IV

IV

Примерно через неделю Званцев поссорился с командиром. Это была их первая ссора, тем острее переживал ее замполит. Причиной же ссоры оказался Вовк.

Ратанов придрался к нему по какому-то пустяковому поводу. Вовк, переминаясь с ноги на ногу и глядя в сторону, сказал:

— Вот я и просил вас перевести меня.

— Служить будете там, куда пришли, — отрезал Ратанов. — И запомните: здесь не детский садик, никто с вами нянчиться не будет. Ну, а чтобы вы не возражали командиру, — еще пять нарядов.

Званцев, узнав об этом от мичмана, вспыхнул. Разговор с командиром был коротким.

— Ты даешь волю чувствам, Кирилл. Командир не имеет права на такую волю.

— Славу богу, я знаю, каким должен быть командир. Пока что мой корабль лучший в дивизионе и вообще во всех дивизионах округа.

— Ты полагаешь, что это только твоя заслуга?

— А ты полагаешь, что моей заслуги в этом нет?

— Ты отвечаешь вопросом на вопрос, это не метод спора. Я хочу сказать тебе вот что: ты не имеешь права срывать зло на матросе, который почему-то тебе пришелся не по душе.

— Лошадник! — фыркнул Ратанов.

— Да. Он крестьянин, колхозник и любит лошадей. Наказать его за ту историю стоило — не спорю. Но сейчас в тебе уже действует, так сказать, инерция недоброжелательства. Пойми, что этим ты подрываешь свой авторитет командира — ведь ребята очень чутко реагируют на каждую, даже самую малую ошибку.

— Слушай, Степан, — вскинул на замполита глаза Ратанов. — Прекрати меня учить! Иначе…

— Что иначе?

— Будем ссориться.

— Будем, — отрезал Званцев. Я тебе человека в обиду не дам. За дело ругай, накладывай взыскания. А придираться по пустякам — это, дорогой мой, не метод воспитания.

Он ушел от командира к себе, чувствуя, что еще немного — и разговор принял бы куда более резкий характер. Хорошо, что он сам вовремя прервал его. Вечером он встретился с командиром в кают-компании за ужином. Ратанов был неразговорчив, хмур, и ужин прошел в тягостном молчании. Но Званцева беспокоило не это. Он знал, что командир отходчив. А вот как поведет себя дальше Вовк? По долгому своему опыту Званцев знал, что такие истории надолго выбивают молодых людей из колеи: они теряют веру в себя, в свои силы, а обида только усугубляет эту потерю. Поэтому сразу же, едва Вовк сменился с вахты, Званцев вызвал его к себе.

Он начал прямо, без обиняков.

Он говорил, что надо подтянуться, а не держать себя таким увальнем, что командир прав: надо служить там, куда тебя послали, — тем более на лучшем корабле дивизиона! Говорил и чувствовал, что все эти слова проходят мимо матроса и что он слушает сейчас не его, а какой-то свой внутренний голос, а этот голос противоречит тому, что говорит Званцев. И Званцев оборвал сам себя, потому что больше всего он не любил вот такие сухие разговоры, которые уходили впустую, как уходит вода в сырой песок, не оставляя никаких следов.

— Слушайте, Степан, — сказал он. — А что вы больше всего любите… кроме лошадей?

Вовк поднял на него удивленные глаза. Это обращение по имени и неожиданность вопроса обескуражили его, и он ответил не сразу:

— Ну, много чего люблю… Грибы собирать люблю, рыбу удить… У нас, знаете, каких линей берут? Как поросята, честное слово… Сено еще люблю скирдовать. Иволгу слушать люблю, — здорово у нас поют иволги!.. Книги люблю очень. Не всякие, конечно, а хорошие.

Он перечислял все это с таким увлечением, будто и грибы, и иволги, и скирды сена, и книги были его ближайшей родней, сейчас далекой от него и поэтому еще более притягательной.

— А людей? — тихо спросил Званцев. — Людей вы любите?

— Это само собой разумеется, — качнул головой Вовк.

— Знаете, — задумчиво сказал Званцев, — когда я первый раз в жизни попал на государственную границу, у меня было такое ощущение, будто я один в ответе за каждого человека, живущего у нас в стране. Мне казалось, что если я не буду нести исправно службу, то не сможет спокойно спать ребенок, работать рабочий, учиться студент, открывать какую-нибудь новую тайну природы ученый… Странное это было чувство. Впрочем, когда мы выходим на дозорную линию, оно возвращается ко мне всякий раз. — Званцев помолчал, подумал. — Мне кажется, Степан, что вот это, должно быть, и есть любовь к людям. Понимаете, ко всем нашим людям. А вы вот… — Он снова помолчал, подыскивая нужные слова, и не нашел ничего лучшего, как повторить: — Иволги, грибы…

Разговор этот был, что называется, неофициальный — так просто, беседа по душам в свободное время. Поэтому Вовк мог и поспорить — ему не хотелось, чтобы о нем думали если не плохо, то хотя бы предубежденно.

— Кстати, товарищ капитан-лейтенант, любить родную природу тоже не так уж плохо, — глядя в сторону, в иллюминатор, сказал он. — Выходит, зря вы про иволгу и грибы-то…

— Нет, не зря, Степан! Иволги и грибы есть и там, за границей. И любители птичьего пения там тоже водятся в изобилии. Главное же в природе — человек! Я не понимаю людей, которые могут просто так стоять и слушать птичий щебет. Я хочу знать, понимаете, знать — что за птица? Как живет? Что сделать, чтоб не разоряли гнезд? Вот так-то, дорогой мой. Но, по-моему, мы куда-то не туда забрались, а? Зачем это я вас позвал?

— Мораль прочитать, — буркнул Вовк. Званцев поглядел на него пристально и понял, что вот сейчас, именно сейчас, Вовк захлопнет свою душу, как улитка захлопывает створки раковины.

— Нет, — сказал Званцев. — Вспомнил. Вот я письмо получил, прочитайте-ка.

Вовк читал письмо, недавно полученное Званцевым. Писала незнакомая ему девушка — работница ленинградского завода, который шефствовал над дивизионом. Почерк у нее был еще школьный, аккуратные буковки так и лепились одна к другой.

«В чем же смысл жизни, — спрашивала она, — если человек, которому ты верил, которого любил, оказался просто-напросто негодяем? Я верила одному парню, с которым была знакома почти год… А теперь во что верить? Если нетрудно вам, обсудите мое письмо с моряками, у вас все молодые парни, что скажут они?»

Вовк прочитал письмо и аккуратно сложил его.

— Ну? — спросил Званцев, — что вы скажете, если я попрошу вас ответить девушке?

— Меня? — не то удивился, не то испугался Вовк. — Почему меня?

— Потому что, мне кажется, вы человек разумный, рассудительный и… — Званцев на секунду помедлил, — словом, правильный. Так что напишите девчонке и, если захотите, покажите мне.

Вовк ушел. Еще минуту Званцев сидел неподвижно, а потом вздохнул и подумал: «Ничего, выкарабкается, не замкнется, ну, а в случае чего — разомкнем»…