был осознать, что мы обязаны вернуть Тихвин и что сделать это возможно, что немцев можно бить, если противопоставить им силу нашего наступательного порыва, помноженного на умение.

Комиссаров, политруков всегда недоставало — они вели за собой в бой, первыми поднимались в атаки и часто, очень часто выбывали из строя… В те дни и появились в частях политбойцы.

Скромное это звание пришло к нам с времен гражданской войны. В Первой конной армии Буденного, в Дивизиях Фрунзе, Чапаева, Блюхера так именовали самых верных и самоотверженных солдат революции — большевиков. Теперь это были их сыновья и внуки — рядовые красноармейцы-коммунисты, боевые, смелые, авторитетные в своем взводе или роте. Никаких документов, никаких знаков различия им не полагалось. И никаких прав, кроме единственного права и единственной обязанности, — быть всегда и во всем впереди. Политбоец по распоряжению, а часто и по своей инициативе заменял выбывшего из строя политрука… Подбору и назначению политбойцов уделяли мы особое внимание. Они становились опорой командира и политрука, из них в будущем вырастали и комиссары.

Я вспоминаю одну из встреч тех дней… Вновь сформированная рота была уже приведена в порядок, окопалась немного, разместилась у перекрестка дорог. Группа бойцов, которую назвали ударной, готовилась к разведке боем. Вместе с новым командиром роты и политруком мы подошли к бойцам.

— Ну, как жизнь на новом месте? — спросил командир, присаживаясь на пенек. — Как жизнь-то?..

— Живем правильно, товарищ командир! — ответил пожилой солдат.

И завязался добрый, бодрящий солдатский разговор — лучшее свидетельство хорошего боевого духа и настроения… Все звали пожилого бойца Егор Иванович, чувствовалось, что он является душевным центром группы. К нему обращались с вопросами молодые красноармейцы, он умел отвечать сразу нескольким, и быстрым взглядом подавал какие-то знаки кому-то, у одного одобрял заправку шинели, другого по-отечески поправлял…

Разговорились. Я спросил, коммунист ли он. «Обязательно», — ответил Егор Иванович и рассказал, что в партию вступил в первый день войны на своем уральском заводе: «Коммунистом легче на фронт отпустили».

— Вот вам готовый политбоец, — сказал я.

— Я таковой и есть с первого боя, — улыбаясь, ответил Егор Иванович…

В разгар боев за Тихвин я снова встретил Егора Ивановича на знаменитой переправе перед штурмом города. Он возглавлял героический пост наблюдателей — впереди пехоты.

Мы закурили, поговорили дружески, обнялись на прощание, и в ответ на добрые пожелания политбоец повторил свое присловье:

— Справимся… Живем правильно!..

Больше мне не довелось встретить Егора Ивановича, но образ его глубоко запал в мое сердце, а мудрое присловье солдата стало крылатым по всей нашей армии… «Живем правильно!..»

Через много лет после войны мне хотелось создать собирательный образ политбойца, прибывшего с Урала на защиту Ленинграда. Я вспомнил Егора Ивановича… Так был написан рассказ «Живем правильно!». А родиной героя был назван уральский рабочий город Каменск-Уральский. Но жизнь, как это часто бывает, вносит в повествование свои дополнения.

Оказалось, что в старом Каменске-Уральском, теперь растущем центре алюминия и энергетики, действительно живет бывший политбоец, участник тихвинских боев, ветеран Отечественной войны Тимофей Афанасьевич Андреевских, мастер Красногорской ТЭЦ. Живет он на улице Алюминщиков — новой улице, застроенной светлыми домами, недалеко от алюминиевого завода и своей ТЭЦ — тоже одной из крупнейших в Европе.

В мае 1945 года Андреевских написал на стене поверженного рейхстага в Берлине: «Из Свердловска — до Берлина»… А суровой зимой 1941 года сапер Тимофей Афанасьевич воевал под Тихвином… Право же, он может, как и его неизвестный земляк Егор Иванович, подтвердить: «Живем правильно!..»

Друзья прибывают к Тихвину

Утром 9 ноября, после бессонной ночи в лесах, мы собрались в Сароже, в домике на окраине, отведенном политотделу. Умылись снегом, осмотрелись. Деревня разбросана на горушке, дома большие, серые, обшитые тесом.

Сразу от нашего политотдельского дома начинался редкий еловый лес. Невдалеке озерца — Сарожское, Пустое, незамерзающие болота и разбитые, припорошенные снегом дороги на Бор, Кайваксу, Березовик… Где-то там — немцы.

Этот день навсегда остался в памяти и тем, что тогда в первый и последний раз собралась вместе почти вся Тихвинская оперативная группа Седьмой Отдельной армии. Пройдет несколько часов, оперативники — командиры и комиссары — разъедутся готовить наступление, вновь встретимся мы не скоро, а многих не увидим уже никогда… А сейчас комбриг Григорий Давыдович Стельмах — начальник штаба — знакомил опергруппу с двумя приказами, только что подписанными К. А. Мерецковым, и сам Кирилл Афанасьевич сидел здесь же, смеясь вместе со всеми по поводу шутливого предисловия Стельмаха о том, что, хотя один из приказов подписан командующим Четвертой армии, а другой — командующим Седьмой Отдельной, подписал их един в двух лицах — генерал армии Мерецков…

Четвертой армии Мерецков приказывал — приостановить наступление противника, возможно быстрее выдвинуться на Тихвин. Занять Тихвин!

А вот и приказ в наш адрес:

«Армейская группа, выделенная из состава Седьмой Отдельной армии, под моим непосредственным руководством с утра 9 ноября выдвигается в район Остров — Пудроль — Сарожа — Лахта — с задачей дальнейших действий, совместно с частями Четвертой армии, по овладению Тихвином».

Как все военные приказы, распоряжения Мерецкова были предельно четкими и лаконичными. Но мы всегда отличали в них собственный «мерецковский» стиль. Он придавал приказу особую силу и окрыленность:

«Северной опергруппе огнем артиллерии  з а п р е т и т ь  подход резервов противника в Тихвин…»

Всего два-три дня прошло со времени нашего прибытия под Тихвин, мы сдружились уже со многими подразделениями Четвертой армии, участвуя в их возрождении. Но как радостно было встречать своих старых друзей из Седьмой Отдельной!.. Первыми домчались к нам саперы. И раньше, чем их комбат успел официально доложить о прибытии, из головной машины вывалилась на снег коренастая фигура какого-то командира в белом полушубке с портупеей и маузером в деревянной кобуре на боку.

— Привет из Алеховщины землякам! — хрипло проговорил он, широко улыбаясь, и мы бросились обнимать нашего «батю» — старейшего комиссара Седьмой армии Михаила Алексеевича Мартыненко, друга и советчика молодых политработников.

— Какими судьбами?

— Комиссаром сводного отряда Василенко. Гнали вовсю. А то без нас Тихвин возьмете.

Мы знали и подполковника Вячеслава Ивановича Василенко, начальника армейской разведки, слышали о его ударном отряде, сформированном из разных частей Седьмой армии. Но то, что комиссар отряда — наш старый друг, было приятным сюрпризом.

Михаил Алексеевич познакомил нас с комиссаром Отдельного саперного батальона Александром Ястребовым — молодым, стройным, подтянутым политруком с автоматом… Пройдет несколько дней, и имя этого скромного героя посмертно станет известно всему фронту.

Не успели мы встретить саперов, как, лихо взметая снежную пыль, с открытыми люками стали подходить головные машины 46-й танковой бригады. Она должна была явиться главной ударной силой в планах Мерецкова. За танкистами ехала и наша пехота — усиленный стрелковый полк. А за ним на подходе были артиллеристы и минометчики Седьмой Отдельной.

Счастье первого удара по врагу!.. Ранним утром 11 ноября 1941 года загремел притихший заснеженный тихвинский лес… Как крепко заведенная стальная пружина, стала развертываться Тихвинская операция. Мерецков так охарактеризовал ее стремительный зачин:

«Подошедшие из 7-й армии 46-я танковая бригада и стрелковый полк (1061-й) во взаимодействии с подразделениями 44-й и 191-й стрелковых дивизий с ходу атаковали вражеские войска и, отбросив их на 12—13 километров, продвинулись к северной окраине Тихвина. Для противника удар оказался совершенно неожиданным…»

Это командарм писал о нашей группе войск, которой поначалу командовал генерал Антон Александрович Павло?вич (а затем — генерал Петр Алексеевич Иванов). Нанеся здесь по немцам самый первый удар, наши части не только остановили фашистов в их стремлении продвигаться на север от Тихвина — для соединения с финнами, но сразу же сбили с фашистских захватчиков спесь, заставив их перейти к обороне.

Но нас не устраивали затяжные позиционные бои — зов осажденного Ленинграда звучал в наших сердцах! Все жили единым стремлением — быстрее освободить Тихвин, ибо это значило — восстановление движения по железной дороге, питающей Ленинград. В те дни то был как бы единственный кровеносный сосуд, поддерживающий пульс жизни осажденного города… Разве можно допустить, чтобы он был перерезан?!

Пружина

С кого начать рассказ о героях тихвинских боев?!. Трудно назвать храбрейших! Записная книжка пестрит именами танкистов, артиллеристов, летчиков. Слава им! Но первой среди первых вспоминается скромная пехота — поистине царица полей и лесов.

1061-й стрелковый полк… О нем говорит командарм в первом своем приказе о первом тихвинском сражении 11 ноября.

«Бросок в 120 километров из Алеховщины под Кайваксу!» — записано у меня рядом с номером: «1061». Трудно поверить, но еще два дня назад полк занимал оборону далеко отсюда — на Свири, в близкой нашему сердцу Алеховщине. И вот — марш на Тихвин, сквозь снежные бураны, в тридцатиградусный мороз, вместе с другими частями 272-й дивизии. 120 километров за два дня! И с ходу — в бой под своим Красным знаменем. Знамя это особенно волнует здесь — оно вручено дивизии в первые дни войны в Тихвине. В полку много местных жителей, и с какой яростью рвутся они в бой — освобождать родные села, родной город, вызволить из лап захватчиков своих родных и близких!

Вместе с танкистами и артиллеристами ворвались батальоны полка в Кайваксу, стремительно двинулись на Березовик. Пулеметную роту вел в бой старший лейтенант Морозов, сам метко бил из станкового пулемета. Первым в атаку бросился командир головного батальона старший лейтенант Губанов.

«Подвиг патриота Ионова…» Да, на войне случается невероятное. Красноармеец Егор Яковлевич Ионов в минуту затишья между боями встретил в лесу земляков из родной деревни Овино. И среди них свою жену… Они бежали от фашистов, и кровь леденела от рассказов о зверствах захватчиков… Со слезами поведала жена Ионова о пережитом. Из ее рассказов узнал боец и о том, что в их доме расположен какой-то крупный штаб под большой охраной. Муж и жена пришли к артиллеристам и помогли им метким ударом разбить, сжечь свой родной дом — уничтожить фашистский штаб.

А невдалеке энергично действовала, выполняя важные задания командования, «гренадерская» стрелковая бригада генерала Г. П. Тимофеева. В ее составе был в основном советский, партийный, комсомольский актив Тихвина.

«Гренадерская бригада»… Откуда появилось под Тихвином это боевое формирование, принятое в русской армии еще в XVIII веке? В старину гренадеры были грозной силой, их основное оружие — гранаты; действовали они скрытно, подвижно, наносили огромный урон врагу…

Да! Добровольцы Ленинградской области воскресили старую боевую традицию. Под Тихвином сформировалась отдельная «гренадерская бригада». Поначалу ее вооружение составляли в основном гранаты — другого оружия не было. «Дьяволы леса» — в страхе называли немцы легкие батальоны бригады. Они нападали внезапно, забрасывали врага гранатами, лес стал их стихией.

В бригаде было четыре батальона, и один из них — партизанский. После освобождения Тихвина о подвигах партизан говорил весь край. Кое-что расскажет и моя записная книжка…

Вместе с 1061-м стрелковым из Алеховщины прибыли таким же форсированным маршем по глубокому снегу и бездорожью артиллерийский полк и минометные батальоны нашей Седьмой Отдельной. Они сразу же, буквально с ходу, влились в состав артиллерии Северной оперативной группы, в боевые порядки пехотных частей…

«Майор Ян Янович Рубэн и батальонный комиссар Хлебников». Не случайно в записной книжке остались фамилии командира и комиссара артиллерийского полка. За немногие ночные часы после труднейшего перехода сумели они подготовить огневые позиции и свой НП (наблюдательный пункт). С первыми лучами холодного серого рассвета 11 ноября меткие снаряды и мины накрыли Кайваксу… На укрепления врага рвались пехота и танки… Кайвакса была взята, батареи выдвинулись для стрельбы прямой наводкой по Березовику…

«Генерал Копцов… Халхин-Гол — Прибалтика — Подмосковье — Свирь — Тихвин». Эти краткие строки записной книжки воскрешают образ славного комбрига, командира 46-й танковой бригады. Василий Иванович Копцов — поистине человек-легенда. В тридцать пять лет он стал Героем Советского Союза на Халхин-Голе. Его танки, казалось, не знали преград. Сам генерал-танкист в трудную минуту вихрем мчался на врага в своей боевой машине. В первые же дни войны бригада Копцова отличилась в оборонительных боях в Прибалтике, наносила сильные удары по фашистским танкам в Подмосковье и по приказу Верховного главнокомандующего осенью 1941 года прибыла в Седьмую Отдельную армию. На берегах Свири генерал Копцов действовал так же стремительно… Рассказывают, любил Василий Иванович начинать танковую атаку залпом приданных реактивных минометов, мчаться на врага вслед за огненным вихрем «катюш»…

Блестяще владела маневром танковая бригада Копцова. Помню, какие тяжелые бои вела Седьмая Отдельная между Ладожским и Онежским озерами в сентябре 1941 года. Многие наши части были обескровлены непрерывными боями с самой финской границы. Белофиннам и немцам удалось здесь прорвать фронт, форсировать Свирь… И вот тут и показал свое мастерство генерал Копцов. Молниеносный маневр, безудержный порыв, штурмовые атаки танков быстро остановили продвижение противника. А вслед за танками перешли в наступление стрелковые части — враги бежали за Свирь, понеся большие потери.

«Чапаев!» — любовно говорили о своем комбриге танкисты. И надо же! — не только смелость и мужество Чапаева перенял танковый генерал, даже имя и отчество его были Василий Иванович.

А немцы и финны с осени 1941 года за всю войну так и не переступили реку Свирь.

И вот бригада Копцова по приказу командарма Мерецкова примчалась под Тихвин. Начальник штаба майор Дмитрий Григорьевич Бацкиаури и начальник разведки майор Иван Петрович Карасев хорошо дополняли друг друга. Каждый бой обеспечивался глубокой разведкой, четко разработанной операцией.

С этого и начали, прибыв в район Сарожи — Кайваксы. Ночью разведчики, рейдируя на броневиках и на лыжах, доложили командованию обстановку. И на рассвете танки стремительно, как всегда, пробивали дорогу пехоте и артиллерии, рушили укрепления врага.

«Уже в первые часы 11 ноября и в последующие дни в политотдел опергруппы стекались политдонесения о героизме танкистов.

Тяжелые танки «КВ» бригада получила от ленинградцев. Могучие боевые машины — они пробивали, утюжили самые мощные узлы вражеской обороны, сметали с пути средние танки противника. Экипаж такого танка возглавлял в бою коммунист Волков. По-чапаевски рванулись вперед, открывая путь нашим пулеметчикам. Почти вплотную столкнулись с фашистской артиллерийской батареей, подавили орудия врага, но… увязли в незамерзающем болоте. «КВ» окружали фашисты, вели огонь из всех видов оружия. Ночью советский танк загорелся, но экипаж продолжал метко стрелять. Командир танка приказал товарищам покинуть горящую машину. Коммунист Волков погиб, не выпуская из рук гашетку пулемета…

Командир другого танка Погребов не прекращал боя и после того, как почти тридцать снарядов попали в его боевую машину. Казалось, машина неуязвима.

Непобедимым был и танк лейтенанта Ежакова.

Коммунист, выученик комбрига Копцова еще с времен Хасана и Халхин-Гола, он был грозой фашистов. Враги решили любой ценой вывести из строя танк героя, захватить экипаж в плен. Им удалось подбить ствол танковой пушки. Казалось, танк вышел из боя. Но не таков Ежаков! Раненая боевая машина продолжала идти вперед, прокладывая гусеницами и огнем пулеметов путь пехоте… Ежаков после тихвинских боев награжден орденом Ленина.

«Танки Рублева побеждают в ночном бою», — звучит строка моих давних записей.

Да! Кавалером ордена Ленина стал и младший лейтенант Николай Тихонович Рублев. Его танки получили боевое задание — внезапно, из засады, рвануться навстречу моторизованной колонне противника и уничтожить ее. По данным разведки, фашистские машины, броневики, танки идут с зажженными фарами, боясь потерять дорогу в снежном буране. Танки Рублева также зажгли фары и когда на больших скоростях поравнялись с колонной, немцы стали сторониться, считая, что идут машины генерала Шмидта. Рублевцы ударили из пушек и пулеметов… Ночной бой был ожесточенным, но коротким и закончился полной победой советских танкистов.

Так в боях разных родов войск раскручивалась та самая пружина наступательной операции, которую с непревзойденной смелостью и мастерством закрутили здесь, в северных лесах, в непосредственной близости от Тихвина командарм Мерецков и его штабы. Тугая пружина самой стойкой в мире стали, самой прочной закалки — революцией, войной, гневом, ненавистью и любовью!..

Читатель поймет, конечно, что на этих страницах даны штрихи лишь одного из витков этой пружины. Ведь кроме нашей Северной опергруппы бои за освобождение Тихвина вели войска Восточной, Южной оперативных групп, 65-я стрелковая дивизия полковника Кошевого (о ней мы еще расскажем). Войска захватчиков в Тихвине были обложены, как волчье логово. Но Гитлер и его клика требовали от своих войск любой ценой удержать Тихвин, с которым связывали далеко идущие планы… С каждым днем ожесточенность боев нарастала. И, несмотря на превосходство сил противника, так неудержим был наступательный порыв советских войск, так мудро спланированы вся операция и удар каждой опергруппы, что инициатива все время находилась в наших руках. Уже 25 ноября по всему фронту прозвучал приказ-обращение командарма Мерецкова:

«Первый этап борьбы за Тихвин закончен успешно, значительные силы противника окружены в районе Тихвина, но еще продолжают упорно оборонять подступы к городу и самый город…

Приказываю:

Штурмовать город Тихвин и уничтожить засевшего в нем противника».

Золотом на мраморе

Так же, как золотом на мраморе, высечены тысячи имен героев старой русской армии на стенах огромного Георгиевского зала Московского Кремля, так, наверное, надо бы увековечить и всех героев 1941 года! И потому, что они были первыми, и затем, чтобы знали современники и потомки, что и в самые печальные, самые трудные месяцы Отечественной войны, когда сильнейший враг, казалось, безудержно рвался к Москве и Ленинграду, части Красной Армии не только отходили, но и смело наступали, умело били, уничтожали гитлеровские дивизии и корпуса, втаптывая в пыль и снег чванливый миф о «блицкриге»…

Почти две недели днями и ночами не прекращались штурмовые сражения за Тихвин. И каждый день мы узнавали все новые и новые имена героев… И больно и тяжело было знать, что слава многих наших друзей добыта ценою жизни…

Вы прочтете на этих страницах о героях Советского Союза политруке танковой роты М. К. Кузьмине и комиссаре славного саперного батальона А. Г. Ястребове, отдавших свои молодые жизни в этих боях. Их имена незабвенны. В Тихвине есть улица Кузьмина, а на здании политехникума на тенистой улице села Березовик, где погиб Ястребов, установлена мемориальная доска в честь подвига героя.

Несколько раз упоминается в моих фронтовых записях Михаил Пятикоп — тридцатидвухлетний старший лейтенант из 46-й танковой бригады. Во главе одиннадцати танков он нанес ошеломляющий удар по немцам в первом тихвинском наступлении — на Кайваксу, 11 ноября. Бой продолжался и утром следующего дня, и здесь танк командира был подожжен. Пятикоп повел своих танкистов в рукопашную схватку и пал, изрешеченный фашистскими пулями. Но немцы были выбиты из Кайваксы, танкисты Пятикопа мчались на Тихвин… Через пять дней после его гибели Указом Президиума Верховного Совета от 17 ноября 1941 года Михаилу Евгеньевичу было присвоено звание Героя Советского Союза, он похоронен там, где началась Тихвинская операция — на высоком холме в деревне Сарожа, под светлыми березами. Имя Пятикопа присвоено школе в селе Кайвакса.

Более тридцати лет хранится у меня газетная страница с рассказом очевидца о славной жизни и героической смерти танкиста Василия Михайловича Зайцева.

«Танк стоит на дороге. В его гордой груди зияет пробоина, задымлены и почернели бока. В этой машине погиб молодой танкист Василий Зайцев. Он говорил:

— Мы и летчики. Разве хоть один из нас бросит машину, хоть один сдастся в плен? Лучше, честнее — умереть. Пусть уж у дочки память об отце будет.

Этот разговор происходил в лесу, когда Зайцев вернулся из удачного похода. Только что была отвоевана у немцев деревня Новый Погорелец. Зайцев был очень оживлен. И в памяти осталась его высокая фигура в синем комбинезоне, веселые голубые глаза и мальчишеская привычка обстругивать перочинным ножом палки. Он сидел на поваленном дереве и, счищая кору с березовой ветки, рассказывал:

— Когда мы ворвались в деревню, я сразу ударил по желтому дому. Он загорелся, огнем охватило дверь. Фашисты, как клопы, посыпались из окон. Я стал стрелять по ним из пулеметов. В огороде у них были блиндажи; я этого не знал. Они побежали к огородам и сразу показали мне свои укрытия. Дал я им жару — блиндажи взлетели на воздух.

Потом подсчитали итог дня: около 300 убитых фашистов, пулеметов 20 штук, 2 пушки…

Он жил как герой и умер геройской смертью. Мог ли он спастись? Ценой спасения был бы плен, то есть бесчестье. Нет, жизнь Василия Зайцева стоила не так дешево. Танк, уже объятый пламенем, продолжал бить по врагу.

Едкий дым застилал глаза и душил. Радист передал по радио:

— Горим, но продвигаемся вперед.

Враги ждали, когда выйдут наши из горящего танка. Но люк был закрыт наглухо. Только торопливо строчил пулемет. Скорее, пока еще бьется сердце, пока еще не померк свет в глазах, пока есть время!..

Он зажег фары, но уже не видел дороги. Давя фашистов, их орудия, автомашины, танк мчался на предельной скорости. Потом, подбитый, стал. Но еще строчил пулемет, и враги не могли подойти к машине. Потом пулемет замолк…

Зайцев любил Родину сильнее жизни, и Родине он отдал свою жизнь.

А в родном Петрозаводске, на Онежском озере, Василия Зайцева помнят как человека самой мирной профессии — он работал здесь агрономом в пригородных совхозах. Живет он в памяти друзей веселым, бодрым запевалой и в работе и на досуге. Вспоминают, о тракторах говорил: «красивые»…

Дома у Зайцевых хранят последнее письмо Василия из-под Тихвина: «Все время в боях. Мои красавцы танки делают чудеса… Обо мне не беспокойтесь…»

Василию Зайцеву посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Звание Героя СССР посмертно присвоено и его стрелку-радисту Андрею Ивановичу Ращупкину. Они похоронены в Тихвине, на площади Свободы, имя Зайцева присвоено одной из улиц города.

К сожалению, я не могу здесь так же подробно рассказать и о всех других героях первых наступательных боев, отмеченных орденами и медалями в декабре 1941 года. Широко известно, например, имя артиллериста, заряжающего 127-го артполка Ильдара Манановича Мананова. Словно сказочный чудо-богатырь, он, оставшись у орудия один, продолжал сокрушать врага — сам подносил снаряды из леса, сам заряжал, сам вел огонь… Мананову 17 декабря 1941 года присвоено звание Героя Советского Союза, он прошел войну до победного конца, и к «тихвинской» Золотой Звезде прибавилось немало других наград. Ильдар Мананов сейчас почетный гражданин города Тихвина. Рядом с Манановым в моей записной книжке значится имя командира его батареи — лейтенанта Георгия Рясина, награжденного в те же дни орденом боевого Красного Знамени. Бесстрашный до самозабвения, Рясин под огнем врага стремительно передвигал свои пушки на новые позиции, все вперед и вперед. Он сам ходил в разведку, выявлял скрытые артиллерийские, минометные батареи немцев и метко уничтожал их, открывая путь наступающей пехоте…

Группа разведчиков в поисках «языка» подобралась к самому вражескому блиндажу. Залегли почти у входа. Когда рядом появился унтер-офицер, разведчики мгновенно скрутили его, но он успел позвать на помощь. Не теряя ни секунды, политрук Вольский и рядовой Крылов ворвались в блиндаж, открыли стрельбу и, воспользовавшись паникой, вытащили из гнезда станковый пулемет, коробку с лентами, дали несколько очередей, побежали к лесу и исчезли как призраки. Немецкий пулемет был доставлен ими в свою часть и тут же введен в бой… Бесстрашные разведчики Федор Алексеевич Вольский и Александр Сергеевич Крылов в числе первых награждены орденом Красной Звезды.

А лейтенант Лукашевич!.. К сожалению, не запомнились его имя и отчество, но о мужестве этого командира писала и «Правда». Во главе группы автоматчиков Лукашевич вел ближний бой с гитлеровцами, оказался окруженным, а тут заело что-то в автомате. Лейтенант — богатырского сложения и силы — стал орудовать прикладом, пробился к своим, и схватка завершилась полной победой наших автоматчиков.

Нечасто встречается фамилия — Перетятько. И я сразу же вспомнил нашу встречу в самый канун штурма Тихвина. Предстояло форсировать Тихвинку у сильно укрепленного узла сопротивления Лазаревичи. Снаряды и мины врага несли смерть, мешали продвижению вперед. И тут на самый берег реки, в самые передовые позиции пехоты, группа артиллеристов подкатила свои орудия, и лейтенант в белом полушубке встал над обрывом, под поистине ураганным огнем гитлеровцев спокойно поводил биноклем, и казалось, даже весело, стал подавать одну за другой команды своим орудиям. И одна за другой были подавлены почти все огневые точки немцев. Раздалось громовое «ура» нашей пехоты…

Позже мы с батальонным комиссаром Николаем Томзовым разыскали комбата, пожали ему руки, познакомились. «Лейтенант артиллерии Перетятько, — представился он. — Сергей Саввич»… Он был среди первых награжденных орденом боевого Красного Знамени.

«Коммунисты, на лед!..»

Последний этап боев за Тихвин, освобождение города связаны со штурмом поселка Лазаревичи, превращенного немцами в укрепленный пункт. Чтобы выбить противника из Лазаревичей, нужно было форсировать Тихвинку. Форсирование реки под огнем артиллерии, минометов, пулеметов и авиации врага всегда трудное и героическое дело. Тут же немцы бесновались невероятно, стремясь любой ценой удержаться в Лазаревичах, чтобы дать возможность вывести свои войска из окружения.

Тихвинская операция была одной из первых в Отечественной войне наступательных операций, не было у нас еще и опыта форсирования рек. Но части учились в бою. Артиллерия била метко, и под ее прикрытием на лед осторожно двинулись наши пушки. Танки тоже, не желая терять времени, не дождавшись понтонов, спустились на лед. Но лед был некрепким, и несколько танков стали тонуть… Тогда-то и возник над Тихвинкой клич:

— Коммунисты, на лед!

Роты и батальоны стремительно двинулись на реку. Коммунисты шли впереди, показывая пример беззаветной отваги, презрения к смерти. Танкисты и саперы под градом пуль и осколков вытаскивали танки, автоматчики вели беспрерывный огонь и продвигались вперед… А невдалеке, за излучиной, уже действовала переправа. Лед был еще тонок, понтоны навести не удавалось, и саперы нашли выход: под обстрелом врага они быстро подвезли к реке бревна и под покровом ночи вморозили их в лед. С рассветом зенитчики создали над хитрой переправой завесы белых разрывов, не допуская вражеские самолеты. И вот танки и пушки помчались по бревенчатому обледенелому и дребезжащему настилу через Тихвинку, пехота стремительно неслась по льду. Подошла наша авиация, и в воздухе завязались воздушные бои. Приближался штурм Тихвина.

Костя Пчелка и Саша Котов — кавалеры ордена Красного Знамени

Вскоре после освобождения Тихвина военные журналисты получили задание особо рассказать о тех, кто награжден в боях орденом боевого Красного Знамени. Среди награжденных значились красноармейцы Александр Иосифович Котов и Константин Иванович Пчелка.

В политотделе дивизии удивились:

— Нет у нас таких.

— Как нет? В газетах напечатано.

Показали политотдельцам газету, хотели пристыдить: героев своих, мол, не знаете.

А в ответ раздался в землянке веселый смех.

— Так это же Саша и Костя! Так и спросили бы, вся дивизия знает этих мальчишек. А вы их по отчеству величаете…

Оказалось, в Ленинградской дивизии живут и отчаянно воюют «сыновья полка» — 14-летний Костя Пчелка и 15-летний Саша Котов. Как и в катаевской повести, они стали разведчиками, не раз выполняли важные задания командования в тылу врага и уже в декабре 1941 года были награждены боевыми орденами.

Саша Котов был ординарцем командира роты разведчиков молодого лейтенанта Николая Андреевича Мойсеенко. Костя был всегда рядом со своим другом.

8 декабря рота получила ответственное задание: по тайным тропкам на болоте обойти укрепления врага на окраине Тихвина и без шума внезапно проникнуть во двор Тихвинского монастыря, превращенного в укрепленный пункт, и там уж загреметь вовсю! Это поможет наступающим на город нашим частям.

Небольшая, но важная операция разведчиков удалась. В монастыре поднялась паника. Многие фашисты бросали оружие, десятки пленных захватила удалая рота. Паника перебросилась и в центр города. А наши войска уже шли на штурм…

В этот час ординарец Саша Котов мчался на коне в штаб полка с донесением. А навстречу — фашистский офицер с автоматом.

— Конь давай! Шнель!..

Верная смерть ожидала юного разведчика, свой автомат развернуть ему не успеть. Саша резко рванул коня в сторону, пули пролетели мимо. В тот же миг он выхватил сигнальную ракетницу, и огонь ослепил фашиста.

Донесение в штаб полка ординарец доставил в срок. Штурм Тихвина продолжался.

Комиссар Ленинградской дивизии