Квадратура круга

Квадратура круга

В старину город назывался Сингидунум — город света. И сейчас, когда стоишь на площадке высокой стены старинной крепости Калемегдан, боевого ядра древнего Белграда, кажется: этот солнечный город весь пронизан трепещущим светом. Не зря югославы зовут свою столицу Београд — белый город.

Широко распласталась у стен крепости живая сверкающая ртуть Дуная. Своеобразна необъятная панорама соединения его с водами сестры своей — Савы. Две могучие реки сливаются здесь, у ворот Белграда, воедино, но все же Дунай остается Дунаем. С высоты Калемегдана ясно видно: как будто сомкнулись уже обе реки в общий поток, но Дунай величаво продолжает свой путь сам по себе, несравненно более светлый, чем темные воды Савы. Словно параллельные потоки расплавленной стали и чугуна, текут они вдаль, и лишь где-то на горизонте, в ослепительном сиянии солнца и голубого неба, стираются наконец грани двух рек.

Мы стояли у «Вестника Свободы» — пожалуй, нашего самого первого знакомого на югославской земле: юноша, опираясь на меч, подняв в руке сокола (чудесное творение скульптора Ивана Миштровича), приветствовал нас с вершины своей высоченной ребристой колонны задолго до того, как мы увидели с борта теплохода столицу Югославии. Казалось, сокол взлетит сейчас с руки «Вестника Свободы», взовьется над светлой радугой легкого моста через Саву — туда, где вдоль бульвара Ленина поднимаются многоэтажные здания Нового Белграда, раскинувшегося на огромной территории осушенных болот…

Отсюда, с крепостной стены, далеко виден город, и Дунай, и Сава. Здесь всегда много белградцев и гостей. Наш гид, молодой и энергичный Бранко, познакомил нас тут со своими друзьями-студентами. Так же, как и в Москве, в Свердловске или Саратове, они шумно и весело проводили выходной день. Одни сгрудились над свежими «Новостями», другие горячо о чем-то спорили, и сквозь смех и гомон то и дело взлетало звонкое, как колокольчик:

— Да ли? (Неужели?)

Мы невольно обратили внимание на двух молодых людей, склонившихся над книгой. Они стояли в тени дуба, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь просветы резных листьев, причудливо разрисовали золотым шитьем светлое платье девушки, оттеняли острые скулы на суровом лице мужчины. Пожалуй, прежде всего бросилось в глаза именно то, что они не так молоды, значительно старше своих товарищей. Вглядевшись, мы поняли, что причиной тому седина в их волосах. Голова мужчины, черноглазого и чернобрового, была почти совсем белая; в темных волосах девушки виднелись густые белые пряди.

Мы хотели спросить о них Бранко, но мужчина поднял руку и, призвав к вниманию, воскликнул:

— Златица нашла! Златица! Слушайте!

Девушка вышла из-под дуба, держа раскрытую книгу в одной руке. Ее окружили студенты. Видимо, продолжался какой-то давний спор или разговор. Голос девушки был грудной, теплый и в то же время слегка гортанный.

— Это слова из книги Владимира Назора, — сказала она. — Я была права. Хотя это проза, но мы в горах по-своему переложили их в песню: «Приветствую тебя, заря утренняя, сестра наша ранняя. Привет тебе и поклон! Ты рассветаешь для всех, но никого так не радуешь, как меня».

Мы смотрели на девушку, на ее скорбное лицо с глубоко запавшими глазами и вдруг с какой-то болью увидели и то, что до сих пор не бросалось в глаза: у девушки была одна рука, второй длинный рукав ее платья был пуст и, как поникший парус, слегка качался от ветра…

В крепостной парк мы спустились вместе со студентами. Долго стояли у фонтана, где окутанный сверкающими струями бронзовый рыбак — олицетворение силы народной — душит змею, бродили по ветхому от древности подъемному мосту и любовались строительством моста через Саву (как не преминули подчеркнуть студенты, — из предварительно напряженного бетона).

Мы отдыхали у старинной часовой башни Сахат Кули, и Бранко поведал здесь короткую, но трагическую историю Златицы и ее друга Станко.

…То было в последние месяцы войны. Советские войска вместе с отрядами югославской Народной армии громили фашистских оккупантов, пядь за пядью освобождая Сербию и Хорватию, Черногорию и Словению, Македонию и Герцеговину. Клич «Смерть фашизму — свободу народу!» гремел в горах и долинах, на берегах Савы и Адриатики. Но, подобно злобному раненому зверю, еще неистово бесновались фашисты на югославской земле.

Небольшой партизанский отряд после долгих лет тревожной боевой жизни спускался с гор, к Дунаю. С отрядом шли женщины, дети, старики, бежавшие из окрестных сел к партизанам. Разведчики приносили радостные вести: идет по Дунаю советская военная флотилия, мчатся к переправам советские танки, летят самолеты. Свобода близка! Светлеет на душе партизан, легче шагать усталым людям.

Но за перевалом ждало их последнее — самое страшное испытание. На горной дороге появились немецкие мотоциклисты-пулеметчики, за ними двигалась большая колонна войск. Партизан заметили и после короткого боя взяли в кольцо. Обагрились кровью родные горы. Те, кто остался в живых, залегли за камни. Детей унесли подальше, в горы, а женщины и старики чем могли помогали партизанам — заряжали диски автоматов, перевязывали раненых, сбрасывали на горные тропинки острые камни. К вечеру немцы подтянули минометы, и смерть косила людей без разбора — гибли мужчины с оружием в руках, истекали кровью детишки, в ужасе прижимаясь к скалам, с проклятьями на устах падали матери.

Командир отряда Ранко Кавран, раненный в обе ноги, с лицом белее скалы в лунном свете, сжав губы, переползал от группы к группе и тихо спрашивал, не поднять ли белый флаг, чтобы спасли детей.

— Умрем вместе! — отвечали матери.

И бой, трудный и неравный, вошел в ночь.

И вдруг все смолкло…

Как выяснилось потом, гитлеровцы получили сообщение, что советские войска переправились через Дунай, и решили спасать свою шкуру. Теперь немцам было не до партизан.

На рассвете отряд Каврана подсчитал потери, тут же, в горах, рыли могилы. Среди многих бойцов пал с автоматом в руках отец семилетней Златицы — любимицы всех партизан. Под рухнувшей от минометного огня скалой погибла молодая мать девочки — тихая учительница Францка. Исчезла и сама Златица… Ее нашли далеко в горах в густых кустах самшита. Видно, сюда унес ее, спасая от обстрела, маленький связной отряда двенадцатилетний Станко. Плечо и рука девочки были туго перевязаны рубахой Станко, ставшей красной от крови. Мальчик лежал рядом со Златицей, крепко сжимая в руках гранату. Он сам был тяжело контужен.

Жизнь детей спасли врачи советского госпиталя, но Златица лишилась руки. Вместе со Станко были они поселены в детском доме зеленого города Нови Сад на Дунае, вместе учились в школе, работали на заводе и, связав свою жизнь навечно, вместе поступили в Белградский университет.

— Их возраст и седины здесь не удивляют, — закончил свой рассказ Бранко. — Среди югославских студентов много наверстывающих годы войны.

Недолго довелось нам пробыть в Белграде, но в один из ближайших дней со Златицей и Станко мы встретились снова.

С полудня и почти до заката жизнь в городе замирает. В часы зноя закрыты все магазины, жалюзи, как опущенные ресницы, прикрывают от солнца окна жилых домов, отелей, министерств и контор. Хорошо в эти часы в тенистых аллеях парков, бульваров, скверов.

Один из таких скверов раскинулся у отеля «Москва», у широких каменных ступеней, ведущих на соседнюю улицу. Отдыхая после поездки, мы сидели под цветущей акацией — инженер с уральского завода, врач из Еревана и я. На соседних скамейках разместились югославские солдаты в рубашках с отложным, открытым воротом и широкополых защитных шляпах-панамах, играли дети, старики читали газеты.

— А любовь и жары не боится, — философски заметил наш врач Баграмян, всегда склонный к ироническим обобщениям. Он кивнул головой направо. На скамейке у куста сирени мужчина держал на коленях большую тетрадь, женщина склонилась ему на плечо.

— Любовь вдохновляет… Молодой композитор принес девушке ноты своей песни, — сказал, улыбаясь, инженер.

— Пишемо: икс квадрат… — донесся вдруг до нас гортанный женский голос. — Пишемо!

До сих пор я бездумно слушал болтовню друзей. Но этот голос был знаком. Ну, конечно же! Это — Златица и Станко. Через минуту мы приветствовали друг друга, как старые знакомые, сдвинули скамейки, и беседа стала общей.

Студенты-дипломники решали задачу определения квадратуры круга. На просторных листах самодельной тетради большого формата (мелькнула мысль: наверное, это забота Станко о своей подруге — ей так удобнее работать одной рукой) виднелись формулы и чертежи.

Златица, отложив тетрадь в сторону, улыбнулась.

— Я догадываюсь, что думают друзья. Конечно, нам нужна «квадратура круга» для университетских экзаменов. Но для нас это и много больше. Как лучше по-русски: следующее? грядущее? будущее? Мы творим проект будущего стадиона в нашем родном городе Нови Сад.

— Это будет наше найлепше, сердечное наше спасибо народу, людям, кои взрастили нас, — сказал Станко, поднимаясь и беря Златицу под руку. — Пойдемте, другови, упознамо се градом Београд.

Мы с удовольствием еще раз прошли по улицам и бульварам белого города. Станко и Златица часто путали русскую и сербскую речь, смеялись над этим, немного смущались, но все было понятно, и мы от души восклицали:

— Разумеем вас! Добро!

Беседуя, мы прошли по шумной Теразии с ее дворцами и особняками в восточном и европейском стиле, по торговым улицам, идущим к порту, спустились по крутой каменной лестнице к Саве. Долго сидели мы над сверкающей бликами рекой, смотрели на скользящие вниз и вверх пароходы и катера, тяжелые баржи и легкие парусники. На другом берегу Савы искрилась золотая россыпь пляжей.

Настал час прощания. Мы подарили югославским друзьям все открытки с видами Москвы, Еревана и Волги, которые были с нами, все значки, которые нашлись у каждого из нас.

Златица сняла с шеи серебряный старинный кулон и, поцеловав его, преподнесла нам — без слов, прижав руку к сердцу.

Я вернул дорогую вещь обратно, тепло поблагодарив.

— Мы видим — то память для вас, пусть будет она с вами. Если хотите порадовать и нас сувениром, дайте нам слова той песни, что читали вы друзьям в парке Калемегдан. Помните? Просим вас! Мы запишем ее и увезем в Россию.

Златица посмотрела на Станко долгим взглядом, как бы вспоминая многое, передала ему кулон и тихо сказала:

— Хвала, другови! Пишемо!

Медленно, нараспев, она прочла:

— Приветствую тебя, заря утренняя, сестра наша ранняя! Привет тебе и поклон! Ты рассветаешь для всех, но никого так не радуешь, как меня… Другие видят только тот свет, что льешь ты на нашу землю, полную теней и мрака, а я вижу реки света, — ты разливаешь их по путям-дорогам солнца. Льется радость твоей вечной молодости, вливается в меня. Гляжу на тебя и не могу наглядеться, заря утренняя, заря надежды!..

1963 г.