Сколько граней у самоцвета
Сколько граней у самоцвета
В книге «День уральской поэзии», изданной несколько лет назад, напечатаны стихи рабочего Степана Яковлевича Черных из Нижнего Тагила. Стихи о войне, о мире, о старых ранах, которые дают себя знать в непогоду, о детях, которых надо уберечь от войн и от ран… Стихи ясные, умные, идущие от сердца человека, много пережившего лично, имеющего что сказать людям…
С автором этих стихов мы знакомы не первый год. Черных уже не молод. Он невысок ростом, черняв, оправдывает свою фамилию, идущую от дедов. За плечами Степана Яковлевича, как принято говорить, — обычная жизнь рабочего человека, но обычность эта, как она ни многотрудна, такова, что ей уже сейчас хорошей завистью завидует молодежь… Да и что такое «обычное» и «необычное»? Если считать обычным для тагильского паренька, в двадцать лет надевшего по зову Родины солдатскую шинель, перенестись с Урала на Север, а оттуда с боями пройти до Кенигсберга?.. Если счесть обычными долгие месяцы и годы орудийного грома, воздушных налетов, поражений и наступлений, страстных сражений за освобождение родной земли и, наконец, долгожданный выстраданный стремительный бросок в далекое логово врага? Если счесть обычными многие военные награды на груди юноши, повседневное мужество и скромную отвагу боевого связиста на самой передовой линии огня и тяжелейшее ранение почти на берегу холодного Балтийского моря ранней весной сорок пятого — за два месяца до победы, — ежели счесть все это обычным — восславим ее, эту героическую обычность нашего поколения!
Черных уже много лет, после войны и госпиталя, работает на огнеупорном заводе. Почему он избрал для себя этот небольшой завод? Ведь есть в Тагиле первоклассные гиганты металлургии и машиностроения… Можно было ожидать ответа, что работают люди везде, что не всем же работать на гигантах. Но Степан Яковлевич ничего такого не ответил, а тепло и просто сказал: «На огнеупорном работала моя мать. Весовщицей…»
Мы бродим по Тагилу белой июньской ночью, такой же светлой и красивой, как и на берегах Невы, но частые взлеты огневого зарева близких домен заливают блеклое небо таким ярким пламенем, что ночь кажется здесь вообще неправдоподобной.
Улица новых домов ведет к пологой зеленой Лисьей горе. В прозрачном тумане встает вдруг перед нами огромный старинный домина со строгими классическими колоннами, как бы перенесенный сюда с одной из площадей Ленинграда… В давние годы здесь было управление демидовскими заводами — то самое «горное гнездо», что запечатлено в романе Мамина-Сибиряка. Ныне в старом здании Нижнетагильский городской Совет депутатов трудящихся… Но особенно прекрасны в дымке белой ночи кварталы новых свежекрашенных светлых домов с балконами в цветах, в густой зелени скверов, с мерцающим блеском заводского пруда меж ними… Степан Яковлевич рассказывает, что еще на его памяти дом демидовских времен с колоннами казался зыбким островом среди необъятного разлива убогих деревянных домишек старого Салдинского тракта, болотной Кочковатки, каменистой Тальянки… Здесь ютился рабочий люд Тагила — творцы первоклассного металла. А время от времени рождались тут, на удивление всей России, то солнечные картины крепостных художников Худояровых, то несравненное мастерство умельцев Черепановых — создателей первого в мире паровоза, и иные неисчислимые свидетельства неугасимой силы народной, его неиссякаемого творческого духа, неодолимого и под игом подневолья…
Близ Лисьей горы раскинулся и старый «демидовский» завод, обновленный и помолодевший, как и весь Тагил, а вдали, в никогда не гаснущем ореоле огней, дымятся гигантские силуэты домен, мартенов и конверторов флагмана уральской металлургии… Там, под его сенью, приютились и небольшие строения огнеупорного завода, где работает Черных. Там создается поистине прошедшее огонь и воду внутреннее одеяние печей, раскаленных почти до температуры солнца…
Черных — дежурный слесарь по контрольно-измерительным приборам, и, хотя сблизила нас с ним литература, но, встречаясь, мы чаще говорим о технике, чем о стихах. Так уж само собой получается в этой рабочей цитадели технического прогресса, где строительных кранов порой не меньше, чем деревьев, где на домнах, мартенах, конверторах властно вошли в жизнь многие чудеса автоматики, телеуправления… Сотни автоматов регулируют и создание огнеупоров, которые готовит завод. Самопишущие цветные стрелы полны смысла, разноцветные огоньки многочисленных пультов сигнализируют о том, как идет газификация кокса, обжиг, газогенерация. Неисчислимо сложное хозяйство Степана Яковлевича — его задача, чтобы все приборы, вся автоматика работали безотказно… И может быть, в четком ритме механизмов есть для него что-то близкое звонкому ритму стихов… Во всяком случае то, что Черных пишет стихи, известно давно, и в этом действительно нет ничего необычайного — в городе много книголюбов, большая литературная группа при газете «Тагильский рабочий», стихи, рассказы, очерки пишут и печатают сталевары и доменщики, учителя и крановщики, студенты. Среди них есть и авторы книг, и ими коллективно написаны одобренные М. А. Шолоховым «Новые были горы Высокой», создана большая книга о Тагиле… И все же недавно Степан Яковлевич Черных удивил меня.
Для каких-то своих дел листал я четырехтомный «Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей», составленный И. Ф. Масановым, изданный Всесоюзной книжной палатой. Известно, что книга эта — специальная, плод кропотливейших, сложнейших исканий и открытий лучших наших библиофилов и литературоведов. Листаешь страницы словаря и с уважением думаешь о том, как много нужно труда, знаний, бескорыстной любви к литературе, чтобы по нарочито запутанным инициалам или специально придуманной мифической фамилии под журнальной статьей, очерком, рассказом распознать истинного автора, пожелавшего остаться неизвестным, нередко раскрыть новые, неведомые штрихи и страницы творчества великих писателей, критиков, художников!..
Отложены тома словаря, почти бездумно пробегаю глазами не раз читанное введение и вдруг удивленно останавливаюсь на такой знакомой фамилии. Разумеется, я видел ее на этих страницах десятки раз раньше, но может быть, только что приобщившись к скрупулезным поискам библиографов, я впервые обратил внимание и на совпадение инициалов: С. Я. Черных… Но при чем здесь, в сугубо специальном труде, тагильский слесарь?.. Однако читаю и перечитываю строки введения к академическому изданию:
«Большое количество дополнений к «Словарю» сообщил С. Я. Черных, которому Всесоюзная книжная палата приносит благодарность».
«С. Я.» …Степан Яковлевич?.. Хочется тут же позвонить в Тагил. Но кому? У Черных телефона на квартире нет, а спросить у других, имеет ли отношение рабочий огнеупорного завода к «Словарю псевдонимов» — вопрос прозвучит более чем странно… Но что-то настойчиво зовет меня в Тагил.
И вот дня через три мы встретились со Степаном Яковлевичем. Теперь-то уж разговор был только о литературе! Мы сидели в небольшой квартире по улице Попова (названной в честь знаменитого уральца — изобретателя радио). В доме тихо — жена на работе, дочери и сын — в пионерском лагере у лесного озера. Нас окружают книги, кипы журналов и ящики с тысячами карточек — на них нанесены результаты многолетних изысканий Степана Яковлевича, которым отданы почти все часы его свободного времени.
— Литература, книги — мое давнее увлечение, — тихим голосом рассказывает Черных, — но, может быть, это покажется странным, больше всего уже много лет увлекаюсь я библиографией. Ведь прочесть одну хорошую книгу — большая радость, но узнать, что есть еще сотни, тысячи неизвестных тебе, не прочитанных тобою книг — все равно что выплыть из залива в открытое море… Кажется, что может быть радостнее, чем слагать стихи, слушать голос своего сердца, открывать новые рифмы, — продолжает Степан Яковлевич после длительного молчания. — Но для меня вот ничто не сравнится с тем волнением, с которым открываю новую книгу библиографии…
А если достану что-нибудь редкое — чувствую себя совсем счастливым…
Степан Яковлевич привычным движением руки передвинул к себе из кипы книг на столе два больших тома — новый библиографический указатель «История СССР» и старый фолиант «История Древнего Рима и Древней Греции». Библиография…
— Что это мне дает? — задумчиво говорит Черных, листая любимые книги. — Я сам не знаю, вернее, не смогу определить точно… Да и нужно ли это определять?.. Вот раскрываю книги и как бы уплываю в простор книжный… Вчитываюсь, сравниваю, ищу, обнаруживаю псевдонимы… Встречаю знакомых — прохожу мимо спокойно, незнакомцев вылавливаю — тащу на берег… на стол… Тут и ждут тебя радости и огорчения, волнения и тревоги. Порой часами, ночами вглядываюсь в одну строку: «С. А.»? Кто этот незнакомец? Почему решил скрыть свое лицо под маской псевдонима?.. Кто он?.. И начинаются поиски, рождаются домыслы — одни опровергают другие… Давно уже узнал я, что поиски, подобные моим, интересуют не одного меня, начал изучать справочник, специальные издания, завел переписку с библиографами многих библиотек, выписал словарь псевдонимов Масанова. И он стал как бы компасом — теперь на свои карточки заношу лишь тех, кто не значится у Масанова. Только тех… И как же был потрясен я однажды, когда обнаружил, что на моих карточках есть имена, которых нет в «Словаре псевдонимов»… Долго не верил себе… Без конца, снова и снова проверял и выверял. И убедился, что не единицы, а многие десятки псевдонимов раскрыты мною… Т о л ь к о м н о ю!..
Степан Яковлевич встает, нервно ходит по комнате, беспричинно передвигает на столе книги, склоняется над картотекой и, то и дело прерывая себя, не в силах сдержать волнение, рассказывает о том, как решился послать все свои записи о раскрытых псевдонимах, которых нет в словаре Масанова, в Москву… Нет, тагильский слесарь Черных не пополнил собой ряды многократно описанных в старых романах неудачников-дилетантов (это, кстати, тоже замечательная обычность нашего времени!)… Рукопись переслали прямо Масанову — главному редактору Всесоюзной книжной палаты, Сергею Ивановичу — сыну основателя «Словаря псевдонимов», продолжателю дела отца.
До получения ответа пришлось, правда, как говорит Степан Яковлевич, пережить несколько «черных недель» — все думалось, что вернется из Москвы пакет с короткой запиской какого-нибудь секретаря о том, что, мол, возвращаем за ненадобностью ввиду напрасного и беспочвенного стремления открыть давно открытые «америки».
Но этого не случилось. В один из дней на обычный тревожный вопрос — нет ли письма из Москвы, ему подали долгожданный конверт. И сразу же радостно екнуло сердце: письмо было тоненьким, значит, пакет не вернули… Отвечал Черныху сам Масанов…
Степан Яковлевич быстрым движением выдвинул ящик стола и сразу же, не ища, подал это памятное письмо. Его лицо стало бледным, губы сжались — пойму ли я, что значили для него эти немногие, но полные уважения и признания строки ученого из Москвы? Черных бесшумно ходил по комнате, пока я читал:
«Глубокоуважаемый Степан Яковлевич! Издательство Всесоюзной книжной палаты передало мне Ваше письмо с изрядным «додатком» к «Словарю псевдонимов» моего покойного отца.
Считаю своим долгом, прежде всего, искренне поблагодарить Вас за внимание к этой работе. Я еще не знаю — сумею ли использовать присланный Вами материал для дополнений в 4-м томе. Если такая возможность будет, то я специально оговорю Ваше участие. Псевдонимов — море, и их все не учесть.
Мне было очень приятно, что и в таком далеком от Москвы городе, как Нижний Тагил, есть люди, которые знают и, что самое главное, любят литературу и, по мере своих сил, стараются что-то собрать от их «крох».
Буду рад Вашим письмам.
С дружеским приветом
С. Масанов.
Москва, 7.V.1959 г.»
И вот настал праздничный и незабываемый для Степана Яковлевича день, когда прибыл в Тагил четвертый том «Словаря псевдонимов». В научный труд, созданный крупными учеными, включено свыше двухсот дополнений — маленьких открытий тагильского слесаря. И во Введении речь идет именно о нем, и благодарность ученых адресована ему — Степану Яковлевичу Черных…
И хотя книга с публикациями Степана Яковлевича интересует немногих и труды Черных в часы досуга кое-кому покажутся чудачеством — он продолжает свое дело. Он видит уже и некоторые несовершенства того словаря, который не так давно считал непререкаемым, он все увереннее плывет по книжному океану, раскрывая все новые и новые, никому доселе неведомые острова и земли…
— Пожалуй, больше всего сам удивляюсь, когда успеваю… — говорит Черных, устало улыбаясь, — Завод, новая техника, автоматика захватывают, дети-школьники требуют внимания, стихи нет-нет, а постучатся в сердце… И картотека моя зовет… А вот как я работаю, как это все происходит, пожалуй, рассказать так сразу не смогу, да и на смену пора уже… — закончил разговор Степан Яковлевич. — Проводите меня на завод, в пути поговорим, а о том, что вас интересует, лучше напишу как-нибудь, соберусь с мыслями…
И опять шли мы по этому рабочему городу, неповторимому в своей красоте, как бы сочетающей мудрость извечных трудовых традиций и бодрость юности, уверенно устремленной в Завтра… Все более близкий грохот завода-гиганта отвлек наше внимание от белой картотеки, оставленной в небольшой комнате на улице Попова. До самых заводских ворот мы, как всегда, спорили о новой технике и новых стихах, говорили о детях Степана Яковлевича, о далеком и близком будущем…
Наверное, спустя месяц Черных прислал мне свои стихи для новой книги уральской поэзии и большое письмо, обещанное в последнюю встречу.
«…Сообщаю, как обещал, некоторые сведения о моих занятиях «псевдонимикой», как я сам называю эту работу. Занимаясь этим в свободное от основной моей работы время, я продолжаю известный труд библиографа Ивана Филипповича Масанова (1874—1945) («Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей» в 4 томах, издание осуществлено Всесоюзной книжной палатой в 1957—1960 гг.). Собираю я то, что важнее. Это единственное обширное издание такого рода за все время развития русской и советской библиографии. Ценность его значительна. Исследователи литературы, культуры, искусства к нему обращаются очень часто. Все псевдонимы в историко-литературных трудах последних лет даются в расшифровках по «Словарю псевдонимов». Но словарь этот еще не полон. Вот восполнением этим я и занимаюсь, если дело касается псевдонимов дореволюционных авторов.
Но псевдонимы возникают чуть ли не каждый день. Сбор новых псевдонимов, криптонимов, оценонимов и т. д. уже является работой совсем новой. При собирании этого материала я пользуюсь теми же методами, какими пользовался покойный Масанов. Стремлюсь как можно более въедливо, тщательно изучать как ретроспективную библиографию, так и текущую (газетную и журнальную летопись), просматриваю массу журналов, в которых криптонимы имеют место, и ряд других изданий историко-литературного характера. Кроме того, вступаю в переписку с литераторами, о которых знаю, что они могут сообщить мне что-то интересное.
В картотеке моей теперь около пяти тысяч карточек с записями расшифрованных псевдонимов. Их число растет из месяца в месяц. А что потом буду с ними делать — пока не решено.
Что имеется в моей картотеке? Псевдонимы из различных источников — к ним относятся, как правило, псевдонимы дореволюционных писателей. Но в словаре Масанова этих псевдонимов нет. Таким образом, у меня оказались зарегистрированными и помещенными в картотеку псевдонимы даже таких писателей, как Лермонтов, Некрасов, Бестужев-Марлинский, Одоевский, Огарев, Стасов, Станюкович и многие другие. Есть даже одна псевдонимная подпись (в «Нижегородском листке») Максима Горького. Есть один псевдоним Чехова, один — Герцена. Очень много своих собственных расшифровок криптонимов, а также некоторых псевдонимов, в частности, псевдоним «Мст. Тьму-Тараканьский», которым в альманахе «Возрождение» (М., 1922) подписан шарж «Нашествие юмористов». Автором, как мною установлено, является художник М. В. Добужинский. Убежден также, что автором рассказов за подписью «Мастеровой» был А. П. Чапыгин. В «Сибирской советской энциклопедии» имеется статья «Женьшень», подписанная криптонимом «В. Ш. и В. А.».
На основании тщательных сопоставлений я прихожу к выводу, что вторым автором является Вл. Клавдиевич Арсеньев, а первым — краевед Вл. Болеславович Шостакович. «Сибирскую энциклопедию» я просматривал очень подробно. Арсеньев и Шостакович в ней сотрудничали.
Можно привести и другие примеры, но достаточно этих.
Имеются в моей картотеке расшифровки псевдонимов ученых (историков Блаватского, Бахрушина, Шумкова, Лурье, Бекштрема и др.), композиторов (Ипполитова-Иванова, Мясковского, Книппера, Солодухо и др.), искусствоведов, литературоведов, писателей Зощенко, Зозули, Заславского, Неверова, Александровского и многих других), революционных и общественных деятелей, философов, экономистов, юристов, языковедов, критиков, педагогов.
Стоит ли продолжать это собирательство? Думаю, что стоит… Коллекция псевдонимов моя когда-то кому-то послужит на пользу. Только ради этого — кому-то в будущем оказать помощь — я и занимаюсь своей псевдонимикой».
Деловое и суховатое, это письмо взволновало меня. С радостью думалось о том, как чудесно разносторонен рабочий человек наших дней! Кажется, знаком с ним много лет, все в нем ясно — и вдруг… Невольно вспоминаются слова уральских горщиков: попробуй сочти-ка, сколько граней у самоцветов! Чем больше глядишь — больше граней сверкает, но вот все уже высмотрел, а глянул пристально — еще новая грань, других краше!
1963—1965 гг.