ИЗЪЯТИЕ РЕСУРСОВ И СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ

Хотя в основе политики формирования государства лежит принцип монополизации силы, он не является единственным. Монополия силы как запрет на применение насилия без санкции правителя была тесно связана с фискальной монополией — исключительным правом правителя собирать дань или различные налоги под предлогом защиты страны и для управления ее хозяйством. Увеличивающийся спрос на средства для ведения войны и сохранения превосходства над внутренними или внешними противниками (в прошлом эта граница была весьма условной) подталкивал правителей к организационным нововведениям, целью которых было более эффективное взимание налогов.

Согласно утверждению Йозефа Шумпетера, модели налогообложения оказали не меньшее воздействие на форму современного государства, чем войны.[21] Элементарной формой изъятия ресурсов была дань натуральным продуктом, однако для ее сбора и учета требовались значительные усилия. Еще одной проблемой для правителей зарождающихся государств была зависимость от надежности военачальников (крупных феодалов) в военное время. Для увеличения дохода европейские правители предпринимали меры по монетаризации экономики, т. е. введению единого средства обращения и платежа, поскольку равномерное налогообложение подданной территории и эффективное использование полученных средств в военно-политических целях возможны только при выражении податей во всеобщем эквиваленте. Возможность содержать наемные войска и регулярную армию также зависела от наличия платежных средств. Попытки денежной консолидации, вызванные (гратегическими соображениями, способствовали, в свою очередь, созданию национальных рынков, основанных на универсальном средстве обмена.

Как правило, король являлся самым крупным землевладельцем, и источником его благосостояния были его владения. Попытки «нести регулярный налог и распространить его на всю территорию королевства встречали жесткое сопротивление подданных, часто доходившее до открытого бунта. Общее мнение, согласно которому король так же, как и все остальные, должен жить за счет своих земель, было одним из главных препятствий для легитимности государства, препятствием, которое пришлось преодолевать с помощью насилия и убеждения. Вот как описывает взаимозависимость принуждения и налогообложения Тилли: «Налогообложение было основным средством, с помощью которого строители государств начиная с XVI в. содержали свои постоянно растущие армии, являвшиеся, в свою очередь, главным инструментом защиты территории, ее расширения, обороны от внешних нападений и утверждения приоритета в использовании силы в ее границах. И наоборот, военные нужды в те времена были основным стимулом введения новых налогов и упорядочивания старых. Далее эта необходимость становилась самоподдерживающейся; для преодоления отказа платить налоги требовалось наличие боеготовых военных формирований».[22]

Процесс формирования государства неправомерно сводить лишь к попыткам правителей консолидировать политическую власть «наверху». Важнейшей, хотя и менее заметной, составляющей этого процесса является политика микроуровня, отправление власти «снизу вверх», эффектом которого и является государство. Как и другие формы общественной жизни, государство представляет собой некоторую совокупность практик. Так, в своем классическом исследовании истории манер Н. Элиас показывает, насколько сложным было практическое установление и поддержание монополии силы.[23] Он блестяще описал механизм, связывающий социальные процессы макроуровня и повседневные социальные взаимодействия на микроуровне. Большие военные победы и последовавшая за ними централизация власти создали структурные условия, которые позволили правителю учредить институты, корректирующие поведение личности так, чтобы при этом обеспечивался эффективный контроль насилия. По мере того как более сильный князь становился суверенным правителем зарождающегося государства, его двор превращался в основное место и форму государственного управления, а удельные князья, бывшие рыцари, — в придворных. Такая перемена статуса предполагала и изменение поведения в соответствии с кодексом «хороших» манер, который Элиас рассматривает как важнейший инструмент контроля аффектов, в первую очередь спонтанной агрессии. Таким образом, процесс превращения рыцарей в придворных оказывался тонким социокультурным механизмом демилитаризации местной военной знати. Основное открытие Элиаса состояло в том, что трансформация манер и морали от рыцарства к цивилизованности связана с политикой централизации государства. В действительности, набор практик, позволявших контролировать уровень насилия, варьировался от застольных манер (например, способа передачи ножа за столом) до жестких запретов на дуэли. В период формирования государств многие европейские монархи издавали эдикты, запрещавшие дуэли, а Людовик XIV установил четкие правила разрешения споров, особенно тех, что затрагивали вопросы чести.[24] Именно придворное общество, сформировавшееся как социокультурное выражение превосходящей силы и наложившее жесточайший запрет на несанкционированное использование насилия, дало мощный толчок развитию наук и искусств, этих исключительно мирных занятий, требовавших вкуса и самоконтроля.[25] Цивилизация, таким образом, получала свое наивысшее развитие там, где господствующая сила устанавливала жесткую дисциплину аффектов, препятствуя свободному разряжению агрессии и придавая ей множество более утонченных моральных и эстетических форм.[26]

Рост эффективности государства в XVIII в., связанный с введением мер повседневной дисциплины и надзора, способствовавших увеличению податливости населения, — основная тема исследования в известной книге Мишеля Фуко.[27] Пьер Прудон, один из основателей анархизма в XIX в., был, вероятно, первым, кто составил своего рода каталог практик современного государства и вынес им обвинительный приговор. Его рассуждения передают характерное для того времени отношение к этим недавним и еще не ставшим привычными нововведениям:

Быть объектом правления — это когда за тобой следят, шпионят, тебя инспектируют, направляют, держат в рамках закона, присваивают номера, регулируют, записывают, индоктринируют, наставляют, контролируют, проверяют, пересчитывают, оценивают, подвергают цензуре, командуют, — и делают все это существа, у которых нет на то ни права, ни мудрости, ни добродетели. Быть объектом правления означает, что при каждой операции, каждой трансакции тебя регистрируют, считают, облагают налогами, ставят на тебе штамп, замеряют, нумеруют, оценивают, выдают лицензию, уполномочивают, убеждают, останавливают, запрещают, исправляют, наказывают. Это означает, что под предлогом общественной пользы и во имя общего интереса тебя облагают налогами, муштруют, обдирают как липку, эксплуатируют, монополизируют, обкрадывают, обременяют податями, обманывают, грабят; затем при малейшем сопротивлении, при первой же жалобе тебя подавляют, облагают штрафом, поносят, изводят, загоняют как зверя, нападают, бьют дубинками, разоружают, связывают, душат, сажают за решетку, судят, осуждают, расстреливают, депортируют, приносят в жертву, продают, предают; и в довершение всего насмехаются, издеваются, осмеивают, оскорбляют, обесчещивают. Вот что такое правительство, вот что такое его правосудие, вот что такое его мораль.[28]

Как и в случае с монополией силы, создание фискальной монополии на практике требовало гораздо большего, чем просто организации определенного центрального аппарата. В своей книге Джеймс Скотт описывает повседневные практики, конституирующие налоговое государство (fiscal state). Столь различные новшества, как введение фамилий и городское планирование, были частью государственной стратегии, нацеленной на создание более четкой инфраструктуры, что, в свою очередь, помогало идентифицировать и найти каждого отдельного налогоплательщика. Однако тот факт, что массовые народные выступления стали редкостью, не означает отсутствия сопротивления, поскольку, как показывает Скотт, борьба была успешно переведена в сферу повседневной практики, где крупные государственные проекты зачастую терпели неудачу.[29]

Борьба за легитимацию регулярной налоговой системы была важнейшей составляющей перехода от патримониального к современному бюрократическому государству.[30] Рано или поздно данный переход произошел в большинстве государств. Частная монополия силы, дававшая победившему правителю возможность контролировать значительные ресурсы, одновременно создавала практическую проблему эффективного управления ими. Изначально государство являлось не более чем организационным решением данной проблемы. Государственный аппарат, которым сначала был просто королевский двор (и как частное место жительства, и как публичное пространство), постепенно расширялся и превращался в систему функционально дифференцированных органов, управляемых представителями государства. По мере того как государственное управление отделялось от королевского двора и становилось функцией иерархически организованного профессионального аппарата, государство превращалось в отдельную институционализированную сферу, обслуживавшую публичные,т. е. общественные интересы. Элиас называет это переходом от частной монополии к общественной.