«Доктор» ждет пациента

«Доктор» ждет пациента

Зима в Варшаве не удалась: в конце декабря ударили морозы, выпал снег, а в новом году потеплело. Туман, дожди, слякоть навевали какое-то смутное ощущение тревоги и неуверенности, от которого становится холодно и неуютно.

Впрочем, может быть, не одна погода была виновата в том, что Валентинов чувствовал себя скверно. Последнее время он все чаще замечал в себе глубокую и, как ему казалось, постыдную раздвоенность: дела шли будто бы хорошо, и повстречай посторонний человек этого элегантного, модно и в то же время скромно одетого господина с прекрасными манерами, он непременно подумал бы, что ему сопутствуют успех и благополучие. Но в глубине души Валентинов все чаще и чаще ощущал тревогу, мешающую жить и вкушать плоды преуспеяния. Он еще надеялся, что это только временная хандра — от переутомления, от всех тех многолетних мытарств и сует, которые достались на его долю, что это пройдет, не может не пройти…

Но шли дни, недели, месяцы, и Валентинов понимал, что это не хандра, а идущая из глубины души тоска. Тоска, которая звала на размышления, требовала исповеди перед самим собой и еще требовала, быть может, такого, после чего Валентинов уже перестал бы быть Валентиновым.

Смутно понимая это, он никогда не доводил себя до этих границ искренности — нельзя же рубить сук, на котором сидишь, — и только становился злее, энергичнее, яростнее.

Вот и сейчас, стоя у окна своего бюро на улице Монюшко и разглядывая серую, в лохмотьях тумана улицу, он переживал очередной процесс внутреннего взбадривания: к черту и эту чужую проклятую улицу, и этот город, и эти сомнения. Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы успеть ответить на все вопросы, которые приходят в голову. Достаточно того, что он, Валентинов, наверху: ему хорошо платят, его боятся, он, наконец, продолжает бороться с этими ненавистными ему большевиками, тогда как многие его бывшие однополчане, раскиданные по свету, смирились со своей судьбой.

Он борется. Прочь сомнения и тревоги, которые тем более опасны, что могут повредить его репутации отчаянного, храброго и хитрого резидента. Да, ему платят именно за это, и о его тоске и страхе никто не должен знать.

…В прихожей раздались шаги, и Валентинов повернулся к двери, думая, что это пришел человек, которого он ждет вот уже более часа. Но это был Петр — двухметровый детина, который выполнял при Валентинове обязанности и секретаря, и слуги, и телохранителя. Валентинов помнил этого казачьего есаула по Новочеркасску, где формировался один из полков Добровольческой армии Деникина. Полк этот почти целиком был порублен красными конниками, и Валентинов не любил вспоминать эти годы, а Петра спустя много лет он подобрал в Варшаве, в одном из сомнительных кабаков, где тот служил вышибалой.

Петр положил на стол свежие газеты и удалился. Валентинов пробежал их глазами, и они вселили в него новую порцию бодрости: судя по всему, польское правительство брало все более решительный курс на обострение отношений с «товарищами».

Близко стоявший к правительственным кругам «Иллюстрированы курьер цодзенный» писал:

«Планы большевиков может разбить лишь иностранная интервенция, организованная коалицией государств».

Ей вторила виленская газета «Слово», прямо писавшая, что договор с СССР о ненападении Польше нужен постольку, поскольку он дает ей возможность включиться в антисоветскую интервенцию.

Газеты пестрели сообщениями об активизации белой гвардии на Дальнем Востоке, а также о том, что в Варшаве и в других польских городах идет вербовка добровольцев в армию генерала Семенова. Первая партия офицеров уже была отправлена пароходом на Дальний Восток самым коротким путем.

Валентинов отложил газеты и усмехнулся: ничего себе, короткий путь… Да и Семенов сейчас годится не больше чем для пропагандистских целей. Интервенция — да, она сможет сломить «товарищей», и Валентинов первым побежал бы под ее знамена. Но надо быть реалистом — интервенции в ближайшее время не будет. Борьба ведется совсем другими средствами.

Об этом откровенно сказал ему как-то шеф — резидент английской разведки мистер Гарольд Габсон. Сказал как бы между прочим, в завершение длинного делового разговора, словно подчеркивая дружеское расположение:

— Вам, русским эмигрантам, надо менять психологию, иначе вы долго не протянете. Вы все спите и видите крестовый поход против большевиков. Полноте, все это не так…

Англичанин, хорошо владеющий русским, так и сказал «полноте», и от этого слова его показались Валентинову еще обиднее, хотя он понимал их правоту.

— Советам пятнадцать лет, а что вы делали эти пятнадцать лет? Убивали полпредов, взрывали мосты, травили скот. Вы не заметили, что за это время Россия стала другой. Так вот, знать, какая она — ваша задача. Ваша, я ведь ясно говорю, господин Валентинов?

Кому-кому, а Валентинову, возглавившему в Варшаве резидентуру английской разведки, которая по договоренности со вторым отделом польского генштаба организовывала разведывательную работу против СССР с территории Польши, это было совершенно ясно. Впрочем, он давно уже не терял времени даром. С первых дней революции.

Когда она свершилась, Валентинову шел двадцать второй год. Сомнений он, молодой офицер из дворянской семьи, не испытывал: сама мысль, что страной будет править «мужик», казалась противоестественной. Офицеров, которые пошли служить в Красную Армию, он презирал и ненавидел. Началась гражданская война, и он дал выход своей ненависти, служа под знаменем Деникина.

Что было дальше, об этом Валентинов предпочитал вспоминать реже, хотя одно из знакомств этого времени ему пригодилось. Полковник Богатов, служивший в деникинской контрразведке, после разгрома армии, уже в Турции, где разместились остатки белого воинства, отыскал невесть чем понравившегося ему Валентинова и предложил «работу».

В выборе полковника был особый смысл: в Валентинове он почувствовал дикую злобу придавленной к земле рогатиной змеи и циничную готовность пойти на все, чтобы отомстить родине, изгнавшей его.

Начинается работа Валентинова в разведцентре белогвардейской организации РОВС («Российский общевоинский союз»), в румынской, английской, польской и, наконец, немецкой разведках. Острие же этой многообразной работы было направлено всегда против одного государства — СССР. Впрочем, с немцами Валентинов начал сотрудничать чуть позднее, в 1936 году. А в тот хмурый январский день 1932 года, с которого мы начали свой рассказ, он являлся резидентом английской разведки в Варшаве, хотя человек, которого он с таким нетерпением ждал в тот день, был немец — Тадеуш Мильский.

…В дверь постучали, и в сопровождении казака в кабинет вошел высокий сухопарый человек неопределенного возраста в длинном двубортном пальто. В маленьких глазах сквозило плохо скрытое беспокойство.

Валентинов, не вставая, кивнул головой:

— Проходите, господин Мильский. Раздевайтесь…

Казак принял у гостя пальто, шляпу, клетчатый теплый шарф и, круто повернувшись, вышел. Посетитель опасливо приблизился к столу и сел в мягкое кресло. Казалось, его не удивлял такой холодный прием.

Минуту собеседники молчали. Потом Валентинов поднял на вошедшего глаза и сказал резко, едва выдавливая слова:

— Так как же вы, господин Мильский, посмели самовольно, без вызова вернуться в Варшаву? Без инструкций покинуть Самару, нарушить приказ, и это при хваленой немецкой исполнительности!

— Я надеялся, что здесь, в Польше, я буду…

Но Валентинов грубо оборвал его:

— Молчать! Вы как последний трус сбежали со своего поста и должны понести самое суровое наказание!

Валентинов орал на немца так, что казак в приемной осторожно прикрыл плотнее дверь. Мильский больше не пробовал возражать. В конце концов он уже начал привыкать к такому приему: два дня назад состоялся столь же неприятный разговор с представителями польской разведки на конспиративной квартире на углу улиц Маршалковской и Вспольной. Что делать, он действительно самовольно бросил насиженное место в Самаре и объявился в Польше. Но ведь главное-то свое задание выполнил, агентура в Средневолжском крае создана, и этот крикливый розовощекий господин об этом хорошо знает.

Наконец Валентинов умолк, сел на место и, помолчав минуту, сказал уже спокойно и деловито:

— Сведения оборонного характера о районе Самары, Казани и Нижнего Новгорода, которые вы сообщили в отчете, ценности не имеют. Планы заводов также поверхностны… А как имена оставленных вами людей? — продолжал он после некоторой паузы.

Мильский понял, что настоящий разговор только начинается, и оживился:

— Коротков в Самаре, Караваев в Сызрани, Клюге на станции Инза…