Вениамин Полубинский В СРАЖЕНИИ ПАЛ СТАРШИНА

Вениамин Полубинский

В СРАЖЕНИИ ПАЛ СТАРШИНА

Праздник весны и молодости захлестнул Новосибирск. Первомай раскрасил город кумачом знамен и транспарантов, наполнил проспекты и улицы яркими нарядами и добрыми улыбками горожан, утопил город в цветах и песнях.

Кажется, само сибирское солнце, нежаркое еще в эту пору, а потому особенно ласковое, излучает тепло и веселье. Незнакомые люди дарят друг другу улыбки и шутки, обмениваются скромными букетиками подснежников и рукопожатиями. Такова добрая традиция первомайских народных гуляний в Сибири.

Может быть, за эту щедрую жизнерадостность и любил праздники Михаил Нарольский, с мальчишеским нетерпением ожидавший их наступления. Он никак не мог понять некоторых сослуживцев, которые в праздниках видели лишь сверхурочные дежурства.

Слов нет, для сотрудников милиции эти дни горячие и беспокойные. Что поделаешь! Такова служба. Приходится охранять труд и отдых людей, их будни и праздники. Но за одно лишь то, чтобы увидеть сразу столько беззаботного ликования, неподдельного счастья, старшина милиции Нарольский готов нести бессменно вахту на своем посту.

А еще старшина любил праздники потому, что на его долю их выпало не так уж много.

Родился Михаил в небольшом дальневосточном городке Зея в тот самый год, когда Красная Армия «разгромила атаманов, разогнала воевод и на Тихом океане свой закончила поход».

Многодетная семья Нарольских — мал мала меньше — жила нелегко. Да и кому в ту пору жилось легко? Молодая республика Советов залечивала тяжелые раны гражданской войны и иностранной интервенции, создавала отечественную промышленность и укрепляла свою армию. Рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось. Наоборот, враги всех мастей за рубежом не оставляли мысли поживиться за счет Советской России. То там, то тут на границах страны вспыхивали провокации.

В такой обстановке формировался характер Михаила. В пятнадцать лет ему пришлось оставить школу и пойти работать.

Шли годы. Набирала силы и мужала республика Советов. Зажиточнее становилась жизнь людей. В семье Нарольских уже забыли те времена, когда задумывались над каждым куском хлеба: как его разделить, чтобы все были сыты и на завтра еще хватило. Михаил вынашивал мысль о продолжении учебы. В мечтах видел себя инженером-лесоустроителем. Любил сибирскую тайгу до самозабвения и мечтал посвятить ей все силы и знания.

Но мечтам не суждено было сбыться. За тысячи километров от амурской земли, на западных границах Родины, вспыхнуло пламя войны. Запылали незнакомые доселе, но ставшие вдруг до боли родными города и села Украины и Белоруссии. Застонала под коваными фашистскими сапогами земля. Родная советская земля.

Ушел на фронт старший брат, а вскоре проводили и первых сверстников Михаила. Наступил и его черед.

В ноябре 1941 года воинский эшелон увез безусого солдата Нарольского из таежной Сибири в леса Подмосковья. Отсюда и начался его нелегкий боевой путь в составе знаменитой 121-й Сибирской стрелковой дивизии. Здесь у стен столицы вместе с земляками, вместе со всем народом он отметил свой первый большой праздник — праздник первой большой победы советского оружия в Великой Отечественной войне. Хваленые дивизии гитлеровских вояк на подступах к Москве были разбиты.

Фронтовые дороги ухабисты. Старшина роты Михаил Нарольский познал на них и радость побед, и горечь отступления. Особенно тяжелым было лето сорок второго года. Зато в следующем году в письмах домой из орловских лесов и с курских полей Михаил уверял, что теперь до Берлина рукой подать.

В тяжелых августовских боях на Центральном фронте Михаила контузило. Однако через месяц он снова в строю, опять на передовой. И по-прежнему в наспех написанных в короткие минуты затишья фронтовых треугольниках бодрое:

«Скоро наша полевая почта переедет в Германию, ждите писем оттуда».

Но судьба распорядилась иначе. Почти два года боев и ни одной серьезной царапины. До Курска дошел сибиряк. А тут, не успел еще как следует оправиться от контузии, новое ранение. Да еще какое! Фашистская мина на год приковала к больничной койке. Перенес несколько операций, познакомился с пятью госпиталями, прежде чем врачи сказали: будет жить! Только на редкость крепкое здоровье и воля помогли победить смерть.

Из ворот госпиталя вышел опираясь на палку. Медики советовали еще подлечиться, набраться сил. Но солдат рвался туда, где друзья-однополчане штурмовали последние рубежи оккупантов на родной земле. Не сегодня-завтра они будут добивать врага в его логове. Разве не об этих днях мечтал Михаил в заснеженных окопах под Москвой, на перепаханных танковыми гусеницами полях под Курском? Нет уж, отдохнем после победы.

— На фронт? Недовоевал, говоришь? — переспросил военком, рассматривая его документы. — Там, земляк, теперь и без нас управятся за милую душу. А мы с тобой...

Военком выразительно постучал самодельной тростью по краю стола и твердо закончил:

— ...повоюем здесь. Ты не смотри, что глубокий тыл. И тут для солдата дел хватит. Хулиганы, бандюги сволочь разная по темным углам прячутся А в милиции людей не хватает. В общем, пойдешь?.

Долго уговаривать Михаила не пришлось. Его назначили участковым уполномоченным 14-го отделения милиции Новосибирска.

Военком оказался прав. Дел милиции хватало Позднее, в июне 1946 года, в первой аттестации на участкового уполномоченного Нарольского начальник 14-го отделения милиции напишет:

«Показал себя с хорошей стороны. Им было раскрыто 6 квартирных краж, задержаны 2 человека с оружием, выявлено 12 нарушителей паспортного режима».

Это позднее. А поначалу пришлось очень туго. Опыта борьбы с преступниками никакого. Учился на ходу, помогали товарищи, поддерживало сознание, что служба твоя нужна людям, стране. По крупицам накапливалось умение, оттачивалось мастерство. Дорогой ценой подчас приходилось платить за науку побеждать преступника.

Как-то в отделение поступило сообщение о том, что в пригородном поселке Левый Берег Каменки появился подозрительный тип. Живет без прописки. А незадолго до этого в районе было совершено несколько дерзких ограблений. Хотя Левый Берег и не его участок, Михаил вызвался помочь своему соседу — участковому уполномоченному Зинокину проверить сообщение.

Пошли под утро. Вот и нужный дом. На стук долго не отзывались. Наконец хозяйка открыла дверь. На кухне за столом с остатками закуски сидел подвыпивший парень. Документов никаких, дерзит. Решили задержать парня и разобраться в отделении. Парня-то задержали, а дом как следует осмотреть не догадались. Поверили хозяйке, заявившей, что больше у нее никого нет и не было, кроме племянника.

Не успели отойти от дома и ста метров, как из окон раздались выстрелы. Тяжело раненный, Зинокин упал. Пуля обожгла щеку Михаила. Но преступникам отбить своего сообщника не удалось. Отстреливаясь, Нарольский сумел связать задержанного и отойти в укрытие. Так и пришли в отделение: впереди связанный по рукам бандит, а за ним Михаил с раненым товарищем на плечах.

В перестрелке с вооруженными грабителями на глазах Михаила пал его товарищ, неунывающий весельчак участковый уполномоченный Хамидуллин. Тяжело переживал Нарольский смерть друга.

Сколько их было — таких операций в первые годы службы в милиции! В одной из них, когда преследовали двух бандитов, ограбивших магазин, ранили и его. Преступники не ушли от кары, но самого Михаила доставили в больницу без сознания. Много потерял крови, и долго потом пришлось носить на перевязи простреленную руку.

Время — хороший учитель. Накапливался опыт, рос заслуженный авторитет среди граждан на участке. Слова «наш старшина» у жителей микрорайона 2-го кирпичного завода стали синонимом слова «справедливый». «Наш старшина сказал», «сходи посоветуйся с нашим старшиной», «вот пожалуюсь нашему старшине, будешь знать», «наш старшина поможет».

И люди шли к старшине, несли ему свои горести и обиды. В милицию ведь человек редко приходит с улыбкой на лице, чаще всего — со слезами и жалобами. Старшина милиции в меру сил старался помочь обиженным, поддержать и ободрить людей в несчастье.

Неблагополучно в семье Смирновых. Муж стал пропивать зарплату, бьет жену, а она молчит, стыдясь огласки. Чудачка, потом может быть хуже. Нарольский, не ожидая официального заявления, идет в семью, на работу к Смирнову. Беседует, просит, предупреждает. И не раз, и не два, а пока в семье не восстанавливается мир и согласие.

Племянницу не прописывают к больной престарелой тетке. Надо помочь, похлопотать. Немощному человеку без хорошего ухода ой как туго.

Отбился Витька Щеглов от рук. Отец на войне погиб, мать с утра до вечера на работе. Засосет парня дурная компания, вся жизнь пойдет кувырком. Новая забота.

Так в повседневных хлопотах проходит служба. И не заметил Михаил за делами, как подкрался тяжелый недуг. Фронтовые годы, ранения на полях войны, бандитская пуля и напряженная работа сделали свое дело: в 1947 году старшина милиции вновь попал в госпиталь. Врачи пожимали плечами и туманно говорили о каких-то остаточных и возвратных явлениях. А лечение тем временем все затягивалось. Через год с лишним медицинская комиссия вынесла свой приговор: уволить на пенсию.

Но сердце ведь не уволишь в отставку. Скучно солдату «на гражданке», тяжело на покое. И как только мало-мальски оправился, попросил восстановить на прежней работе. Однако врачи подтвердили свое заключение: может трудиться на любой другой, более спокойной работе, но не в милиции.

Отказ не обескуражил. Через некоторое время написал новый рапорт, потом еще один...

Настойчивость победила. Да и со здоровьем стало гораздо лучше. В январе 1957 года Михаил Нарольский возвращается в ряды солдат порядка. Некоторое время служит рядовым милиционером, а с июня вновь на должности участкового уполномоченного. Кипучее течение милицейских будней целиком захватило его, наполнило жизнь радостью. С головой окунулся в работу. Даже самый близкий и добрый друг — жена нет-нет и скажет с ревнивым упреком: «Похоже, для тебя милиция дороже семьи». Михаил обнимет Валентину Ивановну за плечи и, будто боясь, что его кто-нибудь подслушает, ответит полушепотом, на ухо: «Я как-то об этом не задумывался, просто вы — моя жизнь».

Так и шла служба старшины милиции до этого солнечного майского дня 1961 года. Накануне допоздна дежурил, а рано утром вместе с товарищами заступил на пост на Красном проспекте, где обычно проходят все праздничные парады и демонстрации.

Мимо него прошли шеренги солдат военного гарнизона, веселые и красочные колонны демонстрантов. Можно и домой. Жена просила, чтобы хоть в праздник не опаздывал к обеду, и дети — семилетняя Люда и шестнадцатилетний Борис, — наверное, уже поглядывают в окно: не идет ли отец. Он обещал после обеда поехать с ними за город, на Обь. Впереди целые сутки отдыха. Начальник отделения так и сказал: «После демонстрации — отдыхать, до восемнадцати ноль-ноль 2 мая»! Получается даже больше суток.

Но никак не уйти от праздничного водоворота, шумными и веселыми потоками народного гулянья вылившегося на Красный проспект вслед за последними колоннами демонстрантов. Нарольский отказался от машины, специально выделенной, чтобы развезти дежуривших сотрудников милиции по домам. Решил пройтись пешком.

Лавируя в людском потоке, он не спеша вышагивал по знакомым нарядным улицам города. На сердце было тепло и беззаботно. Мысленно прикидывал, как лучше провести выходной. Значит, так: после обеда с ребятами на Обь. Вечером с женой в гости к друзьям, давно собирались. А может, в гости завтра? Сходим сегодня в кино, а потом побродим по праздничному городу...

— Товарищ милиционер, там человека убили!

Все мысли в сторону.

— Где? Кто?

— На Народной, — женщина с дрожащими от страха руками и бескровным лицом едва переводила дыхание. — Только осторожней, там стреляют...

Последних ее слов Михаил уже не слышал, бросившись через проходной двор на улицу Народную.

Еще издали заметил лежащего в неестественной позе посреди дороги человека. В сторонке у палисадника сгрудилась группа людей, боязливо поглядывающих на противоположную сторону улицы. Там в раскрытом окне небольшого деревянного дома стоял взлохмаченный парень с ружьем в руках. Он покачивался из стороны в сторону в проеме окна, бессмысленными пьяными глазами наблюдая за происходящим. Даже не подумав, что пьяный изверг может выстрелить и в него, Михаил склонился над пострадавшим. Тот был еще жив.

— Скорую помощь, быстро! — бросил он в толпу любопытных.

Пока перевязывал раненого, прибежали участковый уполномоченный Золотухин и милиционер Басалаев.

Люди рассказали, что известный на всю округу хулиган и пьяница Борис Юлин, еще с утра изрядно зарядившись спиртным, устроил дебош на улице. Его утихомирили и проводили домой. «С горя», что ему не дали развернуться, хулиган загнал под кровать старуху мать, взял ружье и стал палить из окна по прохожим.

— Вы не связывайтесь с ним, покуражится еще немножко и ляжет спать, мы его знаем, — посоветовали Михаилу осторожные соседи.

Как это не связывайтесь! Один невинный человек уже пострадал. Сколько еще горя людям может принести пьяный изверг, пока утихомирится!

Михаил направился к раскрытому окну.

— Юлин, сейчас же брось ружье!

— Не подходи, у бью...

Ствол ружья угрожающе пополз вверх, но старшина милиции спокойно шел к дому. Остановился метрах в трех.

В это время за спиной раздался шум автомобильного мотора. Кто-то позвонил в отделение милиции, и на место происшествия прибыла оперативная группа. Увидев выходящих из машины сотрудников милиции, Юлин истошным голосом заорал:

— Гады, всех перестреляю! Всех, всех!..

Раздался щелчок взведенного курка. Михаил стремительно бросился вперед. Глухо прогремел выстрел. Старшина милиции медленно начал оседать на землю.

...Праздник весны и молодости веселым половодьем бушевал в парках и скверах, на перекрестках и улицах Новосибирска. А в двадцатую квартиру дома четырнадцать дробь один по проспекту Богдана Хмельницкого друзья внесли бездыханное тело Михаила Нарольского и осторожно опустили на стол, покрытый праздничной скатертью.

Старшина милиции убит не на войне. Он пал в сражении за весну и жизнь.