ЭТО БЫЛО ПОД ТАЛДЫ-КУРГАНОМ

ЭТО БЫЛО ПОД ТАЛДЫ-КУРГАНОМ

I

В одиннадцать ночи в гарнизоне наконец прозвучал отбой. Затихли казармы, опустел плац. Только в окне оперативного дежурного да в карауле комендантского взвода тускло светились огни.

По дубовой аллее, ведущей от штаба к воротам, шли два человека. Шли не торопясь, словно на прогулку. Разговор тоже был неторопливым, отвлеченным.

— Весна, Антон… Скоро деревья листву распустят. И будет наш городок весь в зелени, словно в парке. Люблю весну.

— Чего это тебя, Иван, на лирику потянуло? Небось стихи начнешь сочинять? Представляю: Надсон в буденовке!

— А что? Стихи — хорошее дело. Однако их труднее писать, чем шашкой размахивать. Поэтов на земле мало: раз, два — и обчелся. А нашего брата, солдата, — эвон сколько! Грубые мы люди, неотесанные. Ты вот про какого-то Надсона говоришь. А я о нем и понятия никакого не имею. Кто он? Небось, англичанин?

— Нет, русский.

Стоящий у ворот часовой окликнул:

— Стой, кто идет?

— Свои! — ответил один из спутников.

Часовой узнал командира учебного взвода Ивана Головина и политрука Антона Онопко, закадычных друзей, приехавших в отряд с соседних застав, чтобы обучать молодое пополнение. Сам часовой, паренек с Урала, обучался в этом взводе. И сегодня на посту в гарнизоне стоял, видимо, последний раз: со дня на день ждал отправки на заставу.

— Тимофеев? — спросил Головин часового.

— Я, товарищ командир.

— Значит, на заставу?

— Да. Говорят, скоро отправка. Наше отделение — на одну заставу.

— Ну, Тимофеев, неси службу, как положено пограничнику.

— Попрощаться-то придете, товарищ взводный?

— Конечно. Пошли, Антон!

Командиры миновали проходную и оказались на темной улице.

— Хорошие ребята на заставы уходят. С такими можно границу охранять. Уральцы, сибиряки. Кремень люди. Почти все комсомольцы.

— Да, комиссар, на них можно положиться. С такими ребятами я под Барахудзиром с бандой дрался. Орлы ребята. А ведь впервые под пулями были.

— Вот мы и дома! Хорошо, что квартиру нам дали недалеко от отряда. А то бы приходилось каждую ночь грязь месить. Зайдем ко мне, чайку нам Валя согреет.

— Нет, Антон, — отказался Головин. — Ночь глухая. И Вале покой нужен. Небось сынишка ее совсем замучил. А тут я еще.

— Феликс действительно горласт. Мне по ночам часто приходится с ним возиться.

Друзья зашли в дом и, распрощавшись в коридоре, разошлись по своим комнатам. Головин не стал зажигать лампу. Скинул сапоги, стянул гимнастерку и все это аккуратно, по старой армейской привычке уложил на стул. Лег, но сон долго не приходил. О многом думалось Ивану. О том, что уж больно беспокойна пограничная служба. И трудна.

…За четверть часа до подъема Головин и Онопко были уже в штабе, узнали у оперативного дежурного, что ночь на участке прошла спокойно, если не считать нескольких мелких стычек с бандами в отрогах Джунгарского Алатау.

Подъем прошел как всегда. Учебный дивизион выстроился на плацу. Командиры приняли рапорты и приказали отделенным готовить людей к отправке на заставы. И уже после завтрака несколько групп красноармейцев отправилось к границе.

В штабе встретил Головин отделкома Павла Слесарева, черноволосого, кряжистого уральца, своего прошлогоднего питомца школы младших командиров, где Иван тоже был весь период обучения взводным, а Онопко — политруком.

— Зачем прибыл? — спросил Слесарев.

— За пополнением, — ответил тот. — Приказано новобранцев на заставу сопровождать.

— Что ж, забирай. Хороших ребят тебе выделили. Много земляков. А как у тебя служба идет?

— Нормально служу. Застава в горах. Кругом яблоневые сады. В горах озера.

— Кто там против вашего участка действует?

— Квитко. Из анненковцев. Хитрая бестия! Никак не можем поймать мерзавца.

— А начальник-то кто?

— Зайчук. Кондрат Николаевич.

— Знаю. Вместе в кавалерийской школе имени Буденного учились. Боевой командир. После школы его в дивизион ОГПУ направили, а меня на заставу. Кстати, в кавдивизионе под началом Зайчука наш комиссар Онопко службу проходил. Передавай большой привет Кондрату! Сам-то ты в боях бывал?

— Как же без этого! Чуть не каждый день стычки.

После полудня Головин и Онопко провожали на заставу тринадцать своих питомцев. Хоть не мастер говорить Иван Семенович, но все же короткую напутственную речь пришлось держать. Онопко настоял. Говорил взводный:

— Служить вам придется на заставе, которой мой однокашник по кавшколе Зайчук командует. Боевой командир, всю гражданскую прошел, махновцев мы вместе с ним били. Строг, поблажек от него не ждите, но справедлив. Положение на участке заставы серьезное. Не бахчи охранять идете, а государственную границу. Не посрамите взвода, своих командиров. Буду на вашем участке — поговорим. А может, в бою свидеться доведется. Прощайте пока!

Головин и Онопко стояли на высоком штабном крыльце и провожали взглядом своих бойцов, словно орлят, покинувших родное гнездо. Дали ли они, их командиры и воспитатели, крылья птенцам? Это покажет первая же схватка на том участке, куда увел новобранцев отделенный командир Павел Слесарев. Глядя, как последний боец скрылся за воротами, Головин сказал Антону:

— Ты, комиссар, уверен в них?

— Уверен, командир.

— И я уверен. Хорошая штука — уверенность.